Асгер все лето провел на Борнео, собирая материал, и вернулся домой за день до начала семестра. Он сильно загорел, я никогда не видела его таким расслабленным и счастливым. Декан утверждал, что они послали ему и обычное бумажное письмо, и предупреждение по электронной почте, что они действительно пытались с ним связаться, и я не знаю, то ли администрация лжет, то ли это была ошибка Асгера. Как бы там ни было, он пришел в университет, ничего не подозревая, и обнаружил, что его отделение закрыто. У входа в его кабинет стоял ксерокс, завернутый в упаковочную пленку, и нетерпеливо ждал, когда же Асгер освободит помещение, которое должно было стать копировальным центром. Я сидела у себя и работала, мы успели коротко поздороваться с утра, и тут вдруг он вылетел из двери, в которую только что вошел. Я смотрела ему вслед. Входил он в здание стремительным шагом, с какими-то ведрами и банками, с рюкзаком, одетый в слишком теплую куртку, со счастливым лицом, а теперь я видела, что он быстро идет по парковке без вещей и в одной футболке. Я беспокойно ждала его возвращения. Прождав полчаса я поняла: что-то случилось, и позвонила старшему коллеге Асгера. Меня переключили на секретаря, она дала мне его домашний номер. Я позвонила ему, и у меня задрожали руки. Потом я позвонила Ларсу. Это был крайне неприятный разговор. Он все повторял: «Я ничего не мог сделать. Это самое маленькое отделение на факультете. Чем-то нужно было пожертвовать. Я ничего не мог сделать». Мне хотелось его убить. Ларс уверял, что он сделал все, что было в его силах, спросил, слышала ли я слова «большинство» и «демократия». Сказал, что он был единственным, кто голосовал против. Отделение закрыли сразу же, старого профессора отправили на пенсию, а Асгера… уволили, — Ханне посмотрела в окно на дом напротив. На улице как-то неожиданно стемнело.

— Я, конечно, пошла к Асгеру. Он не открывал. Я звала его через щель для писем. Я всегда это знала, знала, что радость, попутный ветер, Борнео, веснушки, все, благодаря чему могло казаться, что он почти нормальный, — это только иллюзия. Внутри Асгер оставался тем, кем всегда был, — человеком не от мира сего. Человеком, который совершенно не умеет взаимодействовать с окружающим миром, и в этом моя, и только моя, вина: я слишком много работала, и у него не было отца. Мне пришлось в конце концов вызвать слесаря, который взломал замок и впустил меня в квартиру. Асгер лежал на кровати и смотрел в потолок. Я села рядом и гладила его по руке, — Ханне посмотрела на Сёрена. — Я пообещала ему, что все будет хорошо. Сказала, что позабочусь о том, чтобы он не остался безработным. Благодаря Хелланду мое отделение не испытывало недостатка в средствах, и я взяла Асгера на работу ассистентом в отделение паразитологии, а Ларса загнала еще дальше в угол. Он должен был находить деньги для Асгера. Для двух ежегодных экспедиций в Юго-Восточную Азию, где Асгер мог собирать новый материал. Кроме того, он должен был устраивать Асгеру три лекции в году в аудитории А, и аудитория должна быть полна. Иначе, пригрозила я, я все расскажу.

Асгера, конечно, все это совершенно не радовало. Он чахнул. Это была неравноценная замена. Да, он немного поездил по Юго-Восточной Азии, собирал материал, какое-то время сидел у меня в отделении, помогал, классифицировал животных и писал статьи. Но это было совсем не то, к чему он стремился. Он не хотел быть временным работником в Копенгагенском университете. Он хотел получить постоянную ставку, иметь свой кабинет, принимать экзамены у студентов, укреплять свои позиции в научном мире. Он не хотел быть никому в конечном счете не нужным фрилансером. Я осторожно спросила, продолжает ли он общаться с Эриком Тюбьергом. «Не-а», — пробормотал он. В конце концов я возненавидела Ларса Хелланда, — Ханне посмотрела Сёрену прямо в глаза. — Я ненавидела его за…

— …за то, что он не хотел быть отцом Асгера, — сказал Сёрен.

— Он былотцом Асгера, — упрямо сказала Ханне. — И я ненавидела его за то, что он не хотел это признавать. На самом деле я ненавидела и саму себя. Гранты в нашем мире — это допинг. Тот, кто получает больше остальных, заходит дальше остальных. А я позаботилась о том, чтобы получать достаточно, — она посмотрела на Сёрена с раскаянием. — В апреле меня вдруг уволили. Дали три года, чтобы я могла закончить проекты. Отделение паразитологии в Копенгагенском университете будет упразднено, его функции возьмет на себя Институт вакцин и сывороток. Это решилось во время пасхальных каникул, и я, в отличие от Асгера, получила и письмо, и звонок от декана. Он искренне сожалел и пытался объяснить, что это все сокращения, правительство просто приставило нож к горлу факультета. Вернувшись после каникул, я попыталась найти Ларса, но он как сквозь землю провалился, его кабинет был заперт. Я звонила, писала, но он не отвечал. В конце концов я позвонила ему домой, и трубку подняла его дочь. У нее был светлый веселый голос. Она же сестра Асгера, у них общие гены, как она получилась такой светлой и веселой? «Папа уехал, — сказала она. — На раскопки в Монголии. Вернется только через десять дней». В те выходные я обо всем рассказала Асгеру. После всех сомнений, после многих лет, когда я готова была поклясться, что никогда не расскажу об этом, в состоянии аффекта я сказала Асгеру, что Ларс Хелланд — его родной отец. Потому что я злилась. Потому что меня уволили. Потому что источник денег иссяк и Асгеру ничего больше не могло перепасть. Потому что меня взбесило, что дочь Хелланда такая веселая и беззаботная. Все это, конечно, лишь оправдания, — устало сказала она и помолчала, рассматривая свои руки.

— Почему Анна не знала, что у вас есть сын?

Ханне подняла глаза.

— Она задала мне точно такой же вопрос сегодня, — сказала Ханне. — Она разозлилась на меня из-за того, что я держала это в секрете, даже ругалась, — Ханне улыбнулась. — Но мы с Анной ведь не общались за пределами университета. Мы познакомились на одном из обязательных летних курсов, где я преподавала экологию суши, разговорились, и я была ею очарована. Она совсем не похожа на Асгера, сделана из другого теста. И очень напоминает меня, когда я была молодым биологом и одинокой матерью. Мы обедали вместе всего раз пять, наверное. Мне очень нравилось сидеть вместе с ней в столовой. Я ценила эти моменты. Ей ведь не очень-то легко живется с маленьким ребенком на стипендию. Она никогда не упоминала свой развод, но однажды сказала, что не хочет об этом говорить, потому что ей стыдно, что отец ее ребенка ее бросил. И знаете что? — Ханне взглянула на Сёрена. — Мне тоже было стыдно. Я стыдилась Асгера.

Сёрен попытался собраться с мыслями:

— И в четверг Асгер вдруг рассказал вам, что это он инфицировал Ларса Хелланда паразитами?

— Да, — она смотрела на него несчастными глазами. — Но это моя вина. Я не должна была ему говорить, кто такой Хелланд. Зачем только я это сделала?! В тот вечер, когда я ему все рассказала, Асгер воспринял новость на редкость спокойно. Казался удивленным, и только. Все повторял: «Да, но я думал, что ты не знаешь, кто мой отец». Как будто до него никак не доходило, что я ему врала. Потом мы заказали ужин и посмотрели фильм. Когда я уходила, он был задумчив, но совсем не сердился. Через три дня он позвонил, сказал, что не хочет меня видеть какое-то время, и положил трубку. Асгер никогда не шел на конфликт, даже в подростковом возрасте, он всегда был моим маленьким глупым мальчиком. Я в ошеломлении опустила трубку. Пыталась перезвонить ему несколько раз, но он не подходил к телефону. Тогда я подумала, что утро вечера мудренее, что не стоит усложнять все еще больше, продолжая действовать необдуманно, и легла спать. Я позвонила ему через три недели. Да, да, все нормально. Какой сегодня день? Ого. Это его удивило. Он реагировал на все, что я говорила, так, как будто ему сделали лоботомию. Я пригласила его на обед, предложила съездить куда-то вдвоем на длинные выходные. Нет, он не хотел меня видеть. Пока. Так все и продолжалось. Я сказала себе, что все в порядке, ему двадцать девять лет, и он имеет полное право держать маму на расстоянии. Но я очень хотела с ним поговорить, объяснить ему еще раз, почему я делала из Ларса тайну. Я написала Асгеру длинное письмо с просьбой о прощении. Написала, что мне было девятнадцать лет и у меня был роман с преподавателем, что я была ужасно неопытной, что сейчас я никогда бы так не поступила. Он никак не отреагировал. Даже не поздравил меня с днем рождения, он в июле, хотя всегда придавал этому большое значение. Даже открытки не прислал, — по щекам Ханне покатились слезы. — Он ни на что не реагировал. Ни на мои письма, ни на звонки. Он прекратил со мной всякие отношения. В августе я начала работать с психотерапевтом. Мы говорили почти исключительно о моих отношениях с Асгером, о моей роли в его жизни. Терапевт посоветовала мне написать еще одно письмо Асгеру, сказала, что он наверняка их читает, даже если никак не реагирует. В письме я должна была заверить его в том, что обещаю ждать, пока он не почувствует, что готов общаться снова. Что я люблю его, что предвкушаю, как мы снова начнем общаться, но полностью признаю, что это произойдет, только когда он сам почувствует, что готов. Психотерапевт сказала, что это важно, что он проходит сейчас процесс эмансипации и я должна оставить его в покое. Уважать его чувства. Намекнула, что время пришло, — Ханне смущенно посмотрела на Сёрена. — Я так и сделала. Написала письмо, которое терапевт прочла и одобрила, прежде чем я отправила его Асгеру. И стала ждать. Ответа не было, но терапевт меня утешала, говорила, что это естественная реакция, что если отделение не произошло в подростковом возрасте, то потом оно бывает тем болезненнее, чем позже происходит. Она подготовила меня к тому, что это может занять годы. Поэтому я была так счастлива, когда он вдруг позвонил в четверг, — Ханне посмотрела на Сёрена проникновенно. — Я клянусь, что ни секунды не подозревала, что Асгер имеет какое-то отношение к смерти Ларса. Я, конечно, только и думала о том, не из моего ли отделения паразиты, но, посоветовавшись с коллегами, пришла к выводу, что нет. Это невозможно, у нас ничего не исчезало. В четверг Асгер сказал, что следил за мной, подсматривая в окно. Что его план состоял в том, чтобы все выглядело так, будто это язаразила Хелланда свиным цепнем. Что мы оба должны быть наказаны. Что он откровенно веселился над своей задумкой. Он знал, что свиной цепень не опасен, но что очень часто его обнаруживают только тогда, когда он уже достигает нескольких метров в длину и заполняет большую часть кишечника, и считал это гадким до очарования. Он представлял, как свиной цепень будет расти и заполнять собой все больше и больше места — точно как наша ложь.