Впрочем, нет. Пока еще не получил. Экстренно собранный Государственный Совет еще не закончил свое заседание, хотя его исход в достаточной степени предсказуем. Так, по крайней мере, полагает барон фон Фальц-Фейн, а отцовскому секретарю — твоему? — вполне можно доверять в таких вопросах. Как и во многих других. Отец… Мыслей в голове нет, а вот картина прокручивается перед глазами раз за разом, и бесполезно опускать веки — она и там остается.

Закрытие сезона скачек в южном полушарии Кремля всегда было значительным событием. Лучшие лошади, лучшие наездники. И правящий император всегда участвовал в первом заезде, а его первый наследник — в последнем. Традиция, никуда от нее не денешься. Даже дед в свои сто двадцать закрывал сезон, что уж говорить о батюшке. И ведь что интересно — никто и никогда не делал скидок ни на возраст августейшего всадника, ни на его положение. Честная борьба, и не раз тот или иной император проигрывал достойнейшему. Достойнейшему — не раз. А недостойному — только сегодня, но и этого хватило.

Лошади на стартовой позиции, редкое в последние дни — как-никак осень на исходе — солнце освещает скаковую дорожку, рассыпает блики по лоснящимся крупам, заставляет дам в ложах надвигать на глаза вычурные шляпки. Суета и суматоха постепенно затихают, предвкушение заставляет нервы вибрировать, а глаза — напряженно щуриться. Осталось совсем немного, вот сейчас… Сигнал. Началось.

Константин поднес к глазам мощный бинокль. Да, конечно, сканеров слежения много и никто не мешает наблюдать за происходящим, выделяя и детализируя на дисплее любой эпизод и любого его участника. Почти все так и делают, вон хоть на мачеху посмотреть, но это не то. Чего-то не хватает. Азарт пропадает, что ли? А так кровь летит по венам струей расплавленного металла, повинуясь сердцу, колотящемуся в ритме скачки.

Вон отец. По всем давно известному обыкновению держится в центре. Так и будет до предпоследнего препятствия. А уж потом… Ну вот, так и есть. Вырвался. И граф Уваров рядом с ним. Странно, вроде бы еще совсем недавно Валерий не был таким уж лихим наездником, а вот поди ж ты. Только утром прилетел, почти год мотался по Галактике, и сразу на круг. Заявку на участие подал, однако, заранее и очень настаивал на том, чтобы скакать в первом заезде. Просьбу удовлетворили, почему нет? Тем более что причины ее были сейчас вполне очевидны: поднатаскался в странствиях, хочет продемонстрировать полученные навыки. Молодец, прекрасно держится, как бы батюшке сегодня не остаться без приза.

Последнее препятствие быстро приближалось. За ним начиналась прямая, на которой все решала скорость и то, сколько сил лошади сумел сохранить всадник. Еще немного… еще… Константин не сразу понял, что произошло. Просто Уваров, скакавший справа от отца, вдруг резко выбросил правую руку в сторону императора. Красавец Валет запнулся в момент прыжка, словно зацепился за край барьера или наткнулся на что-то, император перелетел через его голову и на него, уже лежащего на земле, рухнул сверху жеребец. Миновавший препятствие Уваров оглянулся и поднес руку теперь уже к собственной голове.

Потом… Константин смутно запомнил, что было потом. Кажется, он, даже не подумав о лестнице, перемахнул через ограждение ложи… Наверное, так, потому что окружающее пространство изменилось сразу, рывком: вот он сидит, а вот уже бежит, только мелькают рваной гребенкой столбики ограждения скакового круга.

Конечно, медики успели раньше. Медики — и еще охрана. Кто-то перехватил великого князя, остановил, не пустил дальше. Сквозь забившую уши вату просочилось напряженное, но ровное:

— Ваше высочество! Ваше высочество, туда нельзя. Подождите, врачи уже работают. Ваше высочество!

Константин втянул воздух сквозь зубы, сведенные судорогой челюсти заныли, и это было хорошо. Тянущая боль проясняла сознание лучше, чем даже ведро холодной воды — был у него и такой опыт, мог сравнивать. Резкий выдох и снова вдох. Только сейчас он услышал шум на трибунах, оскалился, стряхнул чужую руку с плеча и медленно, выверяя каждый шаг, пошел туда, где над лежащим на траве телом Уварова стояли несколько мужчин в форме.

Уже в госпитале с ним связался фон Фальц-Фейн. Кто бы сомневался, что, редкостный проныра (как ему и полагалось по должности), барон получил сведения о здоровье императора одновременно с великим князем. А то и раньше.

Да, я в курсе. Как минимум год — если удастся сохранить мозг жизнеспособным. Упомянули бельтайнскую технологию… не исключено, что… но время, время… Собрать Государственный Совет? Да, конечно. Займитесь, барон.

И вот теперь он стоял в своем кабинете. Позади остались часы, проведенные в госпитале. Неутешительный (хотя и не совсем безнадежный) вердикт врачей. Неудачная попытка поговорить с мачехой — Любовь Андреевна не слышала никого и ничего, и в конце концов оказалась в одной из палат по соседству с той, где лежал сейчас ее муж, которого готовили к очередной операции. Хорошо хоть братья еще слишком малы, чтобы понимать весь ужас произошедшего, разве что восьмилетний Иван… впрочем, Константину удалось успокоить мальчика. Себя бы еще успокоить, чтобы не видеть снова и снова, как падает отец и рушится на него рослый бельтайнский гунтер. Делом надо заняться, делом, вот только пока не ясно, какое дело у него в руках. Вызов… ну наконец-то. Принять.

— Ваше императорское высочество! — медленно, торжественно произнес глава Государственного Совета князь Демидов. — Государственный Совет единогласно утвердил вас регентом.

Корсаков вымотался. День выдался на редкость суматошный, а поспать накануне не удалось совсем. И сейчас он сидел в офицерской столовой, болтая ложечкой в кофейной чашке и вспоминая разговор с отцом, на который ему удалось-таки выкроить несколько минут в середине дня.

Хреново выглядишь, сын, — вместо приветствия заявил отставной каперанг, вглядываясь в осунувшееся лицо. — Что, укатали сивку крутые горки?

— Ох, укатали, — улыбнулся Никита. — Зато у меня есть новость для тебя. Всем новостям новость.

— Это какая же? — настороженно разгладил усы отец.

— А помнишь, лет двадцать назад ты мне сказал, что ради этой новости я могу с тобой связаться хоть в ночь, хоть за полночь? Вот та самая.

— Ишь ты, — иронично восхитился каперанг. — Ну, слава богу, а то мы с матерью уже отчаялись! И кто она?

— Капитан второго ранга графиня Мария Сазонова.

Старший Корсаков задумчиво скрестил руки на груди, помолчал.

— Ну, что о ней людишки болтают — это все враки, конечно.

— Не все, — качнул головой Никита. — О нас с ней — чистая правда.

— Даже так? Ладно, это дело ваше. Я тебе только одно скажу, Никита. Влюбляемся мы в глазки да в ножки, ну может, в твоем случае, еще в умение летать. А жить-то не с ножками. И не с тем, что между ними. С характером жить. А характер там, если я хоть что-то понимаю, крутенек.

— Да уж не круче иных прочих, — фыркнул Никита. — Ты вон хоть на матушку погляди.

— Я, сынок, на твою матушку уже семьдесят лет гляжу, все никак наглядеться не могу. — Борис Никифорович мечтательно улыбнулся, вспоминая, должно быть, что-то такое, о чем сыну, пусть даже и взрослому, знать отнюдь не полагалось. Крякнул, усмехнулся и решительно подвел итог: — Ясно. Жду тебя домой, надо же решить, кого сватами засылать будем, по коммуникатору такое не улаживается.

— Да есть уже сват, потому я с тобой сегодня и говорю. А то явится к тебе его императорское высочество с бухты-барахты…

Отставной каперанг только руками развел:

— Ну, наш пострел везде поспел. Ладно. Свата встретим и приветим, честь по чести, не беспокойся. Только смотрите мне, черти пегие, венчаться на Кремле! А то знаю я вас, торопыг: окрутитесь где придется, а мы-то как же?

Никита рассмеялся…

Он вернулся в реальный мир оттого, что где-то сзади и сбоку голос Дубинина веско произнес:

— Не болтал бы ты лишнего, парень. И с расспросами лезть не советую. Дело твое, конечно, только ты сперва реши для себя, под какую руку попасть хочешь: под горячую или под тяжелую.