— Благодарю вас! Теперь хорошо.

Анна отдала ей свой сверток, и они разошлись. Задание было выполнено. Анна Клаузен облегченно вздохнула.

Она вернулась в гостиницу, распаковала сверток и вынула из него зеленую пачку долларов. Пересчитала — пять тысяч. Утром она пошла на набережную Вампу — широкую и просторную, как ипподром, с клумбами цветов и высокими, шуршащими на ветру пальмами. Мраморный вход в Английский банк сторожил бронзовый лев с косматой, позеленевшей от старости гривой. Анна вошла в прохладный, торжественно тихий зал, похожий на готический храм с хрустальными оконцами — исповедальнями. Здесь все говорили вполголоса.

Анна внесла деньги на счет мистера Клаузена и теперь была совершенно свободна.

Через день Анна Клаузен вернулась в Токио. А микропленка тридцать восемь роликов, вместившихся в коробку от шоколадных конфет, добытая с таким напряжением и опасностью, неведомыми каналами была доставлена в Москву на Знаменский переулок.

И все же братьям-близнецам Терасима пришлось разлучиться…

После той холодной, промозглой ночи, когда солдат подняли по учебной тревоге и повезли в город на маневры, прошло около месяца. Солдаты понемногу начали забывать о событиях тех ночей, когда они трое суток голодные, как бездомные кошки, мерзли на улице и снег, точно переваренный рис, мягкий и липкий, плотным слоем лежал на их плечах и шапках… Он напоминал то белое варево, которое таскали они в деревянных бадейках, там, в городке Хираката, когда работали крабито — рисоварами. Только рис для саке был невыносимо горячий, а снег холодный и липкий. И еще неизвестно, что лучше…

Им сказали тогда, будто кто-то хотел убить императора и они обязаны были выполнять свой долг — защитить сына неба. После этого про них словно забыли. И вдруг солдатам сообщили совершенно противоположное — оказывается, они выступили против императора, покрыли себя позором, и теперь их полк должны расформировать, а солдат разошлют кого куда. Полк действительно разоружили, и солдат, словно новобранцев, отправили в Китай на пополнение воинских частей. Ичиро оказался в Северном Китае, а Джиро услали в Маньчжурию. Но перед тем как погрузить на пароход, всех солдат повели в храм предков помолиться за императора. Они слушали письменную клятву в верности императору, кричали «Банзай!», пили священную саке из махоньких фарфоровых наперстков-чашек, потом в воинственном настроении грузились на пароход…

Ичиро навсегда запомнил, как шел он в деревне после призыва впереди новобранцев и нес на плече большую самодзи, похожую на деревянную лопату, которой отец провеивал рис. И каждый провожающий поставил на большой лопате-самодзи свой иероглиф — с пожеланием, как рис из котла, загребать добычу во время войны. В Китае войны не было, во всяком случае Ичиро еще не принимал участия в боевых операциях, но судьба как будто начала ему улыбаться, солдату Ичиро уже перепала кое-какая добыча. Этим Терасима обязан был своему земляку Исияма, служившему третий год в армии Он оказался родом из соседней префектуры, бывал даже в деревне, где жил Терасима. Приятно встретить земляка на чужбине. Они познакомились и подружились.

Исияма относился к Ичиро несколько свысока, но явно благоволил к земляку — неопытному и молодому солдату, хотя и использовал его на побегушках. Вообще Исияма умел извлекать пользу из окружающих. В роте Исияма слыл продувным и расторопным солдатом, чего явно не хватало застенчивому Терасима. Маленький, плотный, с широким вздернутым носом и большими ноздрями, Исияма всегда находился в курсе событий, будто чуял все издали своим вездесущим носом. На привалах Исияма первым раздобывал у китайцев пищу, находил лучшую фанзу, бесцеремонно выпроваживая хозяев, а в его ранце всегда лежал запас опиума, героина, который он выгодно сбывал китайцам.

Одним из первых в роте Исияма раздобыл деревянную бочку для купанья, которую на походе безропотно несли за ним все те же китайцы. Обычно он обещал им хорошо заплатить, но никогда этого не делал. Просто гнал их взашей, если ему докучали, а иной раз грозил пристрелить. В жару он по шею погружался в наполненную водой бочку и сидел на корточках, наслаждаясь прохладой, а после себя снисходительно разрешал искупаться приятелям. По примеру Исияма, многие солдаты обзавелись такими же бочками и бесплатными носильщиками. Это облегчало солдатскую жизнь, даже создавало какой-то походный комфорт.

Последнее время полк, в котором служили Исияма и Терасима, стоял недалеко от Пекина, расположившись лагерем вдоль речки с низкими болотистыми берегами. Одни солдаты жили в старых китайских казармах, другие по деревням, некоторые в палатках, раскинутых на лугу. На другой стороне реки располагались китайские войска — в городке Ванпине, обнесенном крепостной стеной, когда-то беленной известкой, но сейчас возвратившей себе землисто глиняный цвет. Через речку к городским воротам Куан ан-мин тянулся старый-престарый мост с каменными серо-зелеными львами. На берегу стоял уродливый слон из камня. Говорили, будто этому слону больше тысячи лет. Возле каменного слона в фанзах жили солдаты — целый взвод, а на задворках у полевой кухни стояли бочки и даже деревянные ванны, в которых солдаты купались.

Именно здесь, у моста Лугоуцяо, и произошли события, послужившие началом большой войны, охватившей на много лет континентальный Китай.

Командующий японской дивизией, расположенной в районе Лугоуцяо, почти каждую ночь проводил тактические учения. Обычно они начинались после захода солнца и заканчивались под утро. Днем солдаты отсыпались либо слонялись без дела по берегу реки.

Накануне того злополучного дня солдаты ранним утром возвращались в лагерь. Когда шли по деревне, Исияма подтолкнул локтем Ичиро:

— Гляди-ка, утки…

За плетнем, в тесной загородке из бамбуковых палок, сидела большая белая утка с утятами.

Солдаты отстали и подошли к плетню.

— Давай лезь, я подержу винтовку.

Ичиро перемахнул через плетень, но в это время из фанзы вышла старая китаянка. Ичиро растерянно остановился.

— Давай, давай, — подбодрил его Исияма. Он погрозил китаянке кулаком и еще припугнул винтовкой. Китаянка испуганно скрылась в фанзе.

Ичиро вытащил утку из клетки, свернул ей голову и перебросил через плетень. Белые перья птицы окрасились кровью. Солдаты взяли ее за крылья и побежали догонять взвод.

С утра заняться уткой не удалось — послали в наряд. Потом завтракали, усталые легли спать и проснулись, когда начала спадать дневная жара.

— Кажется, пахнет, — поводя носом, сказал Ичиро, вытаскивая из тайника свою утреннюю добычу.

— Ничего, ты еще не едал такой дичи, — беззаботно ответил приятель.

Исияма послал Ичиро за сырой глиной, а сам принялся потрошить утку. Прямо с перьями он обмазал ее глиной и положил в костер.

Утка и в самом деле оказалась отличной. Друзья наелись до отвала, но жалко было оставлять такую еду, и Исияма обсосал все до последней косточки. А к ночи опять пошли на учения. Занимались перебежками, кого-то атаковали, и Терасима не заметил, что Исияма куда-то исчез.

Ночные учения закончились несколько раньше, солдат построили, провели перекличку, солдата Исияма на месте не оказалось. С этого все и началось. Искали, кричали — Исияма не откликался. Командир взвода доложил ротному, ротный в полк, из полка в дивизию, а там стали принимать свои меры.

Распространился слух, будто кто-то слышал выстрел с китайской стороны, будто просвистела пуля, раздался чей-то крик. Начальник специальной службы дивизии позвонил по телефону в китайский штаб, потребовал вызвать генерала. Того разбудили, и он сонным голосом спросил, что угодно господину японскому офицеру.

— Ваши солдаты похитили японского рядового, — сказал начальник спецслужбы. — Командующий приказал мне заявить самый строгий протест и потребовал немедленно принять меры.

— Хорошо, — ответил китайский генерал, — я прикажу это расследовать и утром сообщу вам, но я думаю…