Мать Сикерта утверждала, что она никогда не знала, когда ее сын отправлялся во Францию или возвращался оттуда. Может быть, он и уезжал на континент в 1888 году, когда совершились преступления Потрошителя, но если это так, то сделал он это для того, чтобы остыть. Он часто бывал в Дьеппе еще в детстве и имел в этом городе собственные убежища. Французская криминальная статистика викторианской эпохи не сохранилась. Вряд ли нам удастся найти записи об убийствах, которые могли бы напоминать преступления Потрошителя. Но Дьепп был слишком маленьким городком, чтобы в нем можно было безнаказанно совершить жестокое сексуальное преступление.

Находясь в Дьеппе, бродя по его узким старинным улочкам, любуясь скалистым берегом, слушая крики чаек, носящихся над Ла-Маншем, я пыталась представить себе маленькую рыбацкую деревушку и Сикерта, совершающего свои преступления. Но мне это не удалось. Его картины, написанные в Дьеппе, отражают совершенно другое настроение. Они написаны яркими красками, его изображения здания совершенно восхитительны. В нормандских картинах Сикерта не чувствуется насилия и жестокости. Дьепп словно бы символизирует собой ту сторону лица Сикерта, которая обращена к свету на его автопортретах «Джекилл — Хайд».

В субботу, 29 сентября, солнце не показывалось. Холодный моросящий дождь шел всю ночь. В «Лицеуме» давали «Доктора Джекилла и мистера Хайда». Газеты писали, что «солнечный свет остался в ушедшем лете».

Элизабет Страйд недавно выкинули из ночлежки на Дорсет-стрит в Спиталфилдзе, где она проживала с Майклом Кидни, береговым рабочим, армейским резервистом. Длинная Лиз, как прозвали ее друзья, бросила Кидни еще раньше. Она носила все свое имущество с собой, но у нас нет оснований полагать, что она ушла к лучшей доле. Кидни позднее показал на расследовании, что ей нужна была свобода, чтобы пьянствовать, но после нескольких дней бродяжничества она всегда возвращалась.

Девичья фамилия Элизабет была Густафсдоттер. 27 ноября ей исполнилось бы сорок пять лет, хотя она уверяла всех вокруг, что ей на десять лет меньше, чем на самом деле. Элизабет была патологической вруньей. Впрочем, врала она в попытке представить свою жизнь более интересной и драматичной, чем беспросветное реальное существование. Она родилась в местечке Торсланда, неподалеку от Гетеборга, в семье фермера. Некоторые утверждали, что она говорила по-английски совершенно чисто, безо всякого акцента. Другие же говорили, что она неправильно произносила слова и можно было сразу догадаться, что она шведка. Шведский язык относится к группе германских. Он похож на датский язык, на котором говорил отец Сикерта.

Элизабет рассказывала, что приехала в Лондон, чтобы «посмотреть страну», но это была всего лишь очередная выдумка. Самые ранние записи, относящиеся к ее пребыванию в Лондоне, сохранились в шведской церкви, где отмечено, что в 1879 году она получила здесь шиллинг. Ее рост составлял пять футов и два или четыре дюйма (160 см). По крайней мере так отметили те, кто приходил в морг опознать тело. Она была «худой», хотя некоторые считали ее «плотной». Волосы у Элизабет были «темно-русыми и вьющимися» или «черными», как утверждали другие свидетели. Полисмен, поднявший одно из век Элизабет в плохо освещенном морге, решил, что у нее «серые» глаза.

На черно-белой посмертной фотографии волосы Элизабет выглядят темными, потому что они были мокрыми. От влаги они вьются еще сильнее. Ее лицо бледно, поскольку она мертва и перед смертью потеряла практически всю кровь. Ее глаза могли быть ярко-синими, но только не тогда, когда полисмен поднял ее веко. После смерти конъюнктива глаза высыхает и мутнеет. У большинства мертвых глаза становятся серыми или серо-голубыми, если только при жизни они не были очень темными.

После вскрытия Элизабет одели в темную одежду, в которой она была в момент убийства. Ее положили на полку и прислонили к стене, чтобы сфотографировать. На фотографии еле виден разрез, оставленный ножом убийцы. Посмертная фотография — это единственное изображение Элизабет. По-видимому, она была стройной, с красивым лицом и ртом, который можно было бы назвать чувственным, не потеряй она передние зубы.

В молодости Элизабет могла быть красавицей блондинкой. Во время следствия начала проясняться ее судьба. Она покинула Швецию, поскольку вступила в «связь» с джентльменом, жившим около Гайд-парка. Неизвестно, сколько длилась эта «связь», но в какой-то момент она закончилась, и Элизабет стала жить с полисменом. В 1869 году она вышла замуж за плотника по имени Джон Томас Страйд. Каждый, кто знал ее по ночлежке, где она часто ночевала, слышал трагическую историю о том, что ее муж утонул, когда на «Принцессе Алисе» взорвался паровой котел.

Элизабет рассказывала эту историю по-разному. Ее муж и двое из девяти ее детей утонули, когда «Принцесса Алиса» пошла ко дну. Иногда она рассказывала, что утонули муж и все ее дети. Элизабет была очень молода, когда начала рожать детей. К 1878 году у нее было уже девять малышей. Некоторым действительно удалось выжить в кораблекрушении, унесшем жизни 640 человек. Борясь за жизнь кто-то из поддавшихся панике пассажиров ударил Элизабет, из-за чего она лишилась передних зубов.

Элизабет рассказывала всем и каждому, что у нее сломано все небо, но посмертное вскрытие показало, что никаких деформаций во рту не было. Единственное, чего ей не хватало, это передних зубов. По-видимому, женщина очень стыдилась этого. Записи в больничной книге психиатрической лечебницы «Поплар и Степни» доказывают, что ее муж, Джон Страйд, умер здесь 24 октября 1884 года. Он не утонул при кораблекрушении, как не погибли при этом и их дети — если у них вообще были дети. Может быть, выдумки делали прошлую жизнь Элизабет более интересной для нее, а истина была болезненной и унизительной и причиняла ей только неприятности.

Когда служители шведской церкви узнали, что ее муж не умер при кораблекрушении, они прекратили поддерживать женщину материально. Возможно, она лгала об истинной причине смерти мужа и якобы имевшихся детей, чтобы получить деньги, причитавшиеся жертвам катастрофы «Принцессы Алисы». Когда выяснилось, что никто из близких Элизабет при кораблекрушении не погиб, деньги ей платить перестали. Ее поддерживали только мужчины, а когда те перестали ей помогать, она занялась чем попало. Она шила, стирала, мыла и занималась проституцией.

Тогда-то Элизабет и стала проводить ночи в ночлежке на углу Флауэр и Дин-стрит. Хозяйка этого заведения, вдова Элизабет Таннер, отлично ее знала. Во время следствия миссис Таннер показала, что Элизабет Страйд приходила в ее заведение в течение шести лет. Вплоть до четверга, 27 сентября, она жила в другой ночлежке вместе с мужчиной по имени Майкл Кидни. Ушла она от него практически без имущества, в рваной одежде и с книжкой религиозных гимнов. В четверг и пятницу она ночевала в ночлежке миссис Таннер. В субботу, 29 сентября, Элизабет и миссис Таннер выпили в пабе на Коммершиал-стрит, а потом она заработала себе на ночлег, вымыв две комнаты в ночлежке.

Между десятью и одиннадцатью вечера Элизабет находилась в кухне. У нее был кусок бархата, и она оставила его своей подруге Кэтрин Лейн. «Сохрани его для меня», — попросила Элизабет, сказав при этом, что ей нужно на некоторое время уйти. Погода стояла ужасная, поэтому она надела на себя все, что у нее было: две нижние юбки из дешевого материала, похожего на мешковину, белую сорочку, белые хлопковые чулки, черный бархатный корсаж, черную юбку, черный жакет, отделанный мехом, цветной полосатый шелковый платок на шею и маленькую черную шляпку. В карманах у нее лежали два носовых платка, моток черных шерстяных штопальных ниток и медный наперсток. Прежде чем выйти из кухни, она попросила у парикмахера Чарльза Престона одежную щетку, чтобы немного почиститься. Элизабет никому не сказала, что собирается делать, но с гордостью показала шесть заработанных пенни, а затем скрылась в темной сырой ночи.