— Но Эдвард!… — Инес взяла его за руку.

Коулмэн разлепил отяжелевшие веки.

— Я не призналась перед Фрэнсисом и Лорой. Я не призналась бы ни перед кем. А Антонио сказала, что он, должно быть, сошел с ума, если говорит такие вещи. Так что тебе, Эдвард, теперь лучше всего держаться со Смит-Питерсами естественно. Пусть думают что хотят, доказательств-то все равно нет. Они могут что-то подозревать, но не могут знать наверняка.

— Спасибо тебе, любимая, только я надеюсь, что больше с ними не увижусь.

Инес быстро покачала головой:

— Если ты станешь избегать их, это будет выглядеть странно. Ты и сам это понимаешь, Эдвард.

И он это понимал.

— Знаешь, дорогая, я ужасно хочу спать.

— Да, я понимаю. Только дай я еще разок разотру тебе колено и уйду.

Она снова смочила полотенце, приложила его к ноге, укрыла Коулмэна простыней и одеялом, поцеловала на ночь и погасила свет.

Коулмэн уснул почти сразу же.

На следующий день погода пошла на улучшение. Снова светило солнце, и стало чуть ли не втрое теплее, но рестораны не спешили открывать на террасах кафе под открытым небом. Днем Коулмэн с Инес ходили вместе со Смит-Питерсами на концерт довольно посредственного струнного квартета, который проходил в студеном зале палаццо на одном из каналов. Потом все отправились пить кофе по-ирландски у «Флориана». Угощал Фрэнсис.

Коулмэна забавляло их поведение. Они держались, как никогда, любезно, изо всех сил стараясь выказать дружбу, понимание и солидарность. О Рэе не было сказано ни слова, но это умолчание делало их веселость еще более неестественной — это напоминало Коулмэну поведение некоторых белых, старающихся демонстративно изображать свои либеральные взгляды по отношению к неграм. Коулмэн чувствовал себя спокойно и уверенно. Теперь, когда Смит-Питерсы уверовали в то, что он убил Рэя, они казались ему менее скучными и занудливыми.

— Вы еще не решили, сколько здесь пробудете? — поинтересовался у Коулмэна Фрэнсис.

— Не знаю. Думаю, еще недельку. Все зависит от того, когда закончится благоустройство дома у Инес.

— Вы поедете на юг Франции? — спросила Лора.

Коулмэн вспомнил, что раньше не выказывал четкого намерения, и решил сказать правду:

— Я обожаю общество Инес, но меня ужасно тянет домой, в Рим.

Коулмэн заметил взгляд, которым обменялись Смит-Питерсы, подумав, должно быть, про себя, каким, наверное, смелым и отчаянным человеком он должен быть, если осмеливается оставаться в городе, где в любой момент может выплыть тело убитого им человека. Ему показалось, что Фрэнсис внимательно изучает его руки, с почтительным интересом вслушивается в его голос. Лора смотрела на него как на нечто уникальное, такое, что она вряд ли когда-нибудь еще увидит в жизни. Он также заметил, что Инес сегодня не так раскованна, как обычно, и старается не пропустить ни одного слова из их беседы. Но, судя по всему, Инес не заметила ничего такого, что могло бы омрачить сегодняшний день.

Смит-Питерсы надеялись, что в пятницу все-таки уедут во Флоренцию. Они считали, что рабочим пора уже было закончить прокладку труб в их доме.

Когда Коулмэн и Инес вернулись в отель, Коулмэна ждала новость — некто мистер Зордай спрашивал его в четыре часа и обещал справиться позже. Коулмэну не понравилось имя — в нем слышалось что-то угрожающее.

— Он заходил дважды, — сообщил Коулмэну дежурный за стойкой. — И сказал, что придет еще.

— Так он даже заходил? — удивился Коулмэн.

— Да, да, сэр. Он был здесь.

Высокий шатен вдруг подошел к Коулмэну, улыбаясь. По виду — чистый американец, подумал Коулмэн.

— Мистер Коулмэн? — сказал тот. — Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Меня зовут Сэм Зордай. Я представляю частное сыскное агентство «Мюлхолланд» и нахожусь здесь по поручению мистера Томаса Гаррета из Сент-Луиса. — Он посмотрел на Инес и улыбнулся.

— Очень приятно, — сказал Коулмэн. — Это мадам Шнайдер.

Инес поздоровалась. Зордай отвесил ей легкий поклон.

— Мистер Коулмэн, могу я поговорить с вами наедине или вам сейчас неудобно?

— Нет, нет, пожалуйста, — ответил Коулмэн. — Дорогая, я поднимусь через несколько минут, — сказал он, обращаясь к Инес. — У тебя есть ключ?

Инес направилась к лифту, Зордай проводил ее взглядом.

— Присядем где-нибудь в вестибюле? — предложил Коулмэн, указывая в дальний угол, где стояли два кресла и столик.

Зордай одобрил предложение. Они уселись в кресла.

— Как долго вы еще пробудете в Венеции? — спросил Зордай.

— Не знаю. Быть может, неделю. Все зависит от погоды. В последнее время она нас не баловала.

— А потом куда поедете?

— Думаю, домой, в Рим.

— Скажите, нет ли у вас каких-нибудь соображений относительно того, куда мог деться Рэй Гаррет?

— Никаких.

— Я был сегодня в полиции и имел с ними беседу. Я не очень хорошо говорю по-итальянски, но все же как-то справляюсь, — прибавил он все с той же лучезарной улыбкой. — Не могли бы вы рассказать мне, что все-таки случилось той ночью?

Коулмэн спокойно и терпеливо принялся снова рассказывать свою историю, упомянув о том, что Рэй выглядел подавленным, но все же не до такой степени, чтобы это можно было назвать отчаянием. Он не пил и поделился с Коулмэном своей печалью по поводу самоубийства Пэгги, сказал, что не имел ни малейшего представления о состоянии, в котором она находилась. Очень сожалел, что не заметил вовремя никаких признаков и не смог предотвратить то, что она совершила.

— И что вы сказали ему? — поинтересовался Зордай.

— Я сказал: это уже произошло и мы не можем ничего поделать.

— Вы не были злы на него? Как вы к нему относились? Он вам нравился?

— Да, с ним все было в порядке. Вполне приличный молодой человек. Иначе я бы не позволил своей дочери выйти за него. Правда, на мой взгляд, у него несколько слабоватый характер. Пэгги все-таки нужен был более жесткий человек.

— Вы пытались как-то подбодрить его в ту ночь?

Коулмэну хотелось сказать «да», но он догадался, что Зордай наверняка захочет поговорить со Смит-Питерсами, поэтому ответил:

— Я сказал: это уже произошло и это удар для нас обоих. Во всяком случае, что-то в этом роде.

— Скажите, была ли у него причина остаться с вами наедине в ту ночь? В полиции мне сказали, что все разошлись, оставив вас за столом одних.

— Он сказал, что хочет кое-что объяснить мне. Я догадывался, что именно — что он сделал все возможное для Пэгги, пытался отвести ее к психиатру в Пальме, но она отказалась. И Рэй хотел, чтобы я знал: в этом нет его вины. — Коулмэн чувствовал, что Зордаю нисколько не интересно, почему Пэгги покончила с собой, и считал, что этих слов вполне достаточно.

— Как долго вы разговаривали?

— Минут пятнадцать.

Зордай не делал записей.

— Сегодня я осматривал его вещи в «Пенсионе Сегузо». На рукаве одного из пиджаков я нашел две дыры от пули. Она прошла навылет. — Он улыбнулся и прибавил: — Девушка, упаковывавшая его вещи в чемодан, не заметила этих дыр. Точно такие же я нашел и на одной из рубашек, на ней также остались пятна крови. Он, очевидно, пытался отстирать ее.

Коулмэн внимательно слушал.

— Он не говорил вам, что в него стреляли?

— Нет, ничего не говорил.

— Если человек захочет застрелиться, он выберет другое место, а никак не руку. Поэтому я считаю, что в него стрелял кто-то другой.

Коулмэн сделал вид, что задумался:

— В Венеции?…

— Да. Или в Риме. Или на Мальорке. Этого я не знаю. — Зордай сделал паузу. — У него были враги?

— Понятия не имею.

Единственное, что Зордай записал для себя, — это имена Смит-Питерсов, адрес их отеля и имя миссис Перри, проживавшей в «Эксельсиоре» на Лидо. Коулмэн подумал, что миссис Перри могла уже уехать из Венеции, и сообщил об этом своему собеседнику.

— А все-таки что за человек этот Рэй Гаррет? — спросил Зордай.

Коулмэн подумал, что Зордай, должно быть, уже располагает подробной информацией, полученной им от родителей Рэя, поэтому сказал: