Он выждал время, пока они разместятся, и только тогда вошел в ресторан. Он нашел их во втором зале. Ему пришлось подойти к столику почти вплотную, прежде чем Коулмэн соизволил поднять глаза и поздороваться:

— А, Рэй! Садись. Инес, позволь представить тебе Рэя Гаррета.

— Очень приятно, мистер Гаррет.

— Очень приятно, мадам, — ответил Рэй.

— А это Антонио Сантини, — проговорил Коулмэн, указывая на молодого темнокудрого итальянца, сидевшего с ними за столиком.

Антонио приподнялся, протягивая Рэю руку:

— Piacere [4].

— Piacere, — ответил Рэй, пожимая ему руку.

— Присаживайся, — сказал Коулмэн.

Рэй повесил пальто на крючок и сел. Он посмотрел на Инес и поймал на себе ее внимательный взгляд. Не слишком яркая блондинка лет сорока пяти, довольно хрупкая, украшения подобраны со вкусом. Красавицей ее назвать было нельзя, у нее был слабо выраженный, довольно заостренный подбородок, но во всем ее облике присутствовала мягкость и женственность, даже что-то материнское, что, очевидно, и привлекало. От нее пахло хорошими духами, в ушах — сережки с подвесками из зеленых камней, платье — в тон, зеленое с черным. И, снова взглянув на обрюзгшее лицо Коулмэна, на его неаппетитные выцветшие усы и лысину, покрывшуюся веснушками на Мальорке, представив себе его колыхавшийся при движении жирный живот, Рэй мысленно подивился, чем он все-таки привлекает женщин, в особенности таких утонченных и, судя по всему, разборчивых, как Инес. У Коулмэна уже была женщина, во многом похожая на Инес, когда позапрошлой весной он познакомился с ним и с Пэгги на выставке на Виа Маргутта. «Мой папа всегда первым говорит «прощай», — прозвучал в ушах Рэя голос Пэгги, да так явственно, что он даже нервно заерзал на стуле.

— Вы художник? — спросил его Антонио по-итальянски.

— Художник я плохой, больше коллекционер, — ответил Рэй, со своей стороны не имея ни малейшего желания интересоваться, чем занимается Антонио. К тому же Коулмэн уже говорил ему, что Антонио — художник.

— Я рада, что наконец познакомилась с вами, — проговорила Инес. — Я хотела сделать это еще в Риме.

Рэй учтиво улыбнулся, отметив про себя, что ему, в сущности, нечего сказать.

Подошел официант, они сделали заказ, потом Инес спросила у Рэя:

— Вы собираетесь вернуться в Штаты?

— В общем, да, только сначала я еду в Париж. Мне нужно повидаться там кое с кем из художников.

— Моя работа его не интересует, — проворчал Коулмэн, не вынимая изо рта сигары.

— О Эдвард!… — Инес произнесла его имя на французский манер — «Эдуард».

Рэй сделал вид, что не слышит. Он был не в восторге от достижений Коулмэна на поприще поп-арта, хотя на самом деле ему просто никогда не приходило в голову пригласить Коулмэна выставляться в его галерее. Коулмэн теперь считал себя «европейцем» и, насколько было известно Рэю, даже не собирался выставляться в нью-йоркской галерее. Коулмэн бросил работу инженера, когда Пэгги было четыре года, и начал рисовать. За это Рэй как раз уважал его, и именно из-за этого мать Пэгги развелась с Коулмэном, потребовав оставить дочь ей. (Впрочем, не исключено, что в этой истории участвовала и другая женщина.) После этого не прошло и года, как мать Пэгги разбилась в автомобильной катастрофе. Коулмэн, проживавший тогда в Париже, узнал, что отныне становится опекуном дочери и что его бывшая супруга, женщина весьма и весьма богатая, оставила Пэгги состояние, которого Коулмэн не имел права касаться и которое должно было пойти на образование дочери и обеспечить ей вполне приличный доход по достижении двадцати одного года. Обо всем этом рассказала Рэю сама Пэгги. Двадцать один год ей исполнился, когда она уже была замужем за ним, и целых четыре месяца она с удовольствием распоряжалась своими деньгами. По ее словам, они не могли перейти к отцу или к кому бы то ни было другому, а в случае ее смерти должны были достаться ее американской тетушке.

— Вы собираетесь открыть в Нью-Йорке галерею? — спросила Инес.

— Да. Но у моего партнера Брюса Мэйна пока проблемы с помещением. Мы пытаемся разрешить их. — Рэю совсем не хотелось говорить, но он сделал над собой усилие. — Это отнюдь не новая идея. Мы с Пэгги собирались… — Он бросил небрежный взгляд на Коулмэна, заметив, как внимательно прищурились его маленькие глазки. — Мы собирались пожить годик на Мальорке, а потом переехать в Нью-Йорк.

— Вы прожили там чуть больше года, — заметил Коулмэн.

— Пэгги захотела остаться.

Коулмэн пожал плечами, словно желая показать, что не верит, будто желание Пэгги могло иметь какое-то значение.

— А здесь, в Венеции, вы тоже ищете, с кем можно было бы сотрудничать? — поинтересовалась Инес.

Рэй был благодарен ей за то, что она умела поддержать беседу.

— Нет, — ответил он.

Им принесли еду. Рэй заказал каннеллони — мясо имело совсем отвратительный вид, а каннеллони — всего лишь непривлекательный. Зато Коулмэн ел с аппетитом.

— Ну и о чем ты хотел поговорить? — спросил он Рэя, наливая из графина вино сначала себе, потом Рэю.

— Может, еще увидимся завтра? — проговорил Рэй.

Антонио внимательно слушал каждое их слово. Поначалу Рэй решил не обращать на него внимания, но ему вдруг пришло в голову, что Антонио может быть в сговоре с Коулмэном и согласится помочь Коулмэну избавиться от Рэя за небольшое вознаграждение. Рэй внимательно посмотрел в блестящие черные глаза Антонио, на его серьезные, еще юношеские губы, которые лоснились от оливкового масла. Коулмэн, переключившийся на беседу с Инес, так и не ответил ему на предложение встретиться завтра.

— Ты где остановился? — спросил Коулмэн Рэя.

— В «Пенсионе Сегузо».

— Это где?

— Возле «Академии».

В дальнем углу за большим столом веселилась шумная мужская компания. Рэй наклонился к Коулмэну и спросил в упор:

— Завтра у вас найдется время, чтобы встретиться со мной?

— Насчет завтра я не уверен, — проговорил Коулмэн, энергично пережевывая еду и не глядя на Рэя. — У нас здесь друзья, сегодня вечером мы с ними встречаемся. — Коулмэн бросил взгляд в сторону двери, потом на часы. — Инес, в котором часу мы договорились?

— В половине десятого, — ответила та. — Они ведь привыкли ужинать рано.

Рэй проклял себя за то, что согласился прийти. Обстоятельства складывались так, что ему ничего не оставалось, как быть вежливым и постараться как можно раньше уйти. Но, как назло, ему совершенно ничего не приходило в голову — ничего, чтобы поддержать вежливую беседу с Инес.

Время тянулось ужасающе медленно. Антонио с восторгом рассказывал Инес и Коулмэну о скачках в Риме. Слушать это было невыносимо.

Потом Коулмэн вдруг встал, уронив салфетку:

— А вот и они! Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.

К столику приблизились мужчина и женщина, Рэй с трудом попытался сосредоточить на них внимание.

— Привет, Лаура! А ты, Фрэнсис, как поживаешь? — приветствовал их Коулмэн. — Познакомьтесь, это — мистер и миссис Смит-Питерс, а это — мой бывший зять Рэй Гаррет.

Столь грубо представленный, Рэй поднялся и учтиво поздоровался, потом нашел и принес два свободных стула. Знакомым Коулмэна было за пятьдесят, и они выглядели как обычная американская чета, располагающая деньгами.

— О, спасибо, мы уже ужинали, — сказала Лаура Смит-Питерс, садясь за стол. — Мы, как все американцы, любим ужинать около восьми, — пояснила она, обращаясь к Инес.

У нее были рыжеватые волосы, а голос слишком высокий и чуточку гнусавый. По тому, как она произносила «р», Рэй догадался, что родом она, скорее всего, из Висконсина или Индианы.

— Мы проживаем в «Монако» на полупансионе, поэтому и отужинали сегодня там, так как на ленч выезжали в город, — с шутливой дотошностью объяснила миссис Смит-Питерс, обратив свое худое, птичье личико к Инес.

Рэй почувствовал, что миссис Смит-Питерс, вне всякого сомнения, собирается завести с ним разговор о Пэгги, и приготовился.