Иван Григорьевич преподавал зарубежную литературу, рассказывал смешные истории на студенческих капустниках. Он прошел всю войну. Теперь сидел в рубашке с короткими рукавами и распахнутым воротом, так что были заметны старые шрамы на обеих руках и груди. Я подала ему конверт.

– Письмо вам, Эмма. Я не могу его читать.

– Прочтите, пожалуйста. Это очень важно. Прочтите вслух.

– Почему вслух?

– Трудно объяснить.

Мне мешало пение птиц или пугала тишина, которую я должна буду переносить, пока ректор читает.

– «Здравствуй, моя любимая Эвээма. Единственный человек, который меня действительно любит. Теперь я это точно знаю. Ты и Зяма». Кто это – Зяма?

– Мой папа.

– «Только Зяма не просто любит, а еще все-все понимает. До донышка. Теперь, после моего ужасного поступка, ты не сможешь со мной дружить. Ты верила, что я такая честная. Я не достойна тебя и твоей дружбы. Твоего уважения. Твоей любви. Я действительно украла 4 мая 200 рублей в женской раздевалке. Там никого не было, все ушли в зал на физкультуру. Открыла сумочку, которая лежала возле меня, увидела деньги. Я должна была проверить: «Тварь ли я дрожащая или право имею». Помнишь, у Достоевского? Я хотела проверить, способна ли совершить такое. Прости, но ты не поймешь мой поступок. Не знаю, рассказала ли ты о случившемся Зяме, если – да, прочти ему мое письмо, если нет... Прощай. Прости, что так жестоко разочаровала и подвела тебя. Ди».

Ректор снова подошел к распахнутому окну. В глубокой тишине кабинета пение птиц становилось совсем невыносимым.

– Хорошо, что старушку не убила, – произнес он задумчиво и повернулся ко мне.

– Ее посадят в тюрьму?!

– Нет. Я похлопочу. Из института отчислят. Она не может быть учителем.

– – А в тюрьму не посадят?

– Нет, Эмма, не посадят. Оставьте мне письмо, постарайтесь не думать об этом. Теперь каникулы. Отдохните хорошенько. Последний год обучения нелегкий... У меня вот тоже последний...

– Почему?

– На пенсию ухожу. Все когда-нибудь кончается, детка. Идите, не переживайте. Вы хороший человек, Эмма. А в жизни всякое бывает. Ее не посадят в тюрьму. Я вам обещаю...

Больше я не видела Ди до самого отъезда за границу на постоянное место жительства. Она осталась в Магадане.

Я окончила институт с красным дипломом. Через месяц после окончания меня взяли на работу в обком партии. Мамин план удался на славу.

Прошло еще два года. Началась перестройка, открыли границы, и мама убедила нас с папой, что моя жизнь гораздо лучше сложится в Америке. Она, как всегда, оказалась права.

Не знаю, каким образом Ди узнала точную дату и час нашего отъезда, только вдруг неожиданно возникла перед нами возле здания аэропорта.

...Моя жизнь за границей действительно сложилась удачно. Я окончила курсы программистов, благополучно вышла замуж за сына состоятельных эмигрантов из России. Он работает в текстильной промышленности. У нас растут два прекрасных мальчика.

...Через пятнадцать лет жизни в Америке папа умер. Он очень мучился перед смертью. Тяжелый рак... страшные боли, но он никогда никому не жаловался. Тихо угасал. Мама не отходила от него ни на минуту. Зяма весь высох, только глаза по-прежнему были пронзительными, глубокими и фразы, как всегда, отрывистые... непонятные...

Однажды, когда я совершенно потеряла силы выносить его страдания, папа сказал:

– – Если человек имеет все и живет очень хорошо, значит, он не нужен Всевышнему. Не он. Его душа. Страданиями Господь исправляет человеческую душу, очищает, чтобы принять ее на небесах. Это очень больно. Но так Он заботится о нас.

За несколько дней до смерти папа вдруг спросил меня:

– Ты вспоминаешь иногда Ди?

– Нет. Почти не вспоминаю.

– Давно, лет десять назад, она прислала мне письмо.

– Письмо?! Как Ди узнала наш адрес?

– Мы договорились в аэропорту, что ровно через десять лет я пошлю ей письмо в Магадан, на главпочтамт. До востребования. Она прислала мне ответ.

– Где он?

– Сжег. Не хотел тебя расстраивать. Ты тогда только родила Сашеньку.

– Что там было написано?

– Очень грустные вещи. «Зяма, вся моя жизнь идет наперекосяк. Любила одного, вышла замуж за другого, родила от третьего. Я потеряла смысл существования».

– Наверное, она должна была умереть молодой, как твои друзья.

– Все не так просто, Эмма. Женщины очень выносливы. С рождением ребенка в них просыпается чувство ответственности.

– Что ты ей ответил?

– Ничего. Только она сама может себе ответить, То есть помочь. Если, конечно, сможет.

...Уже пять лет, как нет папы, но каждый год 1 сентября, в День Знаний и день маминого рождения, посыльный приносит ей букет красных георгинов.

В Америке папа все больше стал уходить в свои мысли, в свой мир... И очень переживал, что нечаянно не заметит наступления этого важного дня, поэтому, как только они с мамой купили квартиру, как только у них появился постоянный адрес, папа пошел в соседний цветочный магазин и договорился с хозяином, что каждый год 1 сентября маме будут приносить большой букет красных георгинов. Он заплатил за несколько лет вперед, а хозяин оказался человеком честным и пунктуальным.

В первый год после смерти папы мама хотела отменить этот многолетний заказ, а потом стала ждать 1 сентября, словно в этот день вместе с букетом к ней приходит папа...

Однажды утром я пришла к маме в день ее рождения. Она стояла у окна, крепко обняв букет. Будто купалась в нем. Ее губы касались красных лепестков, а глаза были устремлены к высоким, едва заметным звездам.

– Мама...

– Эмма... – повернулась она ко мне. В ее глазах было столько боли... Мне показалось, я чувствую мамину боль, как запах цветов или сожженных листьев, как что-то материальное. – Эмма... в последнее время я часто думаю, что совершила преступление перед тобой... перед твоей душой.

– Преступление?

– Что была не права, а Зяма... Зяма был прав.

– В чем?

– Понимаешь, Эмма, когда ты родилась, нет, не сразу, а где-то годам к пяти я с ужасом поняла, ты – вылитый Зяма. У тебя установился рассеянный взгляд, непонятные фразы, не имеющие отношения к действительности. Ты не любила играть с детьми. Когда мы выходили на прогулку, ты усаживалась на корточки где-нибудь под деревом и подолгу смотрела на обычную траву, камни. И еще, ты все время рисовала на стенах. Именно на стенах! И на окнах. Я не переставала ходить за тобой с тряпкой. Мне было очень страшно за тебя.

– Почему?

– Понимаешь, Зяма – мужчина. У мужчины есть шанс, один на тысячу, но есть шанс, что ему встретится женщина, которая поймет его и полюбит таким, какой он есть, и поможет жить той жизнью, которой необходимо жить на земле. Нормальной, благоустроенной жизнью. У женщины, то есть у такой женщины, как Зяма, нет никакого шанса спастись. Она будет несчастна и погибнет!..

– Почему, мама?

– Потому что женщине нужна семья, но только она сама ее создает и является основой семьи. На женщине все держится. Это очень сложно объяснить... В общем, когда тебе исполнилось пять лет, я дала себе слово сделать все возможное, чтобы уничтожить в тебе Зяму.

– Как?

– Во-первых, я запретила Зяме говорить с тобой обо всем странном, непознаваемом... Ты знаешь, чем была забита его голова... Я отдала тебя в секцию плавания и регулярно водила в бассейн. Ты сначала сопротивлялась, а потом привыкла. Спорт очень закаляет нервную систему, приучает быть организованным, собранным. Потом нашла самого лучшего учителя математики. Занимательной математики. Помнишь?

– Помню. Бронислава Ильича. Я его очень любила.

– Я верила: тебе должны передаться и мои гены тоже! Только они дремлют. Их нужно разбудить. Я терпеливо отучала тебя рисовать на стенах и приучала вести домашнее хозяйство.

– Когда протираешь фужеры, думать о фужерах, а то не заметишь пятнышко.

– Точно – думать о фужерах, а не витать в облаках в это время. Делать все сосредоточенно, быстро и сноровисто. Когда ты подросла, я увлекла тебя модными журналами и нарядами. Это было легче всего. Это всегда живет в женщине.