Генерал Таракасуки упорно осуществлял во дворце план, разработанный в четвертом отделе штаба Квантунской армии, — император должен представлять, но не управлять. До последнего момента император Пу-и даже не знал, что в его государство приехала международная комиссия лорда Литтона, созданная в Лиге наций по жалобе китайского правительства на японскую агрессию в Маньчжурии. Комиссию Литтона не допустили в район военных действий, которые все еще продолжались в Маньчжоу-го. С ней разговаривали только японские представители. Лорд Литтон выразил желание посетить императора, ему это обещали, но предупредили, что все встречи с Пу-и происходят в присутствии его советника генерала Таракасуки, — таков порядок во дворце императора. Отвечать на вопросы лорда Литтона или членов его комиссии будет генерал Таракасуки. Вопросы, которые Литтоп намерен задать Великому управителю, следует представить заранее и других вопросов во время аудиенции не задавать. Да и вообще нельзя говорить с божественным императором, как с простым смертным. Его можно только лицезреть. Так повелевает обычай, придворный этикет, установленный в Маньчжоу-го…

Под конец возникла еще одна препона: оказалось, что, по существующему ритуалу, на аудиенцию к императору надлежит являться только в определенной одежде. Разве лорд Литтон не слышал об этом?! Смокингов у членов комиссии не было. Аудиенция у императора так и не состоялась…

И все же лорд Литтон направил в Лигу наций пространный доклад о событиях в Маньчжурии. Доклад перенесли на обсуждение ассамблеи и представлять интересы нового независимого государства поручили вице-президенту Маньчжурской железнодорожной компании господину Мацуока, коротенькому, пожилому человечку, с усиками, в непомерно высоком, как дымогарная труба, цилиндре.

По вероисповеданию Мацуока был христианином, и это обстоятельство играло немаловажную роль в сложном и деликатном деле, которое ему поручили в Токио.

В Женеву на ассамблею Лиги наций Мацуока отправился в сопровождении обширной делегации. Там он занял всю гостиницу «Метрополь», закупил роскошные легковые машины, устраивал бесчисленные приемы, сорил деньгами и вечерами появлялся среди гостей в кимоно, подчеркивая свою национальную принадлежность.

На заседаниях ассамблеи Мацуока выражал искреннее негодование по поводу напраслины, возводимой китайцами на его правительство. Он сказал при гробовом молчании зала:

— Я исповедую христианскую религию, верю в бога… Две тысячи лет назад назаретяне распяли нашего Христа, теперь хотят распять Японию… Но мы не совершили ничего предосудительного. Япония — непорочный агнец. Китай — волк! Но пусть ассамблея знает, что Япония далеко не робкий ягненок!…

Тем не менее ассамблея Лиги наций осудила японскую агрессию — оккупация Маньчжурии затрагивала интересы капиталистических стран, представленных в Лиге наций.

— В таком случае, — заявил Мацуока, — Япония выходит из Лиги наций! — После этого он покинул Женеву…

На вокзале, нарушая дипломатическую вежливость, никто не провожал японскую делегацию.

Первая дипломатическая миссия Мацуока закончилась неудачно, но, вопреки этому, с той поры как он побывал в Женеве, коротенький человек в высоком цилиндре пошел в гору. Мацуока стал президентом Южно-Маньчжурской железнодорожной компании, объединявшей всю промышленность, все разработки полезных ископаемых в оккупированной Маньчжурии.

А сотрудники штаба Квантунской армии в Синьцзине все больше тревожили настроения императрицы Суань Тэ. Генерал Итагаки как-то сказал Таракасуки:

— К императрице Суань Тэ относитесь внимательнее, Таракасуки-сан!… Командующий будет огорчен, если с ней что-нибудь случится. Не доверяйте китайским врачам, если она заболеет. В Жэхэ у монголов есть отличные тибетские средства…

Таракасуки хорошо понял, чего от него ждет Итагаки…

Весной второго года эры Кан Дэ императрица неожиданно заболела. Поначалу ее болезнь не вызывала тревоги. Сухонький китаец — придворный лекарь — осмотрел больную и определил, что недомогание вызвано легкой простудой, через день-два все пройдет. Он прописал отвар целебных трав, настой корня женьшеня для повышения общего тонуса и еще пиявки — по две пиявки на виски и шею. Пиявки должны отсосать дурную кровь, которая в это время года скапливается в человеческом организме. Доктор сам поставил императрице пиявки. Суань Тэ лежала в своих покоях, обложенная подушками, на высоком ложе под балдахином. Доктор осторожно извлек из банки с прозрачной водой худую, голодную пиявку, посадил ее в полую тростинку так, что из нее торчала только крошечная головка, и, как карандашом, принялся медленно водить тростинкой по коже, чтобы пиявка сама выбрала место, где присосаться… Пиявки напухли, отвалились, и доктор, закончив процедуру, кланяясь, попятился к двери.

Но Таракасуки убедил Пу-и вызвать на всякий случай еще и японского доктора. К счастью, говорил он, из Японии в Квантунскую армию недавно прибыл знаменитый врач, и ему нелишне показать императрицу.

Полнолицый, с одутловатыми щеками японец в кимоно, испещренном на спине и рукавах белыми иероглифами, прибыл во дворец к вечеру. Его провели к Таракасуки в северную часть дворца, где советник занимал несколько комнат. Они долго совещались вдвоем, перед тем как японский врач направился в покои императрицы. В комнате, наполненной благовонными курениями, было душно, и японец распорядился распахнуть окна. Он долго осматривал больную, потом дал ей лекарство, после которого императрица должна была хорошо заснуть. Императрица Суань Тэ почувствовала себя значительно лучше, вскоре она задремала, и сон ее был спокойным, дыхание ровным, на щеках появился легкий румянец.

Глубокой ночью в состоянии больной наступило резкое ухудшение. Суань Тэ металась в бреду, лицо ее побледнело, покрылось потом, она задыхалась. К императрице снова пригласили врачей. В ту ночь генерал Таракасуки не покидал императорского дворца. Он сидел в своих апартаментах и через каждые полчаса посылал узнать о состоянии императрицы. Под утро, не приходя в себя, Суань Тэ умерла. Таракасуки, облаченный в одеяние синтоистского епископа, немедленно покинул дворец…

Императрицу хоронили торжественно. Генри Пу-и, потрясенный свалившимся на него горем, едва стоял на ногах. После смерти жены он много дней не выходил из своих покоев.

А через месяц к нему пришел генерал Таракасуки с печальным лицом, в траурном епископском облачении. Пу-и, осунувшийся и постаревший, стоял на коленях перед домашним алтарем, над которым тонкими, расплывающимися нитями поднимались зеленоватые дымки молитвенных курений. Таракасуки тоже встал перед алтарем, помолился, закрыв глаза, перешел к столу и сел на циновку… Они долго молчали. Потом Таракасуки медленно заговорил.

— Великий управитель, — торжественно и печально начал он, — судьбы человеческие в руках богов… Не станем печалью своей огорчать души предков…

Таракасуки говорил долго, как проповедник.

— Живым надо думать о живущих, — продолжал он. — Богиня солнца прекрасная Омиками Аматэрасу, рожденная из глаза великого Изанги, завещала нам это… Род божественных императоров должен быть вечен. Подумайте, ваше величество, о продолжении вашего рода. Посмотрите неомраченными очами на фотографии, которые я вам принес…

Таракасуки извлек из сафьяновой папки десяток фотографий молодых девушек и протянул их Великому повелителю. Девушки на снимках были на разные вкусы — улыбающиеся и серьезные, робкие и задорные, но каждая по-своему красива. Все в дорогих нарядах, с одинаковыми прическами.

— Эта из древнего японского рода Фудзивара, прекрасная Юмико, — пояснял Таракасуки. — По-японски это означает — нежно красивая… А это Аико, что значит «любовь», тоже из рода прославленных сёгунов Минамото… Это из семьи самураев, смотрите, как она хороша…

Император Пу-и без интереса, только из вежливости смотрел на фотографии. Он был подростком, когда ему представилась возможность поехать на Тайвань в маленькое путешествие. Они остановились в Келлунге, в северной части острова, в маленьком городке, окружавшем глубокую бухту. У него был Ши, приятель, сын того самого дворецкого, который теперь стал премьером. Годами Ши был несколько старше Пу-и. Вдвоем они тайно сбежали в город, в ойран — район публичных домов. Свободные и независимые, они бродили по узеньким улочкам, прошли мимо полицейской будки с раздвинутыми фусума — легкими, заклеенными бумагой стенными перегородками. Полицейский, как диспетчер, сидел за столом, уставленным телефонами. Он наблюдал за порядком в кварталах публичных домов, и над ним висел большой круглый красный фонарь… Они вошли в один из домов, сняли обувь, их встретила пожилая, хорошо одетая и заискивающая хозяйка, подвела к стене, на которой висели портреты девушек с красивыми и напряженными лицами. «Эта занята… Эта свободна. Эта скоро освободится», — говорила хозяйка. Тогда Пу-и первый раз познал женщину, он еще не встретил тогда Суань Тэ. Сейчас епископ, начальник военной полиции, как старая хозяйка в ойране, предлагает ему на выбор, у него они все свободны…