– Я слыхал, что царь Петер сурово карает врагов, но он все же – великий государь и разумный политик, – возразил пастор. – К тому же он давно женат, супруга родила ему сына! Да и разве пара ему, православному монарху, – дочь неимущего шляхтича-католика и воспитанница протестантского священника?! Бедная девушка, которую он ни разу не видел и, наверное, не увидит?!

Хоть эта фантастическая беседа и происходила во сне, но даже на зыбкой грани между бытием и потусторонним миром Эрнст Глюк оставался рассудительным и спокойным и не преминул оспорить невероятные предположения своего покойного друга.

– И не такое случалось на вашем свете, – усмехнулся Скавронский. – Не ты ли недавно читал своим детям и моей дочери про Эсфирь? Кто была в этом мире Эсфирь, но именно ее возжелал этот старый развратник Артаксеркс! Московит тоже большой мастер по части разврата, и к тому же он молод. Впрочем, еще можно спасти Марту от ее страшной доли – если девочка выйдет замуж и уедет куда-нибудь подальше. В Мариенбурге скоро станет жарко, друг Эрнст, ох как жарко! Камни ваших стен разлетятся во все стороны, словно пыль под порывом ветра, а потом посыплются с неба… Поверь – московиты не принесут свободы. Только рабство.

– Я еще могу поверить в то, что русский Петр подобен персидскому Артаксерксу, а Марта похожа на Эсфирь… Хотя едва ли она попадется на глаза самому царю… – преподобный Глюк, забывшись, вступил в диспут с гостем из потустороннего мира. – И к чему ты сказал о рабстве? Ныне мы – рабы шведской короны, но скоро, даст Бог, будем свободными. Россия – страна огромных пространств, ее суверену не хватит сил установить в равной мере жесткую власть и в Москве, и на окраинах. Вспомни, что многие покоренные московитами земли, хотя бы Малороссия, о которой ты знаешь лучше меня, de jure, то есть по закону, связаны с Москвой только союзными договорами или личной унией. По милосердию Божьему и милости великого государя Петра мы сами распорядимся судьбой Ливонии!

– Увы, бедный друг мой, московиту совершенно наплевать на всякие de jure, – горько улыбнулся Скавронский. – Ты служил обреченному делу, преподобный пастор, выбирая меньшего хищника между львом и медведем. Но я пришел не говорить о наших ошибках, а попросить о Марте, друг мой. Ты не смог помочь другим моим детям, так помоги хотя бы ей! Но не вздумай выдать ей страшную тайну ее предназначения. Пусть она обретет простое счастье и проживет свой век в мире, не зная о коварном вызове судьбы!

– Спи спокойно в своей могиле, Самойло, добрый друг мой, и пусть душа твоя успокоится, – заверил Скавронского пастор. – Даю тебе слово: я выдам Марту замуж. Поверь, я не буду затягивать с этим, если, конечно, будет благоволение Господа на ее брак!

– Поторопись, дорогой друг, поторопись! Московиты приближаются к городу, а вместе с ними и судьба моей девочки. Ради спасения ее души – помоги ей!

Пастор проснулся в холодном поту и вскочил, словно ужаленный тарантулом. Все в его кабинете было, как прежде. И Библия заложена на той же странице, что и накануне ночью. Только нездешний холод струился по комнате, и преподобный Глюк невольно поежился. На столе, рядом с латышской Библией, лежал знакомый Глюку медный католический крестик. Тот самый, который из последних сил, так, что выступила кровь, сжимала в ладони умирающая жена Самуила Скавронского – Анна-Доротея. Тот, что пастор забрал потом из ее мертвой руки. Его обычно носила Марта и, как видно, обронила, когда прибиралась в кабинете… Или вовсе не обронила?

Пастор перекрестился и стал читать про себя «Отче наш». Прозрачный, грустный утренний свет струился в окно, как будто рядом страдала чья-то душа и не находила ни спасения, ни помощи. Пастор пошел к жене. Христина уже хлопотала по дому, вернее, с едва прикрытой неприязнью выговаривала Марте, что и как накрывать к завтраку. Марта выполняла ее приказания без обычной бойкости – точно, но отстраненно, как во сне. Губы у девочки были плотно сжаты, в глазах – обида и вызов.

– Марта, доченька, – ласково спросил пастор, – знаешь ли ты молодого человека по имени Йохан Крузе?

Марта вдруг слабо вскрикнула и уронила на пол серебряный столовый нож, который тщательно вытирала, а потом опустила глаза и густо покраснела.

– Отвечай, вертихвостка, когда тебя спрашивают! – прикрикнула госпожа Христина и попыталась схватить ее за ухо. Она никак не могла простить Марте вчерашней сцены с Эрнстом.

Пастор остановил жену суровым жестом, и Христина сменила гнев на милость – собственноручно подняла с пола столовый нож, который уронила Марта.

– Откуда вы знаете? – еле слышно спросила Марта. – Откуда вы знаете… про Йохана?

– Думаешь, я одна видела, как вы, презрев приличия, пренагло перемигивались во время службы?! – напомнила госпожа Христина. – Негоже молодой девице завлекать мужчин в храме Божьем!

– Я не завлекала, я просто улыбалась ему! – вспыхнула Марта. – Он такой красивый, такой смелый и так похож на моего отца! Он – солдат, как и мой отец!

– Он нравится тебе, доченька? – заботливо, без осуждения, спросил пастор. – Вы давно познакомились?

– Эрнст, что ты говоришь! – возмутилась пасторша и картинно заломила руки. – Ты, служитель Божий, оправдываешь ее похоть?! Как она смела познакомиться с мужчиной без нашего ведома? Тем более с драгуном! Боже, Боже!! Какой стыд…

– Не вижу ничего дурного в том, что молодые люди понравились друг другу, – с олимпийским спокойствием произнес пастор. – Если только у них честные намерения… Мы тоже познакомились с тобой отнюдь не за день до свадьбы. И твои милейшие остзейские родственники, увенчанные геральдическими лаврами, звездами и шлемами, все эти фон Рейтерны и фон Паткули, не очень-то спешили принять меня…

– Ах, оставь, друг мой, безумства нашей молодости… Сейчас совершенно другие времена, – скептически заметила пасторша. – Эти шведские солдафоны так грубы и только и мечтают о том, как совратить и погубить бедную неопытную девушку! И что-то я не вижу этого трубача, как там его… Йохана Крузе в нашем доме, несмотря на твое великодушное приглашение!

– Так значит – пора увидеть! – впервые огрызнулся пастор. – Сколько времени заняло бы у тебя передать ему приглашение, моя дражайшая половина? Предполагаю, ровно столько, чтобы рота[2] уппландцев успела сняться с квартир и снова уйти в поход. Марта, доченька, ты сама позови Йохана к нам на ужин. Завтра… Нет, сегодня! Я хочу поговорить с ним.

«Ронгвальд вырезал эти руны: в Греции он был командиром бойцов…»

Будущий солдат «северного льва» Карла XII Йохан Крузе в детстве любил играть у рунических камней, огромных, потрескавшихся от старости и поросших седым мхом, но все еще хранящих затейливые письмена скандинавской древности. Словно зачарованный этим магическим узором линий и изгибов, Йохан воображал себя неустрашимым воителем-викингом, смело ступающим с зыбкой палубы дракара на враждебный берег. Вырезая из орешника гибкие палки, они с приятелями называли их мечами и давали им звучные имена знаменитых клинков из старинных легенд: «Грамр» – «Неистовый», «Гуннлги» – «Пламя битвы», «Куернбат» – «Сокрушитель камней», «Наеглинг» – «Пронзающий»… Мальчишкам было лестно сознавать свою причастность к славе тех, перед кем веками трепетала Европа, но присматриваться к таинственным письменам, высеченным на огромных остроконечных валунах, было лень. Один Йохан был способен часами рассматривать их, словно завороженный. «Вот бы узнать, о чем говорят эти таинственные знаки, – не раз мечтательно признавался мальчишка своему старшему брату и кумиру Кристиану. – Не иначе, могучие викинги начертали там магическое заклинание, и тот, кто прочтет его, станет самым храбрым воином!» В ответ Кристиан, юноша дерзкий и непокорный, шутливо ерошил жесткой пятерней светлую шевелюру братишки и говорил:

– Не забивай себе голову разной чепухой, малыш! Вот вырастешь, пойдешь служить нашему доброму королю Карлу – и станешь самым храбрым воином без всяких заклинаний. Самым храбрым после меня, разумеется!