— Странное заявление!

— Некоторые специалисты заявляют, что Форстер на самом деле не употреблял слово «любовник», но мы-то знаем, что он имел в виду именно это.

— И Стрейберт унаследовал идеи этих людей?

— В определенной степени. Он, конечно же, не антисемит. Его редактор — еврейка, так же как и та студентка, которую он проталкивает как писательницу, — Дженни Соркин. И я уверена, что он никогда не задумывался о предательстве. Но он развил эту сомнительную теорию о том, что писатель…

— Которую пытался объяснить мне Тимоти? — перебила я. — «Императив настоящего времени»?

— Да. Стрейберт заявляет, что о художнике должны судить по тому, как он относится к проблемам сегодняшнего дня. Он не обязательно должен найти их решение, как вы понимаете, достаточно того, чтобы определить их и последовательно ставить во главу угла в своем творчестве. Непременным условием этого должен быть его разрыв с прошлым, для того чтобы постичь настоящее. Он может изучать прошлое — и даже должен делать это, — чтобы видеть его ошибки и вносить соответствующие коррективы в настоящее.

— Очень уж нелегкое бремя взваливает он на плечи писателя, — заметила я.

— Стрейберт провозглашает это единственной достойной задачей писателя, — ответила она. — Игра красивыми словами и фразами была уделом прошлого века. А теперь призванием писателя становится постижение настоящего.

— Настоящего? Вы понимаете под ним такие вещи, как предательство Паунда?

— Да. Люди, которые превозносят Паунда за его действительно великолепную поэзию — а она по-настоящему прекрасна — и за ту огромную роль, которую он сыграл в формировании других поэтов, — он даже помог многим пересмотреть отношение к своему творчеству, сделав его более ярким… Он оказал влияние на творчество большинства замечательных поэтов своего времени. Так о чем я сейчас говорила?

— Что профессора, которые превозносят его…

— Чуть ли не насильно заставили интеллигенцию сделать его своим героем. Он стал лакмусовой бумажкой. «Если вы не поддерживаете Паунда, значит, вы расходитесь с нами и по всем остальным вопросам».

— Будь я одним из поэтов или интеллектуалов, я бы чувствовала то же самое. Как те пилоты авиалиний, которые участвовали в забастовке и которые потом отказываются даже разговаривать со штрейкбрехерами, сидящими рядом с ними в кабине. Расскажите-ка мне лучше о предательстве Паунда. Я об этом почти ничего не знаю. Слышала от Тимоти, что здесь фигурирует какой-то госпиталь.

— Факты здесь опять-таки противоречивые. Во время войны Паунд в своих выступлениях по радио из Италии призывал к поражению Англии и Соединенных Штатов. Может быть, не прямо, но все же выражая поддержку и симпатию врагу. Он также поддерживал истребление евреев или, по крайней мере, жестокое обращение с ними. В конце войны он был захвачен в Италии союзными войсками и какое-то время, как я понимаю, находился в концлагере. Когда Паунда возвратили в Штаты и привлекли к суду за предательство, его рьяные сторонники выступили с протестом, заявив, что человека нельзя судить за одни только слова, в которые он к тому же вкладывал другой смысл. Они даже выдвинули его на престижную премию Боллинджена, продемонстрировав тем самым, что он является выдающимся поэтом Америки. Фонд Боллинджена предоставил деньги, но премия была вручена от имени Библиотеки конгресса. Таким образом, все обвинения полетели к черту.

— А когда в его биографии появился госпиталь?

— Это печальная история. Не желая из-за протестов в среде интеллигенции предавать Паунда открытому суду как предателя, правительство смалодушничало и, объявив его сумасшедшим, потихоньку упрятало не в обычную тюрьму, а в филиал госпиталя Святой Элизабет в Вашингтоне для душевнобольных преступников, избежав таким образом общественного скандала.

— Это было ошибкой, — вставила я, и она согласилась со мной.

— Он находился там двенадцать лет. Его посещали другие поэты, и в литературе появилась целая тема «мученика Святой Элизабет». Этот эпизод был позорнее, чем то, что сделал Паунд в Италии. В этой тюрьме для умалишенных он написал свои лучшие стихи.

— Давайте перейдем ближе к делу. Какое, по вашему мнению, влияние взгляды Стрейберта на Паунда и роль писателя могут оказать на такого впечатлительного молодого человека, как мой внук, который так блестяще начал свой путь? Может ли это сбить его с правильной дороги?

Мисс Бенелли ответила не колеблясь, и по напору в ее голосе я поняла, что ей тоже хочется оградить Тимоти от дурного влияния:

— Это может привести к тому, что он станет членом узкого круга молодежи, убежденной в том, что они живут в особой атмосфере и все видят более отчетливо, по-иному, чем другие, и острее других воспринимают веления времени.

Я спрашивала ее об этом, потому что меня беспокоило будущее моего внука, но сейчас меня стал разбирать смех:

— Я очень рада, что Тимоти познакомился с молодой мисс Соркин, которая говорит, что пишет книги, понятные мне. Она представляется мне ответственным человеком и может стать его спасением;-А вот его увлечение Паундом и теми мошенниками, предавшими Англию, я не могу понять и буду весьма сожалеть, если он пойдет по их стопам.

— У вас есть видеомагнитофон? — В моем взгляде она прочла полное непонимание. — Ну, такой аппарат, с помощью которого можно смотреть фильмы на телевизионном экране.

— Был такой, но я так и не научилась пользоваться им и отдала кому-то.

— Не беда. Он есть у нас в библиотеке.

— Что вы хотите показать?

— В магазине видеопроката в Аллентауне есть чудесный фильм — двухчасовое телешоу, снятое в каком-то университете. В нем объясняется все, что вам нужно знать об Эзре Паунде.

— Для меня это очень важно.

— Назовите день, — сказала она, и мы договорились, что через два дня, если она найдет эту кассету, встретимся в библиотеке, чтобы посмотреть фильм «Узник Святой Элизабет».

ПЯТНИЦА, 11 ОКТЯБРЯ. Сегодня в пять часов дня в Дрезденской публичной библиотеке, разместившейся в небольшом, но аккуратном здании в центре города, я была посвящена в любопытную историю зарождения и развития предательства. Хотя библиотека была подарена городу в начале столетия шотландским филантропом Эндрю Карнеги, последующая ее модернизация оплачивалась с моей подачи моим мужем. И после его смерти библиотека оставалась главным объектом моей благотворительной деятельности, поэтому в ее просмотровом зале я чувствовала себя как дома. Мне нравилось это добротное старинное здание, пропитанное духом шотландской основательности. Найдется ли более достойный вклад состоятельного человека в общество, чем сотни библиотек Карнеги в городах, подобных Дрездену?

Добропорядочный Эндрю Карнеги был бы шокирован зрелищем, которое должно было развернуться сегодня в стенах его библиотеки. Мисс Бенелли без труда вставила кассету в видеомагнитофон, оказавшийся для меня в свое время непостижимым механизмом, и мы уселись смотреть горестную историю заблуждения, падения и триумфа Эзры Паунда.

Фильм состоял из двух взаимосвязанных частей. Первая строилась на документальных материалах, где высокомерный поэт представал в самых разных ситуациях, а вторая была игровой и воссоздавала самые важные моменты его жизни. В этих кадрах английский актер, играющий Паунда, с поразительным мастерством соединял реальное с воображаемым.

Мы видели Паунда то молодым бунтарем из Айдахо, который противопоставил себя своему поколению, то мятущимся преподавателем, то ссыльным в Италии, где он выступал в роли апологета Бенито Муссолини и поборника победы Италии и Германии в Европе и, в конечном итоге, во всем мире. В документальных кадрах, снятых во время триумфального появления Муссолини на фронтах, Паунд представал как человек, которому ненавистно все американское.

Кроме жалости, ничего больше не вызывали сцены, непосредственно следовавшие за поражением Муссолини и Гитлера, когда мстительные американские победители, разъяренные предательскими выступлениями Паунда по радио во время войны, арестовали и бросили его в тесную клетку из стальных прутьев. Как дикое животное, он был выставлен в этой клетке на обозрение толпе, которая плевала в него. Менее жестокими, но достойными еще большего осуждения были эпизоды, где американские чиновники, побоявшиеся открытого суда над ним из-за хрупкости предъявленного обвинения — ибо предательство его проявилось лишь на словах, а не в делах, — решают объявить его умалишенным. Отыскав подходящих врачей, они без суда упекают его на долгие годы в вашингтонский психиатрический госпиталь для преступников.