Ровно в час дежурный офицер усаживался в кресло секретарши резидентуры, занятой, по соображениям экономии валютных средств, только до обеда, и погружался в написание бесконечных отчетов и справок о своей оперативной работе, которые, как и всякий другой разведчик, до этого не успел написать.

Однако обязанности дежурного состояли не в этом. Он должен был следить за тем, чтобы товарищи, например, расписывались в журнале получения хранящихся в сейфе своих собственных папок с секретными документами. Такой учет был необходим для того, чтобы не вздумалось кому-нибудь отнести их в американские посольство. Но ведь не обязательно же нести туда всю папку! Практика разведки показывает, что, если ее сотруднику нужно вынести за пределы резидентуры какую-нибудь секретную бумажку, он это непременно сделает, употребив для этого профессиональные навыки.

Кроме того, дежурный обязан был обеспечить неприкосновенность ксерокопировального аппарата, чтобы никто не мог снять копии с тех или иных секретных шифротелеграмм. Ведь все они перехватывались контрразведкой, которая, к своему сожалению, не могла разгадать шифр. Располагая образцом расшифрованного текста, на котором вплоть до секунды указано время получения, сотрудник контрразведки без труда нашел бы ключ ко всему шифру. Да и любой сотрудник резидентуры, если он японский агент, мог, спустившись этажом ниже, где имелось несколько ксерокопировальных аппаратов, в случае надобности без труда и ничем не рискуя переснять эту шифротелеграмму. Уверяю вас, что ни одна из жен дипломатов, служивших ксерокопировальщицами, не усмотрела бы в этом ничего необычного.

Когда дежурство выпадало сотрудникам нашей внутренней контрразведки, они умудрялись за считанные часы раскапывать множество мелких нарушений в секретном делопроизводстве. Оказывалось, что некоторые разведчики не только небрежно расписываются в журнале получения папок с секретными документами, но и пренебрегают еще одним, более важным правилом — не записывают в журнал номера машин демонстративной слежки, которые дежурили напротив посольских ворот и устремлялись за выехавшим из них разведчиком иногда целой стаей, хотя порой с нарочитым равнодушием позволяли ему кататься сколько угодно. Логику в этом усмотреть было трудно, но если бы каждый разведчик честно помечал в журнале номера всех машин слежки, то получилось бы, что наш чекист плотно обложен японцами и его надо срочно убирать из страны. Но ведь слежка-то была демонстративной, с целью устрашения! Машин же тайной службы наружного наблюдения вообще мало кто видел. Поэтому разведчики давно привыкли к демонстративной слежке и потому забывали сообщить о ней в резидентурском журнале, за что получали грозный нагоняй от собственной контрразведки.

Что ж, в этом состояла ее основная работа: против своих. Мы же, подлинные разведчики, без приставки «контр», работали вне стен посольства, среди жителей Токио. Мелкие упущения товарищей по разведке нас не интересовали, и к дежурству мы относились спустя рукава. Да и то сказать: сегодня ты уличишь коллегу в каком-нибудь нарушении, а завтра он, заступив на дежурство, отомстит тебе с чекистской изобретательностью. Короче говоря, никому пользы наше дежурство не приносило — как, к счастью, и вреда, — если бы не одно обстоятельство: в обеденный перерыв мы позорно расшифровывали себя перед японской контрразведкой.

А происходило это так. Когда посольство словно вымирало на два часа и только десяток чекистов, засевших в резидентуре, неустанно скрипел перьями, к дежурному крадущейся походкой подходил старший шифровальшик и робко предлагал:

— У тебя же обеденный перерыв! Давай свозим наших жен в магазины!..

Этим он, конечно, нарушал офицерскую этику, ибо знал, что у тех, кто находится на дежурстве, никаких обеденных перерывов не бывает. Но дежурный не противился, а, тяжело вздохнув, плелся к лифту. Не обострять же ради такой ерунды отношения с самим резидентом, без чьего разрешения шифровальщик не посмел бы обратиться с таким предложением к дежурному по резидентуре хотя бы потому, что сам был младше по званию. Кстати, такова специфика шифровальной службы: хотя ее сотрудники и проводили всю жизнь за границей, до солидных чинов не дослуживались. Получить капитана для них было почти то же, что для нас полковника.

Работа шифровальщиков предполагала множество всяких ограничений. Ни в одной стране, например, они не могли работать дважды, а срок их командировки ограничивался двумя годами. Кроме того, свобода их была значительно ограничена по сравнению с другими советскими гражданами. Он не имел, например, права выйти из посольства вместе с женой. Жены шифровальщиков тоже не имели права выходить из посольства без сопровождения коллеги из КГБ, а еще лучше — двух. Уж они точно не дали бы жене шифровальщика убежать! Для этой цели и использовался дежурный по резидентуре.

Заведя японский автомобиль, я подкатил к подъезду жилого корпуса и распахнул дверцы. Три женщины тотчас вышли во двор, не заставив себя ждать. Давно привыкшие к чекистским условностям своей жизни за годы многочисленных заграничных командировок, одетые в легкие летние платья, женщины вольготно расположились на заднем сиденье, продолжая начатый разговор. На меня они не обращали ни малейшего внимания, хотя я был уже и майором, и корреспондентом ТАСС в Токио, и даже писателем. Старший шифровальщик втиснулся на сиденье рядом со мной и настороженно оглядел замки задних дверок, проверив, заперты ли они изнутри. После этого он взглядом указал мне на кнопку, блокирующую все запоры в машине, и я послушно ее нажал. Теперь жены были как в мышеловке, и шифровальщик с удовлетворением откинулся на спинку сиденья.

— Ну, поехали! — улыбнулся он, искательно взглянув на меня. В его взгляде отразились все противоречивые чувства, обуревавшие его в этот миг: что он ниже меня по званию, но в то же время — личный шифровальщик резидента; что меня японцы могут выдворить из страны в любой момент, а его нет; что я имею право ходить куда хочу, а он не имеет.

Я выехал из посольства и тотчас свернул в переулок налево, который был не шире квартирного коридора. Потом пересек важную магистраль — тоже довольно узкую — и остановился. Дальше ехать было не надо. Именно здесь начинался довольно дешевый, оживленный торговый район Дзюбан, куда можно было дойти пешком от посольства за пять минут. Но жены шифровальщиков пеший путь никогда не избирали, предпочитая пользоваться машиной Официально это объяснялось тем, что им тяжело нести сумки с провизией, но истинная причина состояла, конечно, в запрете. Если женщины попробуют убежать, на автомобиле их будет легче догнать.

Надо ли говорить о том, что за нами тотчас увязались целых две машины японской контрразведки! Они затормозили поодаль. Когда жены шифровальщиков, весело щебеча, пошли по магазинам, взявшись под руки и не обращая никакого внимания на главного шифровальщика, шествующего за ними, полицейские вышли из автомобилей и окружили меня плотным кольцом. Одетые в одинаковые летние голубые костюмы, они молчали. Ячитал в их глазах восхищение и ужас. И еще безмолвное: «Ты молодец!»

Мне же было невыразимо стыдно ощущать себя журналистом и писателем, автором уже двух книг, зовущих к справедливости и добру, и одновременно охранником КГБ, следящим за тем, чтобы шифровальшицкие жены не убежали. А еще в эти секунды я понял, что зашифровка — это игра, в которой странным образом участвуют и японцы. Если бы не это партнерство, вся деятельность нашей разведки была бы мигом пресечена.

Главным администратором нашего токийского отделения ТАСС был пожилой японец, господин Мацумото. После войны он просидел несколько лет в наших лагерях для военнопленных, освоил русский язык, изведал советские порядки и стал для нас как бы своим. Но и для японской контрразведки он тоже был не чужой.

Как человек военный и к тому же бывший фронтовик, он с большим уважением относился к бойцам невидимого фронта. В конце каждого месяца он робко приоткрывал скрипучую дверь в общую комнату тассовских журналистов, где все мы дружно тарахтели пишущими машинками, и поочередно выманивал в коридор нас троих, разведчиков, действовавших под крышей ТАСС, и вручал каждому тоненькую пачку счетов со словами: