Бабушка проворчала что-то в ответ и повернулась к маме.

— Прежде чем я пойду отдыхать, я хочу во всех подробностях узнать, что здесь происходит, — отчеканила она. Мама выдавила кривую улыбку. — Где Клив? Неужели дома?

— Нет, он в плавании, — вяло сообщила мать.

— Хм… — И Джана прямиком направилась к папиному кабинету, распахнула двери и деловито заглянула внутрь.

Мама украдкой бросала на меня выразительные взгляды, призывая сказать что-нибудь спасительное, но я онемела, пораженная бабушкиной бесцеремонностью.

— Может быть, ты хочешь умыться с дороги или выпить чаю, мама?

— Категорически нет. Эта комната нам подойдет, — заявила она и вошла. — Джиллиан! — раздался оттуда ее требовательный голос.

— Да, мама, иду, — беспомощно кивнув, пролепетала мать и зашла в отцовский кабинет.

Что же наговорила она по телефону бабке Джане, если та пришла в такое возбуждение, думала я.

— Закрой за собой дверь, — приказала бабушка.

Мама повиновалась, но щелочка все же осталась. Голоса доносились оттуда вполне отчетливо. По лестнице, вытирая со лба пот, спустился Кларенс, на ходу улыбнулся мне и поспешил к себе — отдышаться, наверное. В холле никого не осталось. Противиться своему любопытству было невмоготу. Я села на скамью рядом с папиным кабинетом и сделала вид, что просто жду маму и бабушку.

— Что ты навыдумывала, будто бы Клив не любит тебя? — тем временем уже гудела бабка Джана. — Тебя это не слишком беспокоило, когда в Техасе мы, считай, насильно всучили тебя ему. И тебе еще крупно повезло, что нашелся желающий на такой товар…

— Ты же знаешь, мама, в этом браке я никогда не была счастлива. Ты же знаешь, что я никогда не любила его и не могла полюбить.

Я не верила своим ушам… Никогда не любила папу? Не могла полюбить? А как же романтическая история… розы… звезды… Золушка…

— Никогда не могла? — фыркнула бабушка. — Да, полагаю сейчас твоему счастью не было бы предела, если бы я позволила тебе выскочить за этого ублюдка Честера Гудвина, когда ты забеременела от него! Вот уж кого ты любила бы всем сердцем! Вы стали бы милой парочкой в трущобах, где Ли бегала бы в лохмотьях у вас под ногами! Но вместо признательности, что нашелся богатый, достойный человек, который сумел обеспечить тебе более чем комфортную жизнь, что ты предъявляешь миру? Ненависть к родным и мужу! Ты все посылаешь к чертям, чтобы броситься в объятия мужчины, который на двадцать лет моложе тебя!

У меня в ушах звенело: «…когда ты забеременела от него…» О чем говорила бабушка? Разве у мамы была беременность до меня? Она делала аборт? Может, родился ребенок?

— Я даже не надеялась, что ты сможешь понять меня, — запинаясь, проговорила мать. — И уж тем более не надеялась, что ты будешь вникать в мои тяготы, желания, нужды. Клив уже стар. Его ничего не интересует, кроме бизнеса. Я еще молода, чтобы хоронить себя; мне повезло, что я встретила такого мужчину, как Тони Таттертон. Подожди, ты еще увидишь усадьбу Фартинггейл, подожди, ты еще…

— А что известно этому молодому красавцу о твоем прошлом? Он знает хоть часть правды? Ты хотя бы Кливу говорила правду или он по сей день держит Ли за своего ребенка? — отчеканила бабушка.

Было ощущение, что две невидимых гигантских руки схватили меня и что есть силы сжали. Я превратилась в какой-то жалкий комок. Что это… бабушка говорит, папа… будто он мне не родной отец? Что мама забеременела от другого мужчины и обманом женила папу на себе? А кто же тогда я? Какую страшную, дикую тайну мать хранила от нас все эти годы!

— Зачем в это кого-то посвящать? — слабым голосом выдавила мама.

— Еще бы! — Я так и видела горящие гневом глаза бабушки. — А твой Тони Таттертон знает хотя бы, сколько тебе лет?

— Нет, — едва слышно произнесла мать. — И, пожалуйста, не говори ему. Не порти мне все дело.

— Какая мерзость! Еще одну жизнь ты построишь на лжи. Больше всего мне хочется сейчас развернуться и уехать домой, но я приехала ради Ли. Бедная девочка вынуждена мыкаться из дома в дом, терпеть такие страдания из-за своей себялюбивой, тщеславной, пустоголовой мамаши!

— Ты несправедлива! — воскликнула мама. — Я все делала, чтобы обеспечить дочери счастливую жизнь, гораздо лучшую, чем моя собственная юность — нескладная и скучная. Теперь девочка будет жить как принцесса, ходить в лучшую школу, вращаться в лучшем обществе — и все благодаря мне, моей красоте и власти красоты над мужчиной.

— Это до добра не доведет, помяни мое слово, Джиллиан, — со зловещей угрозой изрекла бабушка. — Ты грешница. Тупая грешница. Черная душа.

— Однако дело сделано, как говорится, пропечатано и подписано. Ты уже не можешь вмешаться. Ты уже не руководишь моей жизнью, как когда-то в Техасе. И нечего глумиться надо мной. Впереди, между прочим, событие года, лучшая свадьба во всей Новой Англии.

Бабушка только фыркнула.

А мать уже пустилась в описание предстоящих торжеств. Не чувствуя под собой ног, я встала со скамейки и как лунатик поплелась к себе.

Папе я никогда и ничего не скажу. Я не посмею окончательно разбить его сердце. Мне нет дела, что правда, а что ложь. В моем сознании, в моем сердце он навсегда останется папой. Но какова мать! Сколько обмана, целые нагромождения лжи! Все ее душещипательные истории лопались, как пузыри, одна за другой, одна за другой… Моя жизнь рассыпалась в мгновение, подобно карточному домику, моя жизнь, построенная на лжи. Но какова мать, повторяла я про себя, вспоминая ее лицо-маску, лицо мнимой чистоты, слова мнимой искренности: «Помни, Ли, женщина не должна позволять себе никаких вольностей… Обещай, что не забудешь этого никогда». И на этой лжи она строила свой мир.

Я не забуду этого, мама. Мне хотелось закричать так, чтобы стены задрожали и чтобы она услышала меня.

Я НЕ ЗАБУДУ ЭТОГО, МАМА!

Ни намеком я не дала матери понять, что слышала разговор, состоявшийся в кабинете. Но, глядя на нее теперь, я просто видела женщину, очень похожую на маму. Казалось, моя настоящая мать, на которую я всегда мечтала походить, куда-то исчезла, а вместо нее появилась пустая оболочка с мамиными волосами, глазами, кожей, голосом…

Однако мы продолжали тесно общаться, точнее, бесконечно обсуждать подробности предстоящей свадьбы. В эти разговоры была вовлечена даже бабушка Джана. Мама целенаправленно то и дело обращалась к ней с вопросами. Но основную роль в разрешении конфликта с бабушкой мать отдала Фартинггейлу и его королю, Тони Таттертону. Фарти не подвел. Бабка Джана была потрясена его масштабами, его историей, загадками. Еще до свадьбы мы повезли ее туда, и, проезжая ворота, она громко восхищалась и во все глаза смотрела по сторонам, явно удивляясь, что в руках одного человека может быть такое богатство.

Несмотря на суровое отношение к разводу дочери и намерению снова выйти замуж, бабушка поддалась чарам Таттертона. Он принимал ее как королевскую особу. Если бы потребовалось, то прямо на снегу расстелил бы ковер, чтобы ублажить будущую тещу.

Тони водил ее по особняку, подробно рассказывал о своих предках, глядевших с портретов, об истории поместья, о знаменитых фартинггейлских традициях. Почтение Тони к старшему поколению смягчило бабку Джану. Днем, за столом, вокруг нее крутилась стайка лакеев и официантов. Стоило ей взяться за кувшин или потянуться к блюду, как услужливые руки выполняли все ее желания. Мама наблюдала за всем этим с загадочной улыбкой Моны Лизы. Она считала, что настороженность и негодование, владевшие бабушкой с момента приезда, исчезли. А я, глядя, как Тони ласково, предупредительно, искусно обхаживает бабку Джану, начинала понимать, почему этот человек способен завоевать женское сердце, даже если оно принадлежит такой капризной красавице, как моя мама.

— Я знала, что Тони уломает ее, — шепнула она мне, когда мы покидали Фарти… чтобы через день вернуться туда окончательно.

Накануне свадьбы я в последний раз обошла бостонский дом, потом аккуратно собрала все фотографии и любимые сувениры. Я до последнего откладывала отъезд, цепляясь за надежду, что все еще может остаться по-старому… Но теперь моя судьба уже решена.