Пулей я влетела в дом, взбежала наверх, ворвалась к себе в комнату, захлопнула дверь и навалилась на нее спиной. Глаза мои в изнеможении закрылись, но все равно я видела картину, столь поразившую меня. Пустая студия, мольберт, обнаженный художник… Да ведь и на холсте было изображено нечто страшное, дурное… Левая рука Тони лежала на груди женщины с моим лицом и телом матери. Пугающей, торжествующей красотой светилось лицо Тони, вожделением пылали его пронзительные голубые глаза… И совершенно нагим он предстал передо мной, выйдя из кухни. Наверное, разделся, чтобы самому позировать, рассудила я, видимо, он писал автопортрет, и на противоположной стене есть зеркало, которого я не могла увидеть из окна. Никакого другого объяснения я не находила. Зачем еще ему обнажаться во время работы?
Тони не вскрикнул, не схватился за одежду, не бросился в сторону, но и не побежал в погоню за мной. Возможно, он вообще не видел, как я подглядываю в щелочку. Я решила ни в коем случае не говорить с ним об этом. А вот матери надо будет обязательно рассказать. Она непременно должна узнать о причудливых выходках своего супруга.
Я немного успокоилась, чувствуя себя в безопасности в стенах своей комнаты. Но тело было еще липким от пота, так что шелковая блузка прилипла к коже. Меня не покидало ощущение грязи, мерзости, но вовсе не потому, что я довольно долго бегала по сырым аллеям. Отвратительна была сцена, свидетельницей которой я случайно стала. Я встряхнула головой и поежилась, потом, плотно обхватив себя руками, направилась в ванную комнату, пустила горячую воду. Сразу стало теплее. Щепотка душистого кристаллического мыла быстро придала воде приятный голубоватый оттенок и наполнила помещение сладким ароматом. Оставалось только выбрать в шкафу свежую ночную рубашку. Но, закрыв дверцы гардероба, я остановилась у зеркала, машинально взяла щетку и начала расчесывать сбившиеся волосы. На подзеркальник бесшумно спланировали сухие листочки и хвойные иголочки, застрявшие в локонах. Я внимательно вглядывалась в свое лицо. Оно пылало так, будто мне влепили пару хороших пощечин. На мгновение я отрешилась от реального мира, но потом вздрогнула, вспомнив о бегущей в ванне воде. Стремительно бросившись туда, разделась и погрузилась в душистую, горячую, спасительную воду. Она ласково приняла меня в свои объятия, и я со стоном облегчения и наслаждения закрыла глаза. Наконец-то можно расслабиться.
…Наверное, я задремала, не знаю. Но я отключилась и пришла в себя внезапно, осознав, что вода уже здорово остыла. Я проворно вылезла из ванны, вытерлась, натянула сорочку и забралась под теплое, мягкое одеяло, надеясь в постели согреться, успокоиться и забыть обо всем. Крепкий сон должен был выручить меня.
Однако сразу я заснуть не смогла. Поворочавшись, стала смотреть в окно, где на черном небе сиял серебристый полумесяц. Рядом с ним мерцала одинокая звездочка, будто плыл по бескрайнему иссиня-черному океану небосвода забытый кораблик. Лунный свет заполнил комнату таинственным сиянием, превратил знакомые очертания обстановки в нагромождение призрачных теней. Реальным, земным, знакомым оставалось только личико Ангела. Я подвинула куклу к себе поближе и сжала ее маленькую ручку. Лишь рядом со своей верной подружкой я обрела покой и провалилась в сон. Увы, спать пришлось недолго.
Будто от толчка я открыла глаза. Было ощущение, что в комнате кто-то есть. Не шевелясь, не поворачиваясь, я вслушивалась в тишину и ждала. Вот оно! Я отчетливо уловила чье-то тяжелое дыхание. Медленно, мучительно медленно заставила себя повернуться на спину… В переливах лунного света, который успокоил меня вечером, я увидела мужскую фигуру. Тони Таттертон! Его обнаженная грудь сияла перламутровым блеском — так умеет иногда играть луна. Меня затрясло, затрясло так, что я едва сумела заговорить. Но, к моему собственному удивлению, голос мой зазвучал громко и ясно.
— Что случилось, Тони? Почему ты здесь? — отчетливо спросила я.
— О, Ли, моя дивная Ли, — зашептал он. — Пришло время возродить к жизни нашу картину… Пришло время, когда я должен выполнить свое обещание, — пора объяснить тебе все, пора показать тебе все, научить…
— О чем ты говоришь, Тони? Что у тебя на уме? Я уже сплю. Ты должен уйти. Прошу тебя, — твердила я, но он не уходил. Наоборот, он сел на край кровати. Я боялась опустить глаза, боялась охватить взглядом его тело, ибо, еще ничего не видя, чувствовала, что он совершенно обнажен.
— Ты так же хороша, как и твоя мама. Ты красивая. — Тони протянул руку, чтобы погладить меня по волосам. — Даже красивее ее. Мужчины будут преследовать тебя всюду, всегда, но знай — твоя красота особая. Ты шедевр, ты настоящая жемчужина. Случайный человек недостоин наслаждаться твоей красотой. Никто не посмеет воспользоваться твоей прелестью и юностью… И ты должна знать, что я имею в виду. Ты должна быть готова к поклонению, должна научиться… Я помогу тебе… Я, и только я, смогу это сделать… и обязан, потому что тебя создал я…
Тони наклонялся ко мне все ближе. Я пыталась отодвинуться, но сзади была гора подушек, а впереди и сбоку — его руки.
— Я вывел тебя с мертвого холста в живой мир, — продолжал бормотать Тони. — Как Пигмалион [4], я наполнил твое тело жизнью, озарил красками лицо. Отныне любой, кто взглянет на твой фарфоровый портрет, сумеет впитать твою красоту, красоту, которую я вылепил вот этими руками, вот этими пальцами, — глухо произнес он, поглаживая мое лицо, шею, плечи.
— Тони, я хочу, чтобы ты немедленно ушел. Сию же минуту. Очень прошу тебя, — как можно тверже заявила я, но, к сожалению, мой голос дрожал, а сердце трепетало так, что перехватывало дыхание. Я почти не владела собой и едва дышала…
А Тони держался так, будто вовсе не слышал меня. Он шарил руками по одеялу, потом начал стягивать его вниз. Я вцепилась в мягкие складки, но он взял мои ладони, сжал их и настойчиво убрал в стороны.
— Ли, — простонал он. — Ли, куколка моя…
— Тони, уходи. Тони, что ты делаешь?
Я в отчаянии села в кровати и увидела, что на Тони действительно ничего нет. Его обнаженное тело казалось непривычно мужественным и мощным.
Неожиданным быстрым движением он скользнул в постель, прижался ко мне, начал поглаживать бедра, задирать тонкую сорочку. От ужаса и отвращения я потеряла дар речи, хотя знала, что должна кричать или, во всяком случае, осадить его, напомнить, что я маленькая девочка, чуть ли не дочь ему… но в горле будто комок встал. А ночная сорочка была уже задрана к талии. Я начала биться в его руках, толкала его в грудь, однако он был так силен, так настойчив, что все попытки сопротивления оказывались напрасными.
— Уйди, Тони, уйди! Ты соображаешь, что делаешь? — вдруг прорвало меня. — Прекрати! Не смей!
Вместо ответа он ткнулся головой мне в шею. Я ощутила жар его губ. Он жадно впитывал вкус и запах моей кожи, припадал ртом к трепещущей под ключицей жилке и совершенно не обращал внимания на мои стенания, на удары, которыми я осыпала его спину и плечи. Силы таяли с каждой минутой. Тони еще выше задрал на мне сорочку и придавил меня своей широкой обнаженной грудью. Тело его было горячим и влажным. Я отчетливо слышала, как неистово колотится его распаленное сердце. Он был так близко, что я стала как бы его частью… невольно, конечно. Касаясь губами уха, он едва слышно прошептал:
— Ты должна узнать, почувствовать и оценить силу своей красоты. Ты должна быть готова. И моя обязанность ввести тебя в этот мир прекрасного. Для меня это часть художественного процесса, без которой я не могу считать свою работу завершенной. Мы познаем твою красоту вместе, — с жаром говорил он, будто убеждая самого себя.
— НЕТ, УЙДИ! ВСЕ!
Я безжалостно молотила кулачками по его мощному торсу, но, наверное, эти удары были для него не страшнее комариных укусов. Видимо, они вызывали у него легкое раздражение, не больше. Я почувствовала, как он ногами раздвинул мне бедра. Паника стала уже запредельной. Горячие руки вовсю шарили по моему дрожащему телу, ни на мгновение не отпуская. Влажный рот пощекотал ключицы, шею, спустился к груди. Трепет нежных округлостей вызвал в Тони прилив пылкости.
