– Быть с мамой и ее очередным идиотом тоже малоприятно.

– Ты же еще не знаешь, кто он. Ты с ним незнакома. Почему же сразу записываешь его в идиоты?

– Заразил бы ее кто-нибудь СПИДом.

– Люси, чтобы я больше такого не слышала.

– Она того заслуживает. Не понимаю, как она может ложиться в постель с каждым самцом, который приглашает ее в ресторан или в кино. Не понимаю, как она может быть твоей сестрой.

– Тише, – прошептала я.

– Если бы она так соскучилась по мне, она встретила бы меня сама, а не с кем-то за компанию.

– Вовсе не обязательно, – возразила я. – Ты это поймешь, когда в один прекрасный день влюбишься сама.

– А почему ты думаешь, что я еще никогда не влюблялась? – Она гневно посмотрела на меня.

– Потому что, если бы это было так, ты бы знала, что влюбленность будит в нас как самое лучшее, так и самое плохое. Мы становимся то нежными и благородными, то невероятно жестокими. Жизнь словно состоит из крайностей.

– Как мне хочется, чтобы у мамы поскорее миновал климактерический период.

Когда я ехала по Тамайами-Трейл, я тщетно пыталась залатать свою изгрызенную виной совесть. Всякий раз сталкиваясь со своими родственниками, я ощущала какое-то раздражение. Когда я избегала контактов с ними, я чувствовала себя так же, как в детстве, когда научилась исчезать из дома, не выходя из него. Я стала совсем как мой покойный отец. Рациональной, упрямой, умеющей готовить и обращаться с деньгами. Я редко плакала и в ответ на взрывоопасную обстановку в доме, наоборот, вела себя хладнокровно, стараясь не принимать участия во всеобщей напряженности. В результате моя мать с сестрой начали упрекать меня в безразличии, и я росла с ощущением тайного стыда по поводу высказываемых ими упреков.

Я приехала в Форт-Майерс с включенным кондиционером и опущенным из-за солнца козырьком. Вода сливалась волнистой синевой с небом, и пальмы торчали ярко-зелеными перьями на стволах, похожих на страусиные ноги. Курорт «Пинк-Шелл»[8]полностью соответствовал своему названию. Он стоял прямо на берегу, и его балконы выходили на Мексиканский залив. Уилли Трэверс жил в одном из коттеджей, но мне не суждено было встретиться с ним до восьми вечера. Остановившись в одноместном номере, я буквально сбросила на пол всю свою одежду и через семь минут в шортах и майке уже была на пляже.

Не знаю, сколько миль я прошла, потому что потеряла счет времени, а все бухточки и песчаные отмели были одинаково прекрасны. Я смотрела на неуклюжих пеликанов, которые, словно делая глоток виски, запрокидывали голову, чтобы проглотить рыбу, и ловко лавировала между выброшенными на берег синеватыми медузами. Мне встречались в основном пожилые люди. Лишь изредка среди шума волн раздавался детский голос. Я поднимала голыши, отполированные волнами, и напоминавшие леденцы ракушки. Я вспомнила Люси и вновь заскучала по ней.

Когда почти весь пляж погрузился в тень, я вернулась к себе в номер. Приняв душ и переодевшись, я села в машину и поехала по бульвару Эстеро, пока голод словно волшебной палочкой не привел меня к ресторанчику «Скипперз-Гэлли». Я ела красного лютиануса с белым вином и смотрела, как горизонт утопал в темнеющей синеве. Вскоре сумерки сгустились и мне уже не было видно воды.

К тому времени, когда я отыскала коттедж сто восемьдесят два, находившийся возле магазинчика у пирса для рыболовов, я впервые за много лет чувствовала себя столь раскрепощенной. Когда Уилли Трэверс открыл дверь, у меня возникло такое чувство, что мы с ним давно знакомы.

– Первым делом нужно подкрепиться. Вы, разумеется, не ели, – заявил он.

Я с сожалением призналась, что он не угадал.

– Тогда вам просто придется еще поесть.

– Но я не в состоянии.

– Через час я вам докажу, что вы ошибаетесь. Еда будет очень легкой. Обжаренный в масле морской окунь с лимонным соком, посыпанный свежемолотым перцем. А еще мы будем есть мною испеченный хлеб, вкус которого вы запомните на всю жизнь. Так что, поглядим. Да, еще маринованная капуста и мексиканское пиво.

Сообщая мне все это, он открыл две бутылки «Дос-Экис». Бывшему мужу Дженнифер Дейтон я бы дала лет восемьдесят, его опаленное солнцем лицо напоминало потрескавшуюся обожженную глину, но живые голубые глаза искрились молодостью. Он был худощав и всегда говорил с улыбкой. Его волосы напоминали мне белый теннисный мячик.

– Как вы здесь оказались? – спросила я, глядя на висевших на стеках рыб и обшарпанную мебель.

– Пару лет назад я решил оставить работу и заняться рыболовством, и я сделал «Пинк-Шелл» деловое предложение. Если они мне сдадут в аренду за умеренную плату один из коттеджей, я буду работать в рыбном магазинчике.

– А чем вы занимались раньше, какая у вас профессия?

– Та же, что и сейчас. – Он улыбнулся. – Я занимаюсь холистической медициной, а от этого, как и от религии, никогда не уйдешь. Разница лишь в том, что сейчас я работаю с теми людьми, с которыми мне хочется, и у меня больше нет в городе офиса.

– И как же вы понимаете холистическую медицину?

– Я лечу всего человека, простыми методами. Суть в том, чтобы помочь людям обрести сбалансированность, гармонию. – Окинув меня взглядом, он поставил свою бутылку с пивом и подошел ко мне. – Встаньте, пожалуйста.

У меня не было желания возражать.

– Теперь протяните вперед руку. Неважно какую. Держите ее строго параллельно полу. Так, отлично. Сейчас я задам вам вопрос, и, когда вы ответите на него, я нажму на вашу руку, а вы старайтесь удержать ее. Считаете ли вы, что ваша семья может гордиться вами?

– Нет. – Под тяжестью его руки моя тут же опустилась, подобно разводному мосту.

– И все же считаете, но вы очень самокритичны и требовательны к себе. Ну что ж. Давайте-ка еще раз поднимем руну, и я задам вам другой вопрос. Вы хороший специалист своего дела?

– Да.

– Смотрите, я изо всех сил давлю вниз, но ваша рука как железная. Значит, вы хорошо делаете то, чем занимаетесь.

Он вернулся на свой диван, и я тоже села.

– Должна вам признаться, что мое медицинское образование заставляет меня относиться к этому несколько скептически, – с улыбкой сказала я.

– А зря. Принципы ничем не отличаются от тех, которыми вы руководствуетесь изо дня в день. Суть в том, что тело не умеет лгать. Неважно, что вы говорите, уровень вашей энергии отвечает тому, что есть на самом деле. Если ваша голова говорит, что вы любите себя, а это не так, вы слабеете за счет уменьшения энергии. Чувствуется какое-то разумное зерно?

– Да.

– Одна из причин, по которым Дженни раз-два в году приезжала сюда, это чтобы я мог привести ее в равновесие. А когда она была здесь перед Днем благодарения, она казалась настолько развинченной, что мне приходилось работать по нескольку часов каждый день.

– Она не рассказывала вам, в чем дело?

– Там было много причин. Она недавно переехала, и ей не нравились соседи, особенно те, что жили напротив.

– Клэри, – подсказала я.

– Кажется, да. Она – назойливая сплетница, а он, пока его не хватил удар, любил погулять. К тому же у Дженни и с гороскопами было что-то неладно, и она очень переживала.

– А что вы думаете по поводу ее бизнеса?

– У нее был дар, но не было уверенности в себе.

– А не было ли психических отклонений? – Нет. Я бы не сказал. У нее было множество увлечений.

Я неожиданно вспомнила о чистом листе бумаги, который лежал у нее на кровати, придавленный призмочкой, и поинтересовалась, не знает ли Трэверс, что бы это могло значить.

– Это значит, она концентрировалась.

– Концентрировалась? – удивилась я. – На чем?

– Когда Дженни хотела медитировать, она брала белый листок бумаги и ставила на него стеклянную призмочку. Потом сидела очень неподвижно и медленно поворачивала призмочку, глядя, как отраженный от ее плоскостей свет падал на бумагу. Для нее это было то же самое, что для меня, когда я смотрю на воду.