Я читал роман Джека Лондона «Мартин Иден». Жена писала какую-то статью. Мама пошла в молочную за брынзой, а Магда играла на улице с другими детьми. Вдруг в уши мне ворвался страшный вопль, донесшийся со двора. Этот вопль был зловещ, как сирена воздушной тревоги. В нем звучали смертельное отчаяние и невыразимая боль. Еще не поняв, в чем дело, я почувствовал, как сердце мое сжимается в булавочную головку; необъятная, неведомая мне прежде тишина воцарилась в нем, и я мгновенно ощутил, что она заполняет все пространство вне меня, даже еще страшнее — всю вселенную.

Жена выскочила наружу, и в ее голосе слышался, вместе с тревогой, нескрываемый упрек:

— Что ж ты так воешь, мама, как по покойнику?

Крики моей матери снова раздались во дворе и тогда, все еще не оторвавшись от книг, я услыхал ее слова:

— Гошо, Гошенька, не увидим мы больше нашей Магдочки, покинула нас наша бесценная деточка, рыбонька наша!

Зашвырнув роман, я вылетел наружу. Оттолкнул жену, на миг поймал в поле зрения конвульсивно дергавшееся лицо матери, рвавшей на себе волосы, выбежал на улицу. Там стояла небольшая кучка людей, расступившихся при моем приближении. Из толпы зорко глянул на меня квартальный общественник. Я увидел грузовик и рядом с ним, на уличном полотне, Магду. Она лежала на спине с закрытыми глазами, руки ее были сжаты в кулачки. Лицо спокойное, платьице легко колышет весенний ветер.

— Что случилось? — спросил я. — Сбило машиной? Ничего, ничего. Пройдет.

Я поднял ее на руки и губами прикоснулся ко лбу. Он был теплый.

— Бедные родители! — охнул кто-то в толпе.

— Не говорите глупости! — огрызнулся я. — Занимайтесь лучше своими делами!

Я отнес Магду в дом и положил на кровать.

— Замолчи, мама! — шикнул я на мать, которая продолжала скулить. — Таня, сделай ей холодный компресс на лоб.

Жена пошла на кухню, вернулась и положила на лоб Магде влажное полотенце. Постояв некоторое время над постелью, она обернулась ко мне и глянула, словно чужая.

Уткнув лицо в ладони, жена тоже заплакала. В отличие от мамы, она плакала беззвучно, глухие рыдания вырывались у нее из груди подобно кипучим волнам. Я рассердился:

— Ну вот, теперь и ты в слезы! Не видишь, что ли — ребенок уснул. Пусть выспится спокойно, прошу — выйди отсюда! Вы, женщины, не в состоянии обуздать свои нервы.

Жена вышла, и я остался наедине с Магдой. Нежно погладил ей лоб, он показался мне холодным, и тогда я укутал ее одеялом, а сам прилег рядом, чтобы успокоиться. Слава богу, самого страшного не случилось.

Дверь открылась, и вошел врач «скорой помощи». Он испытующе на меня глянул и сказал:

— Извините! Мне все-таки нужно ее осмотреть.

— Конечно, прошу вас! Она перепугалась, а потом уснула.

Доктор легонько приподнял руку Магды и отпустил.

— Она спит, так ведь?

— Да, да!

— Пропишите ей какое-нибудь успокаивающее, она примет, когда проснется. А я пока схожу в аптеку.

— Да, да, — сказал доктор и глянул на жену. Потом выписал рецепт и протянул мне: — Когда проснется, пусть выпьет это. Есть здесь поблизости аптека?

— В двух шагах, — сказал я. — Сию секунду вернусь.

Я поспешил в аптеку. На меня были обращены все взгляды. В них читалось удивление и уважение. Произошла автомобильная катастрофа, наступила паника, и только я — единственный из всех — сумел сохранить самообладание.

— Как вы находите мои нервы? — спросил я аптекаршу, пока она готовила лекарство.

— Что?

— Люди с такими крепкими нервами — редкость. Мою дочку сбил грузовик, а я не испугался.

Домой я вернулся в приподнятом состоянии духа. Мне казалось, что здания — это препарированные существа, а небо — стеклянный колпак над ними. У нас все было тихо. Мама куда-то вышла, а жена кормила голубей.

— Где Магда?

— В гостях у тети.

— Вот видишь. Я ж говорил тебе, Татьяна. Ничего страшного. Надо только сохранять самообладание.

— Ты прав!

— Вот лекарство. Пусть примет, когда вернется.

Вдруг я почувствовал страшную усталость. И решил поспать.

— Соснуть, что ли? — сказал я жене. — Дай мне, пожалуйста, таблетку снотворного! У тебя всегда есть про запас.

— Вот! — она протянула мне таблетку и стакан воды. — Проглоти и выспись. Я тоже не прочь, но надо дождаться маму и Магду.

Ей на глаза навернулись слезы. Набежали они и мне на глаза при мысли о том, какая она сильная женщина.

Я не понял, что моя дочь была мертва, и мне еще долго предстояло жить в неведении. Сильное напряжение нервов, связанное с царской семьей, и последнее потрясение вывели мою жизнь на совершенно новую орбиту. Проснулся я все в том же странном оцепенении, в котором уснул. На диване сидела жена. На коленях она держала кота, лицо у нее распухло, глаза сильно воспалились. Она сообщила мне, что мама и Магда уехали к нашим родственникам в деревню. Это позволяло мне исполнить обещание, данное в одной редакции, и написать репортаж о севе озимых. Я тут же получил аванс, купил билет и сел в поезд. Дорога была порядочно долгой, скучной и утомительной. Впервые за много лет я не проявил никакого интереса к своим попутчикам. Мне они были совершенно безразличны, чего не скажешь об их ко мне отношении. Все они так и вперили в меня пытливые взоры. Причем не только люди в купе, а вообще все люди: и суетившиеся на станциях, и работавшие в полях, мимо которых мы проносились. Крестьяне, железнодорожники, военные — абсолютно все проявляли к моей личности необычайный интерес. Чем бы это объяснить, какой причине я обязан за столь пристальное внимание? Что, им, в сущности, от меня надо? И вдруг я догадался: они кое-что прознали про историю с царем и маленьким принцем. Всем им было любопытно узнать побольше подробностей, связанных с этим вопросом. Что ж, они в своем праве. Однако любопытство выдавали только их взгляды, спросить меня впрямую они не решались — похоже, стеснялись. Вот ведь милые!

Я сошел на нужной станции и отправился в буфет. В голове стоял какой-то туман, я решил развеять его алкоголем. Раньше я любил сливовицу, но теперь душа к ней что-то не лежала, и я заказал мятную настойку. Это освежило. Подхватив чемоданчик, я уже было тронулся к деревне. Но, проделав всего несколько шагов, остановился, исполненный неприятных предчувствий. Два милиционера, поднявшись по приставным лестницам, приколачивали к невысокому зданию близ вокзала жестяную вывеску с надписью: «Железнодорожная милиция».

Безусловно, причиной тому служил я. Случаем с царской семьей заинтересовалась милиция, теперь мой арест был лишь вопросом времени.

— Ну, что ж? — обратился я к самому себе. — Может, так оно и лучше. Если я действительно писал стихотворение о царе, это выяснится, я искуплю вину и жизнь пойдет своим чередом. К тому же, я уже приобрел некоторый опыт в полиции, так что бояться мне нечего.

Но, похоже, вопрос о моем аресте еще не созрел. Я собрал сведения, необходимые для репортажа, и вечером отбыл на автобусе в ближайший город, чтобы переночевать в гостинице и наутро посетить строившийся там пенициллиновый завод. Разумеется, раз уж я попал в фокус внимания милиции, упускать меня она не собиралась. В автобусе один милиционер сел как раз за моей спиной и я непрерывно чувствовал на затылке его зоркий взгляд. В городе он следовал за мной почти до самой гостиницы. Это меня порядком утомило, так что перед тем, как отправиться в постель, я принял снотворное. Среди ночи меня разбудил странный крик. Я открыл глаза и прислушался. В коридоре кто-то ругался на чем свет стоит:

— Как так — нету мест, а? Кому ты тюлю гонишь?! При капитализме, небось, находились, а, вредитель?!

— Поймите, товарищ, все занято! Последнюю койку отдали одному журналисту из Софии.

— Журналисту? Какому такому журналисту? Писатели, журналисты, шляются по стране, осаждают гостиницы, а мы, труженики производства, в чистом поле спать должны, что ли? А ну, открой!

Дверь приотворилась, вспыхнула слабая электрическая лампочка, а я зажмурился и прикинулся спящим.