Позже мы растопили в нашем новом доме большой камин и сожгли дорожные карты. Потом выбрали комнату, которая будет служить нам спальней, и отправились на работу, решив до вечера хоть что-то сделать. Анна приобрела в Харкнессе кое-что из мебели и постельное белье. В магазине ей пообещали доставить все сегодня же.

Обживать дом было занятно. Чтобы не запачкать платье, Анна разделась, и вот она бегает туда-сюда в одном белье то с тряпкой, то со шваброй и ведром воды. Я любовался ею и думал, как же мне повезло.

А в шесть появилась, так сказать, компания. Анна как раз вышла во двор вылить грязную воду. Я, стоя на коленях, разбирал хлам в спальне. И вдруг со двора у меня за спиной донесся незнакомый голос:

— Вы собираетесь тут жить, мистер?

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. На пороге стояла тощая, заморенная девочка лет двенадцати. Мне сразу же стало ее жалко, и я поднялся на ноги, стараясь двигаться медленно, чтобы не напугать ребенка.

— А ты кто? Соседка? — приветливо спросил я.

— Я раньше тут жила. Меня зовут Сюзи Каллистер.

Джедни Прентисс упоминал их семью. Каллистеры были из местных и когда-то арендовали этот дом. Потом Джим Каллистер умер, а его жена и дочка съехали.

— Вы что, спятили — селиться в таком месте, — заявила девочка. — Мамка моя говорит, тут нечисть водится.

— Неужели?

— Она с меня шкуру спустит, если узнает, что я сюда ходила!

— А ты часто здесь бываешь? — спросил я.

— Угу. Папка тут помер. Я по нему скучаю, вот и прихожу с ним поговорить.

— Как ты сказала?

— Ну… может, я и не говорю с ним так, как с вами, — туманно ответила девочка, — но я ему все рассказываю, и он слушает. Я спускаюсь в подвал, сажусь там на ящик и рассказываю папке, как мамка меня сюда не пускает. Иной раз бывает, папка что и ответит шепотом. Он там, в подвале, и помер. Сердце у него прихватило.

— Питер! — позвала со двора Анна. — Я приготовила кофе и бутерброды. Уже шесть, я умираю от голода.

— Ой! — всполошилась Сюзи. — Чего, уже так поздно? Мамка меня прибьет! — Она метнулась к выходу, как вспугнутый кролик, потом замерла и тихо, умоляюще сказала: — Можно, я буду приходить иногда, с папкой поговорить? Вы меня пустите? Ну пожалуйста!

Мне по-прежнему было жалко девочку, да к тому же показалось, что у нее есть какая-то тайна, и поэтому я ответил:

— Приходи сколько хочешь.

Она кивнула и умчалась, хлопнув дверью. Когда я вышел в прихожую, там в полумраке стояла Анна, и выражение лица у нее было странное.

— Что это за девочка, Питер?

Я объяснил, и, как мне показалось, она вздохнула с облегчением. Мы накрыли ужин на кухне. Анна была непривычно притихшей.

Наверное, просто устала. Я обошел вокруг стола и обнял ее за плечи:

— Ты перетрудилась.

Она прильнула ко мне, слегка расслабилась и заулыбалась. И все же она вся дрожала. Внезапно Анна спросила:

— Питер, ты не мог бы сразу после ужина осмотреть подвал? Я туда спускалась, когда убирала, и мне показалось, что там крысы. В углу, где старый верстак, и под ним что-то шуршало. Странный такой звук был.

— Я их оттуда выгоню, — с легким сердцем пообещал я. Но Анне было страшно — я чувствовал это по тому, как она прижималась ко мне.

Однако спуститься в подвал сразу же после ужина мне не удалось: доставили наши покупки — мебель и все прочее, — так что мы провозились с расстановкой до ночи, и заняться крысами я собрался, только когда уже совсем стемнело.

Взяв старинную керосиновую лампу, я медленно, осторожно спустился по стертым крутым ступенькам в подвал, поставил лампу на верстак и огляделся.

Подвал был просторный, стены и пол — голые, каменные. Может, на полу когда-то и были настелены доски, но их давно содрали. Я живо представил себе, как бедняжка Сюзи сидит здесь в холоде и темноте, изливая свои горести покойному отцу. Надо будет что-то придумать насчет Сюзи и как-то разобраться с чертовыми крысами, чье шебаршение девчушка принимает за папин голос. Куда это годится?!

Неужели в доме все-таки водятся крысы? Я сел на перевернутый ящик и прислушался. И постепенно тоже различил не то шорох, не то шепот. Кажется, он исходил именно из того угла подвала, где пол был земляной.

Я поднялся и крадучись пошел на звук. Крысы? Что-то непохоже. Звуки действительно больше напоминали шепот, причем зовущий. Я готов был поклясться, что этот голос пытается мне что-то сказать.

Опустившись на четвереньки, я прополз в дальний угол и исследовал каждый дюйм утрамбованной земли, но ничего не обнаружил. Звуки стихли. Может, крысы вырыли туннель под этой частью подвала? Но роют ли они туннели?

Я шагнул к лампе и замер. Вокруг моей правой щиколотки сомкнулось нечто невообразимо холодное, но при этом мягкое, нежное, будто касание женских губ. У меня захолонуло сердце и по спине пробежала дрожь — наверное, нечто подобное испытал бы мужчина, перед которым откуда ни возьмись возникла бы прекрасная обнаженная женщина.

Опустив глаза, я различил что-то похожее на человеческую руку, ухватившую меня за щиколотку. Но видел я ее смутно и готов был поклясться, что она какая-то прозрачная, призрачная. Внезапно раздался странный скрип, и я вновь остановился как вкопанный, но в ту же минуту рванулся, высвобождаясь из хватки, поднял голову и увидел, что дверь на другом конце подвала распахнулась от порыва ледяного ветра. Вот вам и объяснение! Никакой призрачной руки, а просто ночной сквозняк!

В дверном проеме показались ноги — женские ноги в грубых черных чулках. Потом появилась рука, цепляющаяся за дверь, а за ней — женское лицо. Незваная гостья медленно, хватаясь за стену, спускалась в подвал по старой деревянной лестнице.

Она явно не замечала меня. Странно, ведь лампа горела достаточно ярко. Я всмотрелся в фигуру женщины. Грубое и поношенное черное платье подчеркивало бледность ее лица и шеи. Она прокралась к верстаку, что-то шепча, и ее хрипловатый шепот эхом отражался от сырых стен подвала.

— Опять она сюда приходила. Да, Джим Каллистер? Уж я-то знаю. У нее по глазам видать. Она повадилась сюда, а мне ни слова, все тайком, а ты с ней говоришь, она набирается от тебя всяких глупостей. Но ты ее не получишь, не получишь, прах тебя побери! Ужо я увезу ее, да так далеко, что тебе ее не видать! Не дотянешься до нее своими волосатыми лапами, так и знай! Понял? Я с тобой управлюсь. Один раз управилась и второй смогу.

Она погрозила в темноту кулаком. Лицо ее исказилось от ярости. Мне казалось, я слышу, как оглушительно колотится ее сердце под черным платьем. Я не выдержал и резко сказал:

— Постойте, миссис Каллистер!

Вдова вскинулась как ужаленная. Глаза ее — мутные, белые — обежали подвал и наконец остановились на мне.

Тут я понял, почему вдова не видела меня раньше: она была почти слепой.

— Все в порядке, не пугайтесь, миссис Каллистер. — сказал я. — Меня зовут Питер Уинслоу, я купил этот дом. Я хотел бы потолковать с вами, если вы не…

Она на ощупь нашла дорогу к двери и, прежде чем я успел ее остановить, исчезла — ее будто проглотила ночная тьма. Я тоже поднялся наверх, озадаченный и напуганный.

В ту ночь мы услышали, как возятся крысы. Нежная, мягкая, Анна прижалась ко мне всем телом, дрожа от ужаса. Я попытался ее успокоить, а сам мрачно думал: «В подвале водятся крысы. Там умер отец Сюзи Каллистер. И Сюзи, и вдова Каллистер ведут себя очень странно. И что это за крысы такие, которые не просто возятся, а еще и шепчутся?»

С утра я поехал в деревню за крысоловками (Анна осталась дома). Хозяин местной лавки оказался тощим мосластым мужчиной. Когда я представился, он сказал:

— А, так вы, значит, купили старый дом Прентиссов? Ну и как вам там, пришлось по душе?

— Думаю, когда приведем дом в порядок, нам там понравится.

Хозяин странно на меня посмотрел:

— Оно конечно, покраска и все такое дому не помешают, а только одного они не изменят: того, что случилось с Джимом Каллистером. Я ведь еще и по похоронному делу тут, так что готовил его к погребению. И вот что я вам скажу. По нему было видно: человек не своей смертью помер. Уж я это всем твердил, пока не охрип, да только никто и слушать не стал.