Джулия лежала на столе, положив ноги на подставки и широко раздвинув бедра.

Доктор Фитц-Джеймс тихо сказал:

— Подвиньтесь немного, Джун… Джулия!

И она почувствовала тепло его дыхания на своей коже. «Если я буду хорошей, хорошей, хорошей. Если буду послушной». Нельзя было скрыть, что Джулия дрожала от нетерпения, восторга, а может быть, и страха. Все ее половые органы были выставлены на холодный невыносимо яркий воздух смотровой комнаты и предоставлены профессиональному вниманию доктора Фитц-Джеймса. (Почему нет медсестры? Впрочем, Джулия была благодарна, что ее нет.) Ее веки трепетали. Верхний свет и потолок мерцали, словно готовые растаять.

Приглушенным, сдавленным голосом доктор Фитц-Джеймс произнес:

— А теперь, моя дорогая, будет слегка щекотно, обыкновенный осмотр.

Руками в резиновых перчатках он начал сжимать, массировать нижнюю часть живота, весь живот, груди.

Джулия резко вздохнула и задержала дыхание!

— О! О! — Она чуть не закричала громко или заплакала. — О… доктор!

Терапевт был такой старательный, он повторил процедуру еще раз, но уже более настойчиво.

— О… доктор! — вскрикнула-Джулия, прикусив нижнюю губу.

— Очень хорошо, очень хорошо, — похвалил доктор Фитц-Джеймс. Он вспотел, его круглое лицо над Джулией маслянисто блестело. — А теперь обязательно расслабьтесь… взглянем на вашу матку, возьмем мазок.

Джулия попыталась расслабиться, даже ощущая дискомфорт и боль. К своему ужасу, рядом на столе она увидела лоток с блестящими инструментами: несколько скальпелей, один длиною с разделочный нож, какой-то инструмент, напоминавший ложку для мороженого, еще один, похожий на взбивалку для яиц, и еще с подвижным наконечником для расширения влагалища. «Надо быть послушной. Если я буду слушаться, меня будут любить? Спасут?» Она напряглась, крепко схватившись за края смотрового стола. Колени ее сильно дрожали. Инстинктивно Джулии хотелось их сдвинуть. Как бы слегка, но доктор Фитц-Джеймс решительно раздвинул их пошире.

— А теперь, моя дорогая, может быть немного больно, но только немного, — сказал он, выбрав на лотке с инструментами ложку для мороженого, и исчез из поля зрения Джулии, встав между ее коленями.

Джулия затаила дыхание. Она почувствовала, как он пальцами водит вокруг губ влагалища… не больно, на самом деле, но она все же мгновенно напряглась.

Бархатным голосом он ее пожурил:

— Дорогая, ну расслабьтесь же! Для вас будет много лучше, если вы это сделаете.

Она слышала его дыхание, оно напоминало ей Нормана, когда у него был заложен нос. Она старалась повиноваться. «Не прикасайтесь. Не смейте. Кто я здесь?» Возникла пауза. Потом прикосновение холодного металла, потом — хотя Джулия и набрала воздуха для крика, но не смогла закричать, — внезапная, проникающая боль во влагалище, в шейке матки, да такой силы, какой она никогда в жизни не испытывала.

— Нет! Нет! — Джулия пыталась уползти от доктора Фитц-Джеймса, но левой рукой он схватил ее за ягодицы так крепко, что она не могла сдвинуться с места. Даже когда Джулия сопротивлялась, жестокий инструмент проникал глубже. Новая боль наполнила ее тело, и едва сознавая, что делает, Джулия дотянулась до чего-то, чем могла защититься.

И вот сверкающий нож-скальпель оказался у нее, так вовремя, и так фатально пришелся ей по руке. Она визжала. «Вот! Вот! Вот, это происходит снова!» Как безумная, она полосовала и колола изумленного мужчину, чье имя она больше не помнила. Его белая одежда залилась яркой кровью. Кровь на лице, кровь на его размахивающих руках, кровь хлестала из нескольких ран на его шее. «Я тебя предупреждала! И вот тебе, вот!» Ее насильник отступил назад с выражением восторга и абсолютного недоумения на лице, потом упал, свалив столик с блестящими инструментами и…

И исчез.

А Джулия Меттерлинг снова проснулась в холодном поту, испуганная, обнаружив себя… где?

В постели, в своей спальне, где спала многие годы, среди смятых простыней, пахнущих страхом. Во влагалище пульсировала боль, а соски обеих грудей набухли… «Как это случилось?»

Ночь. Она была одна. Включив дрожащими пальцами (они в крови? Нет?) лампу, Джулия увидела, что было три двадцать утра. Норман не спал, работал где-то в другой комнате.

«Я не здесь. Тогда, где я? А если я здесь, то кто я?»

Это была ночь после недоразумения в музее с участием гавайского скульптора, который делал или не делал «угрожающих» жестов в сторону Джулии Меттерлинг… Все решили, что ей лучше взять больничный.

Дрожа, Джулия поднялась с кровати (Она в крови? Нет.) и стала наполнять ванну горячей, насколько возможно терпеть, очищающей водой. Она не могла вспомнить сон, от которого очнулась, но ей казалось, что она знала своего насильника, одетого в белое. Он сделал ей очень больно, а потом был уничтожен: исчез, как другие.

Джулия была истерзана, но она улыбнулась. «Куда он исчез?»

Потом, вздрогнув, она подняла глаза и увидела, что дверь открылась и на пороге появился Норман, растерянный, осуждающий, его волосы торчали клочьями.

— Джулия, что ты делаешь? В такое время?

Определенно, у него было право возмутиться: Норман Меттерлинг только что из уединения своей работы среди галактик, звезд, атомов, кварков, лептонов, первозданного космического супа, готовый отойти ко сну. А где его жена?

Как странно он глядел на нее. Джулия голая — картина для него редкая. Ее мерцающе-бледное тело, ее нежные очертания, блестящие влагой груди, едва заметные, туманные кудри на лобке. И еще, очень странно, Джулия ему улыбалась, подняв к нему руки. Ядовитая, вызывающая, сексуальная улыбка. Да, ее колени поднимались тоже.

Джулия услышала, как произнесла низким, обещающим голосом:

— Норман, что, по-твоему, я делаю?

Доводилось ли вам пробуждаться от глубокого сладкого сна при звуке хриплого, сдавленного дыхания? Не очень приятное ощущение, скажу я вам!

Бедняжка Биби недавно разбудил нас ночью, и когда мы его нашли, не в куче одеял в самом уютном и теплом углу подвала, а в дальнем и темном, то нам показалось, что уже слишком поздно и Биби умирает.

Бедняжка страдал многие недели! С первого дня, как только он появился в нашем доме, Биби был подвержен респираторным заболеваниям — наследственная слабость, в которой был виновен какой-то предок. Но что толку винить кого-то теперь?

Биби сам был немало виновен. Если кто-нибудь, мой муж или я, порой замечали, что Биби вел себя странно: кашлял, хрипел, с отвращением отказывался от еды, мы говорили, что, может, следует отвезти его на осмотр? Кто-нибудь из нас соглашался: «Ой, пожалуй, следует». Но хитрый Биби подслушивал, понимал, и ему удавалось быть здоровым несколько дней. А поскольку для всех в доме было непросто заставить Биби сделать что-нибудь против его воли — у меня до сих пор шрам на левой руке после одной такой попытки прошлой весной! — мы продолжали откладывать это мероприятие.

И действительно, казалось, я клянусь, что Биби вполне хорошо себя чувствует.

Конечно, с Биби легко было обмануться. В этом состояла главная сложность его характера.

Поначалу, хотя это было давно, я помню, что мы были очень счастливы. Нам, моему жениху и мне, было обещано, что мы будем удачливы всю жизнь. Веря в эти обещания, расслабившись, мы решили распространить наше счастье на троих. Тогда нас было двое. И с безрассудством юности, может быть, еще и от одиночества мы привели в дом Биби.

Как давно это было, когда Биби впервые появился в нашем доме? Наисчастливейшее, самое энергичное, доверчивое и милое создание, какое только можно вообразить! Все восхищались его веселыми выходками, его неуемностью и жизнерадостностью. Многие откровенно завидовали. Милый Биби! В нем горел волшебный, неугасимый огонь жизни. В те молодые годы глаза его были ясные и сверкающие, прелестные, слегка светящиеся разными оттенками янтаря. Его нахальный маленький пуговка-нос был розовый, влажный, холодный. Какие мурашки пробегали по мне, когда он терся им о мои голые ноги! Ушки у него торчали прямо вверх, а шерстка трещала от электрических искр, когда его гладили. Его маленькие острые зубки белоснежно блестели — нет, не хотелось слишком сильно дразнить Биби при виде этих зубов.