Чандлер взял ее руку в свои и погладил. На его лице она читала самое искреннее сочувствие.
— Бедняжка Анни. Вы подслушивали.
Анни неожиданно для себя рассмеялась, удивляя этим и себя, и Чандлера, ведь слезы все еще текли у нее по щекам.
— Точно. Я сидела на дереве и, знаете, прежде чем Джорджиана сказала «да» или «нет», свалилась прямо им на головы. Ну, не на головы, а в ноги. Мне было ужасно себя жалко.
Чандлер коротко хохотнул, представив эту картину. Но, тем не менее, он не забыл подать Анни ту самую салфетку, которую она несколько минут назад аккуратно сложила.
— Вы ушиблись?
Анни вытерла глаза, тяжело вздохнула и, улыбаясь, взглянула на своего нового друга.
— О да. Не представляете, что было с моей гордостью, а уж с сердцем — и говорить нечего.
Он изогнул бровь, всматриваясь в нее с доброй усмешкой и таким пониманием, которого она от него не ожидала, хотя с первой встречи признала в нем умного человека.
— Но кости-то остались целы?
— Все до единой.
— Рафаэль знает, что он разбил вам сердце?
Анни покачала головой.
— Не думаю. А вот Джорджиана знала. Никогда не забуду, какой она была со мной ласковой и доброй. Мамы и папы в тот день не было дома, так что пришлось леди Джорджиане повозиться с моими ушибами и царапинами. Она сказала мне, что когда я вырасту, я тоже найду своего возлюбленного.
Чандлер вздохнул.
— Ах, Джорджиана. Замечательная женщина и очень хорошая… слишком хорошая для нашего мира, я думаю. В нашем кругу было так трогательно встретить искреннюю любовь.
Наступил удобный момент для Анни развеять кое-какие сомнения, и она решила его использовать.
— Они редко случаются? Я имею в виду браки по любви.
По светло-карим глазам Чандлера нетрудно было понять, что Анни не очень искусно скрыла свое беспокойство. Он улыбнулся ей, но выражение его лица было печальным.
— Вы хотите знать, Анни Треваррен, люблю ли я принцессу Федру?
Анни выпрямилась, стараясь делать вид, будто не у нее пылают щеки.
— Да, хочу. Вы любите?
Чандлер потер глаза и вздохнул.
— По какому праву вы задаете мне этот вопрос? — с любопытством переспросил он, но не рассердился.
— Федра — моя лучшая подруга. Мы всем с ней делимся.
Не всем, услышала она голос в своей голове. Ты не сказала Федре, что на самом деле случилось между тобой и Рафаэлем, да и у нее появилась от тебя тайна. Ты сама видела, как вчера сверкали ее глаза. Помнишь?
— Понятно. Что ж, вы мне рассказали о своем падении с дерева после того, как Рафаэль сделал предложение Джорджиане, и будет только честно, если я отвечу вам так же искренне. Нет, мисс Треваррен, я не люблю Федру в том смысле, который вы имеете в виду. У меня не было ни времени, ни возможности развить в себе такое чувство.
Анни была разочарована.
— Но вы так смотрели на нее, когда вышли тогда из кареты… Так целовали ей руку…
Чандлер хмыкнул и запустил руку в волосы.
— Ах, Анни, какая же вы фантазерка! Впрочем, возможно, я такна нее смотрел. В конце концов, Федра… Федра на редкость прелестна. Наши семьи уже много столетий…
— И все? — крикнула Анни, вскакивая на ноги.
Чандлер тоже встал и теперь смотрел на нее с искренним сожалением.
— Нет, — сказал он. — Когда я увидел взрослую Федру, я подумал, что в один прекрасный день, если мы оба постараемся, то, возможно, полюбим друг друга. И я был счастлив тогда.
Анни открыла было рот, чтобы что-то сказать, но поняла, что сказать ей, в сущности, нечего, и она закрыла его.
Чандлер легко положил руки ей на плечи, наверное, так сделал бы брат, если бы он был у Анни.
— На самом деле лет ничего удивительного в вашем представлении о любви, — хрипло проговорил он. — В конце концов, вы совсем молодая девушка и всю жизнь прожили под крылышком… Откуда вам знать, что такое счастье очень редко случается? Но, увы, мне придется вас разочаровать горькой правдой. — Он набрал полную грудь воздуха. — Анни, прелестная Анни, большинство из нас ни разу в жизни не встречается ни с чем подобным. Нам приходится довольствоваться менее высокими чувствами, которые, кстати, тоже вполне могут осчастливить человека.
Анни гордо подняла голову.
— Как я рада, — сказала она, — что я не вы.
Он опустил руки.
— Господи, будь милостив ко всем нам, — прошептал он. — Вы ведь говорили мне о своей любви к Рафаэлю, правда?
Анни еще раз вздернула подбородок.
— Сначала — да. Но если вы не испытываете ничего подобного к Федре, а она к вам, то свадьбы не должно быть, по крайней мере, пока.
Чандлер в волнении отвернулся от нее и запустил руку в волосы, потом опять посмотрел на Анни.
— Забудьте на минуту о Федре и обо мне. Анни, вы не должныразрешать себе любить Рафаэля Сент-Джеймса. — Анни хотела было возразить, но он поднял руки, останавливая ее. — Нет, нет, я не говорю, что он плохой человек. Может быть, он самый лучший из всех, кого я знаю. Но он обречен, Анни, так же, как этот осыпающийся замок и эта проклятая страна. Если вы отдадите ему свое сердце, то он, скорее всего, унесет его с собой в могилу.
Анни отпрянула от него и закрыла глаза, всего на одно мгновение, словно защищая себя от жестоких слов.
— Значит, так тому и быть.
— Господи Иисусе, — побледнев, прошептал Чандлер. — Этого не может быть, Анни. Вы такая молодая, такая красивая… Вы родились на этот свет, чтобы выйти замуж, чтобы свести с ума какого-нибудь дурака, который будет Богу молиться от счастья, чтобы рожать детей и мечтать… — Он замолчал, не отрывая от нее печального взгляда. — Бегите отсюда, Анни. Бегите отсюда и уносите подальше ваше доброе глупенькое сердечко.
Еще не прошло часа, как Анни приняла точно такое решение. Однако, стоя сейчас напротив Чандлера, она ясно поняла, что по своей воле ни за что не покинет замок Сент-Джеймс, будь то до или после свадьбы Федры, если только Рафаэль не откажется быть с ней рядом. И она покачала головой.
— Я остаюсь, — сказала она, словно принося священную клятву.
Чандлер вздохнул и, невразумительно распрощавшись, ушел, оставив Анни одну. Она смотрела ему вслед и не винила его за то, что он сомневается в мудрости ее решения, поскольку все его доводы насчет Рафаэля были в высшей степени разумными. Однако, зная долгую любовь своих родителей, Анни знала, что любовь совершенно не обязательно должна быть разумной.
Рафаэль из окна замка наблюдал за Анни и Чандлером и злился. Какого черта они там беседуют наедине? И о чем им вообще разговаривать? Что Хэзлетт о себе думает? С какой стати он нежничает с Анни, словно она, а не Федра, его невеста?
А потом он совсем растерялся… Почему они так внезапно разошлись в разные стороны?
Это его больше всего обеспокоило, даже больше, чем их разговор наедине и их прикосновения друг к другу.
Возмущенный Чандлером, Анни, больше всего самим собой, Рафаэль отвернулся от окна и пошел по коридору к боковой лестнице.
Дурак он был, когда накануне помчался за уехавшей из замка Анни, и еще больший дурак, когда поцеловал ее, желая преподать ей первые уроки плотского наслаждения. И вот теперь, после того, когда он столь благородно отверг удовлетворение, которое она с охотой, даже весьма настойчиво, предлагала ему, он не может выкинуть из головы эту девчушку. Сначала он чуть было не задушил собственного брата, а теперь подглядывает в окно, как какая-нибудь старая сплетница, воображая интриги и предательства.
Проклиная все на свете, Рафаэль сбежал по старой ненадежной лестнице и бросился в отдаленную часть сада. Анни ушла, и остался только Пан со своей разбитой дудочкой и ехидной улыбкой на губах.
Рафаэль усмехнулся в ответ и отправился обратно в дом с твердым намерением взять себя в руки и заняться каким-нибудь неотложным делом в преддверии неизбежного апокалипсиса в Бавии.
По странной случайности он чуть ли не нос к носу столкнулся с Чандлером, который в глубокой задумчивости стоял на выбранной Рафаэлем тропинке, прислонившись спиной к каменной стене и опустив голову на грудь.
