– Я знаю, ты любишь меня. Это главное. Я знаю, что моя мама меня не любит, – сказала моя племянница.

– Дороти любит тебя так, как она способна любить.

– Ты абсолютно права. Насколько она способна, то есть не сильно, потому что я – не мужчина. Она любит только мужчин.

– Нет, Люси. Твоя мать не так уж любит мужчин. Она просто никак не может найти того, кто даст ей почувствовать себя полноценной женщиной. И сама этого не понимает.

– Пока она неизменно находит себе полноценных кретинов.

– Согласна, что пока ей не очень-то везло.

– Я так жить не собираюсь. Я не хочу быть похожей на нее.

– Ты уже не похожа, – сказала я.

– В проспекте я прочла, что там, куда мы едем, можно пострелять по тарелкам.

– Чего там только нет.

– А ты взяла один из своих револьверов?

– По тарелкам из револьвера не стреляют, Люси.

– Тем, кто из Майами, можно.

– Если ты не перестанешь сейчас же зевать, я тоже начну.

– Ну почему ты не взяла пистолет? – не унималась она.

«Рюгер» лежал у меня в чемоданчике, но я не собиралась ей об этом говорить.

– Что тебя так волнует мой пистолет? – спросила я.

– Хочу научиться хорошо стрелять. Так, чтобы я в любой момент могла попасть в двенадцать на часах, – сонно сказала она.

У меня сжалось сердце, когда она, скатав свою куртку, положила ее себе под голову, как подушку. Она лежала рядом со мной, ее голова во сне касалась моего бедра. Она не знала, какое сильное желание было у меня отправить ее сейчас же в Майами. Но мне казалось, она чувствовала мой страх.

Гомстед располагался на территории в пятнадцать тысяч акров среди леса и ручьев в Аллеганах. Основная часть гостиницы с белыми колоннами была из темно-красного кирпича. Со всех четырех сторон белого купола были часы, которые виднелись издалека; на теннисных кортах и площадке для гольфа лежал слой снега.

– Тебе повезло, – сказала я Люси, в то время как к нам уже направлялись учтивые люди в серой униформе. – Погода для лыж самая подходящая.

Бентон Уэсли сделал все, как обещал, и, подойдя к столику портье, мы обнаружили, что номер для нас был забронирован. Двойной номер со стеклянными дверями на балкон, с видом на казино, и на столике лежал букет цветов от Конни и от него. «Встретимся на горках, – было написано на карточке. – Мы записали Люси на занятие, которое начинается в три тридцать».

– Нам надо торопиться, – сказала я Люси, и мы стали рыться в чемоданах. – Твой первый лыжный урок начинается ровно через сорок минут. Примерь-ка вот это. – Я кинула ей красные лыжные штаны, вслед за которыми к ней на кровать полетели куртка, носки, варежки и свитер. – Не забудь свою сумочку. Понадобится еще что-нибудь, потом разберемся.

– У меня нет лыжных очков, – сказала она, натягивая на себя ярко-синий свитер с высоким горлом. – Я ослепну от снега.

– Возьми мои темные очки. Все равно скоро уже начнется закат.

К тому времени, когда мы добрались до лыжных спусков, взяли для Люси экипировку и нашли инструктора, было уже три двадцать девять. Лыжники яркими пятнами скатывались с гор, принимая очертания людей, только когда они оказывались поближе. Подавшись вперед и сдвинув лыжи клином, я, прикрывая глаза ладонью, всматривалась в подъемы и спуски. Солнце едва касалось макушек деревьев, и снег от его лучей казался ослепительным, однако тени становились все больше, и температура быстро падала.

Я обратила внимание на мужчину и женщину, потому что они так изящно шли на лыжах параллельно друг другу, их палки взлетали легко, как перышки, едва касаясь снега, их спуск напоминал полет птиц. Я узнала Бентона Уэсли по его серебристым волосам и подняла руку. Оглянувшись на Конни и что-то крикнув ей, он устремился вниз, разрезая спуск, его лыжи казались сдвинутыми настолько, что между ними вряд ли можно было бы вставить лист бумаги.

Когда он остановился, подняв веером пушистый снег, и снял свои темные очки, я вдруг поймала себя на мысли о том, что обратила бы на него внимание, даже если бы и не была с ним знакома. Черные лыжные штаны плотно облегали его мускулистые ноги, которых я раньше не замечала из-за консервативных костюмов, а его куртка напомнила мне закат в Ки-Уэсте. От холодного воздуха его ясные глаза искрились, а резкие черты лица стали более подчеркнутыми, но не хищными. Конни плавно остановилась возле него.

– Как замечательно, что вы здесь, – сказал Уэсли, и всякий раз, когда я видела его или слышала его голос, я невольно вспоминала Марка. Они были коллегами и лучшими друзьями. Они могли сойти за братьев.

– Где Люси? – спросила Конни.

– В данный момент осваивает канатную дорогу, – сказала я, показывая рукой.

– Надеюсь, ты не против того, что я записала ее на урок?

– Не против? Да я не знаю, как мне вас благодарить за заботу. Она просто в восторге.

– Я немного постою здесь и послежу, как она, – сказала Конни. – А потом мне захочется выпить чего-нибудь горяченького, и, мне кажется, Люси тоже не будет возражать. Бен, ты словно еще не накатался.

Уэсли повернулся ко мне:

– Как ты насчет прокатиться?

Стоя в очереди на подъемник, мы обменивались ничего не значащими фразами, потом, уже сев на него, немного помолчали. Уэсли опустил планку на сиденье, и мы медленно поползли к вершине горы. Воздух был студеным и невероятно чистым, в нем раздавались лишь шелест спускавшихся лыжников и глухие хлопки лыж об утрамбованный снег.

– Я разговаривал с Дауни, – сказал он. – Он встретится с тобой в своей лаборатории, как только ты сможешь туда выбраться.

– Это хорошая новость, – ответила я. – Бентон, что тебе известно?

– Мы с Марино разговаривали несколько раз. Похоже, у вас сейчас несколько случаев, которые как-то связаны не то чтобы уликами, но весьма странными совпадениями.

– Мне кажется, здесь нечто большее, чем простое совпадение. Тебе известно об отпечатке Ронни Уоддела, обнаруженном в доме Дженнифер Дейтон?

– Да. – Он смотрел на группу елей, подсвечиваемых заходящим солнцем. – Как я уже говорил Марино, я надеюсь, что существует какое-то логичное объяснение тому, как там оказался отпечаток Уоддела.

– Логичным объяснением может также оказаться и то, что он как-то побывал у нее дома.

– Тогда у нас настолько странная ситуация, что не поддается описанию, Кей. Заключенный, приговоренный к смертной казни, разгуливает по улицам, вновь убивая людей. И нам остается предполагать, что кто-то другой занял его место на электрическом стуле тринадцатого декабря. Правда, я сомневаюсь, что нашлось бы много добровольцев.

– Да, трудно представить, – согласилась я.

– Что тебе известно об уголовном прошлом Уоддела?

– Очень немного.

– Я как-то давно беседовал с ним в Мекленбурге. Я с интересом посмотрела на него.

– Предварю свои комментарии замечанием о том, что он далеко не стремился обсуждать убийство Робин Нейсмит. Он заявил, что если и убил ее, то этого не помнит. Не то чтобы это было очень необычно. Большинство совершивших тяжкие уголовные преступления из числа тех, с кем я беседовал, либо ссылаются на плохую память, либо утверждают, что вообще не совершали преступлений. У меня есть копии протоколов бесед с Уодделом, которые мне передали по факсу до того, как вы сюда приехали. Мы обсудим это после обеда.

– Бентон, я уже радуюсь, что приехала сюда.

Он смотрел вперед, вдаль, мы сидели, почти касаясь друг друга плечами. Некоторое время мы ехали молча, склон под нами становился все круче. Потом он вдруг спросил:

– Как ты, Кей?

– Лучше. Однако бывают моменты...

– Понимаю. Они всегда будут. Но, надеюсь, все реже. Долгие дни будут проходить без этого.

– Да, – ответила я. – Такие дни бывают.

– У нас есть выход на тех, на ком лежит ответственность. Похоже, мы знаем, кто подложил бомбу.

Приподняв носы лыж, мы мягко соскочили с подъемника. Во время подъема у меня застыли ноги; уходившие в тень тропинки были коварно скользкими ото льда. Длинные белые лыжи Уэсли то сливались со снегом, то поблескивали, отражая свет. Он словно танцевал, спускаясь вниз, веером поднимая искрившийся снег, периодически останавливаясь, чтобы оглянуться. Я махала ему чуть приподнятой лыжной палкой, стараясь делать похожие виражи и взлетая на небольших трамплинах. Пройдя половину спуска, я согрелась и уже не чувствовала такого напряжения, мои мысли парили в свободном полете.