Еще мне хочется думать, что я считала бы этого человека невиновным до тех пор, пока не была бы доказана его вина, и я не стала бы компрометировать порядочность этого человека и данную им клятву Гиппократа, требуя обнародовать секретные документы, что поставит под удар его самого и, возможно, многих других. Мне хочется думать, губернатор Норринг, что я не стала бы навязывать человеку, честно служившему государству, отставку в качестве единственного выхода из положения.

Обдумывая то, что я сказала, губернатор машинально вертел в руках серебряную ручку. Причину моего ухода в отставку после беседы с ним все ожидающие за дверью журналисты будут видеть в том, что я отказала Норрингу в просьбе сделать нечто такое, что сочла неэтичным.

– Я не заинтересован в вашей отставке в данный момент, – холодно произнес он. – Точнее сказать, я бы ее сейчас не принял. Я справедливый человек, доктор Скарпетта, и, надеюсь, далеко не глупый. И логика подсказывает мне, что аутопсию жертв убийств не может производить человек, сам каким-то образом в них вовлеченный или являющийся соучастником. Поэтому я считаю, что резоннее всего будет освободить вас от занимаемой должности до выяснения всех обстоятельств этого дела. – Он потянулся к телефону. – Джон, главный судмедэксперт уходит, проводите, пожалуйста.

Почти в тот же момент с улыбкой на лице появился пресс-секретарь.

Не успела я появиться из офиса губернатора, как была атакована со всех сторон. Перед глазами сверкали фотовспышки, и, казалось, будто все что-то кричали. Главной темой новостей остатка дня и следующего утра было то, что губернатор освободил меня от выполнения служебных обязанностей до восстановления моего доброго имени. В одной из редакционных статей говорилось, что Норринг показал себя джентльменом, а я, если была бы настоящей леди, подала бы в отставку.

Пятницу я провела, сидя возле камина за нудным и бездарным занятием – делала для себя пометки, пытаясь документировать каждый свой шаг за последние несколько недель. К несчастью, когда, по мнению полиции, был похищен Эдди Хит, я возвращалась в своей машине из офиса домой. Когда убили Сьюзан, я была дома одна, потому что Марино увозил Люси пострелять. И когда ранним утром произошло убийство Фрэнка Донахью, я тоже была в одиночестве. У меня не было свидетелей, могущих показать, что все названные мною факты соответствуют действительности.

Найти правдоподобные мотивы в сочетании с образом действия будет значительно сложнее. Для женщины весьма нехарактерно так расправляться со своими жертвами, и тем более трудно было бы придумать мотивы для убийства Эдди Хита, если я, конечно, не оказалась бы тайной сексуальной садисткой.

Я была глубоко поглощена своими мыслями, когда вдруг раздался голос Люси:

– У меня кое-что есть.

Она сидела перед компьютером, повернувшись к нему на стуле боком и положив ноги на кушетку. У нее на коленях была куча листов бумаги, а справа от клавиатуры лежал мой «смит-вессон» тридцать восьмого калибра.

– А почему у тебя здесь мой револьвер? – встревоженно спросила я.

– Пит сказал мне, если будет возможность, почаще нажимать на курок, имитируя стрельбу. Вот я и тренировалась, пока шла программа.

Я взяла револьвер, поставила его на предохранитель и на всякий случай проверила, нет ли в нем патронов.

– Хоть мне еще осталось прокрутить несколько пленок, у меня, похоже, уже есть представление, что нам следует искать, – заявила она.

Почувствовав прилив оптимизма, я пододвинула стул поближе.

– На пленке от девятого декабря есть три интересных момента.

– Каких же? – поинтересовалась я.

– Информация об отпечатках, – объяснила Люси. – С одной записью что-то случилось или ее просто стерли. Идентификационный номер другой был изменен. Третья запись была введена приблизительно в то же время, когда две другие стерли или изменили. Я вошла в центральный банк криминальных данных и просмотрела идентификационные номера измененной и новой записей. Измененная запись имеет непосредственное отношение к Ронни Джо Уодделу.

– А новая? – спросила я.

– Какая-то мистика. Никакой криминальной информации. Пять раз я пробовала войти в этот идентификационный номер и неизменно получала отказ в связи с отсутствием информации. Понимаешь, что это значит?

– Без информации в центральном банке криминальных данных мы не можем узнать, кто является этим человеком.

Люси кивнула.

– Совершенно верно. В АСИОП есть чьи-то отпечатки и идентификационный номер, однако отсутствуют имя и какие-либо другие личные данные, по которым можно было бы вычислить человека. И, на мой взгляд, это означает, что кто-то удалил информацию об этом человеке из центрального банка криминальных данных. Другими словами, кто-то влез и в банк.

– Вернемся к Ронни Уодделу, – сказала я. – Ты можешь воспроизвести, что случилось с имеющейся на него информацией?

– У меня есть на этот счет кое-какие догадки. Во-первых, тебе нужно знать, что идентификационный номер является единственным указателем и единственным определителем, то есть система не позволит тебе ввести дубликат. Таким образом, например, если бы мне вздумалось поменяться с тобой идентификационными номерами, мне бы сначала пришлось стереть твою информацию. Затем, после того как я поменяла бы свои идентификационный номер на твой, я бы должна была вновь ввести твою информацию и дать тебе свой прежний идентификационный номер.

– И ты считаешь, что именно это и случилось? – спросила я.

– Это объяснило бы информацию об отпечатках на пленке от девятого декабря.

За четыре дня до казни Уоддела, подумала я.

– Более того, – продолжала Люси. – Шестнадцатого декабря данные Уоддела были стерты в АСИОП.

– Как же так? – опешила я. – Отпечаток из дома Дженнифер Дейтон, как оказалось, принадлежал Уодделу, когда Вэндер проверил его с помощью АСИОП чуть больше недели назад.

– В АСИОП произошла поломка шестнадцатого декабря в десять пятьдесят шесть утра – ровно через девяносто восемь минут после того, как были стерты данные Уоддела, – ответила Люси. – База данных была восстановлена при помощи пленок, однако следует иметь в виду, что дублирование информации происходит лишь раз в день ближе к вечеру. Поэтому любые изменения, сделанные в базе данных утром шестнадцатого декабря, не были продублированы на момент поломки системы. Когда же база данных была восстановлена, восстановились и данные Уоддела.

– Ты хочешь сказать, что кто-то поменял идентификационный номер Уоддела за четыре дня до его казни? А потом, через три дня уже после его казни, стер его данные в АСИОП?

– По крайней мере, мне так кажется. Я только не могу понять, почему этот человек не мог с самого начала стереть его данные. Зачем было утруждать себя изменением идентификационного номера, прежде чем убрать уже всю информацию?

Нилз Вэндер, которому я позвонила несколько минут спустя, ответил на это весьма просто.

– После смерти заключенного его отпечатки н АСИОП довольно часто стираются, – сказал Вэндер. – Единственной причиной, по которой мы могли бы их оставить, является вероятность того, что они могут возникнуть в еще не раскрытых делах. Однако Уоддел просидел в тюрьме девять-десять лет – слишком большой срок, чтобы имело смысл сохранять его отпечатки.

– То есть в ликвидации его данных шестнадцатого декабря не было ничего особенного, – сказала я.

– Абсолютно. Однако девятого декабря, когда, как считает Люси, изменили его идентификационный номер, это могло бы вызвать подозрения, потому что Уоддел был еще жив.

– Что вы обо всем этом думаете, Вэндер?

– Изменение идентификационного номера, Кей, практически равнозначно изменению личности. У меня могут оказаться его отпечатки, но, когда я войду в соответствующий идентификационный номер в центральном банке криминальных данных, я не получу о нем информации. Я не получу либо вообще никаких данных, либо получу данные о ком-то другом.