– Простить? – удивился генерал. Он был еще очень бледен и говорил с заметным усилием. – За что?

– За то, что толкнул вас, сэр. Мне очень жаль. Я не нарочно, сэр.

– Черт возьми, надеюсь, что вы сделали это нарочно.

Уэлсли попытался улыбнуться, и сержант заметил, что командующего, обычно сдержанного и невозмутимого, тоже трясет.

Шарп чувствовал, что должен сказать что-то еще, но не мог придумать ничего подходящего.

– И лошадь вашу потерял, сэр. Последнюю. Извините, сэр.

Уэлсли молча смотрел на него. За всю жизнь он ни разу не видел никого, кто дрался бы так, как сержант Шарп. Впрочем, что именно произошло в последние две минуты, генерал представлял смутно. Он помнил, как начал падать Диомед, помнил, как пытался вырвать ноги из стремян, как упал, и что-то, наверное копыто Диомеда, ударило по голове. Еще он помнил, как увидел над собой занесенный штык и мелькнувшую тогда страшную мысль: это смерть. Потом все смешалось. До него доносился голос Шарпа. Он слышал проклятия, способные смутить даже бывалого солдата. Он помнил, как Шарп затащил его под пушку, чтобы сразиться с неприятелем в одиночку. Он знал, что сержант принял верное решение – не потому, что избавил его от необходимости драться, а потому, что избавился от помехи.

Потом Уэлсли увидел, как убивает Шарп, и был поражен жестокостью, быстротой и эффективностью, с которыми стрелок применял свои навыки. Генерал знал, что обязан ему жизнью, что должен поблагодарить его, но почему-то не мог найти нужных слов и просто смотрел на смущенного сержанта. С забрызганным кровью лицом и растрепанными волосами, Шарп выглядел исчадием ада. Уэлсли попытался что-то сказать, но в этот момент какой-то кавалерист-индиец подвел чалую кобылу, чудом уцелевшую во всей этой кровавой суматохе, и генерал вышел из-за колеса, переступив распростершиеся тела. Внезапно он остановился, наклонился и поднял что-то с земли.

– Думаю, это ваше, сержант, – сказал Уэлсли, протягивая Шарпу рубин. – Я видел, как он упал.

– Спасибо, сэр. – Шарп взял камень. – Спасибо.

Генерал нахмурился. Рубин такого размера у простого солдата? Откуда? Впрочем, сомнения исчезли, как только камень исчез в руке сержанта. Конечно, никакой это не рубин, решил Уэлсли. Обычный камень, только перепачканный кровью.

– Вы в порядке, сэр? – забеспокоился майор Блэкистон.

– Да, майор. Спасибо. – Генерал потер лоб, встряхнулся и подошел к стоящему над Диомедом Кэмпбеллу. Несчастное животное тихо и жалобно заржало. – Его можно спасти?

– Не знаю, сэр. Не уверен, – ответил капитан. – Боюсь, пика вошла слишком глубоко. По-моему, пробито легкое.

– Вытащите пику, Кэмпбелл. Осторожно. Может, он еще выживет.

Генерал огляделся. 7-й эскадрон отогнал неприятеля и продолжал преследование, а 78-й батальон Харнесса после удачной атаки захватил левый фланг маратхской артиллерии. Адъютант Харнесса расхаживал среди орудий.

– Если хотите, сэр, мы можем вывести пушки из строя, только на это понадобится какое-то время.

– Не надо. Думаю, пушкари урок усвоили, а эти орудия нам еще пригодятся, – сказал Уэлсли, вкладывая в ножны саблю. – Жаль портить такую красоту. – Работа могла занять несколько часов, а поскольку почти все неприятельские канониры были убиты, никакой опасности артиллерия уже не представляла. Генерал повернулся к индийцу-кавалеристу, стоявшему рядом с Кэмпбеллом возле умирающего Диомеда. – Вы можете его спасти?

Индиец осторожно потянул за пику, но она не выходила.

– Посильнее. Тяните посильнее, – посоветовал ему Кэмпбелл, тоже берясь за окровавленное древко.

Потянули сильнее. Лошадь заржала от боли.

– Осторожнее! – бросил Уэлсли.

– Хотите, чтобы пика осталась, сэр? Или нам ее вытащить? – спросил капитан.

– Я хочу, чтобы его спасли, – ответил генерал, и адъютант пожал плечами, уперся сапогом в красную грудь Диомеда и резко дернул. Пика выскочила, а на белую гриву хлынула из открывшейся раны кровь.

– Больше, сэр, мы сделать ничего не можем, – сказал Кэмпбелл.

– Присмотрите за ним, – бросил генерал индийцу и нахмурился, увидев на чалом старое седло. Его собственное осталось на Диомеде. Заменить седло должен был бы ординарец.

Уэлсли посмотрел на Шарпа, вспомнил, что так и не поблагодарил его, но снова не смог подобрать подходящих слов и обратился с просьбой к Кэмпбеллу поменять седла. Как только это было сделано, генерал сразу же взгромоздился на коня.

– Бригада Харнесса готова атаковать, сэр, – доложил, подъехав к генералу, Баркли.

– Надо включить его в строй. О Максвелле есть новости? – спросил Уэлсли.

– Никак нет, сэр, – покачал головой майор. Полковник Максвелл, преследуя отступавшего противника, уже оказался за рекой Джуа.

Генерал повернулся к командиру 7-го эскадрона.

– Майор, займитесь пушкарями. Убедитесь, что их здесь не осталось и что пушки больше не будут захвачены. Потом выставьте здесь охранение. Джентльмены? – обратился он к адъютантам. – Продолжим?

Проводив взглядом скрывшийся за рассеивающейся пороховой дымкой отряд, Шарп посмотрел на зажатый в пальцах рубин. Камень был того же цвета, что и кровь, все еще капающая с кончика сабли. Может быть, подумал он, султан Типу окунул в фонтан Зум-Зум не только свой шлем, но и этот рубин. Не потому ли камень спас его от смерти? Типу он не помог, а вот его уберег. Получалось, что покойный правитель сохранил жизнь еще и генералу Уэлсли!

Впрочем, генерал ускакал, оставив Шарпа среди убитых и умирающих. Кавалерист-индиец пытался заткнуть рану на груди Диомеда какой-то тряпкой. Глядя на него, сержант вдруг громко рассмеялся. Индиец вздрогнул, вскинул голову и растерянно посмотрел на англичанина.

– Даже спасибо не сказал, – пробормотал Шарп, качая головой.

– Что, сахиб?

– Ничего. И не называй меня сахибом. Я просто солдат. Как и ты. Мелочь. Кусок мяса, годный только на то, чтобы драться. У них сражения и слава, а у нас – кровь и смерть. Ставлю десять против одного, что тебя тоже никто не поблагодарит. – Захотелось пить. Он снял с ремня фляжку и жадно приложился к горлышку. – Что с ним? Выживет или сдохнет?

Индиец вряд ли понял все, что сказал англичанин, но, очевидно, догадался, что речь идет о лошади, потому что снова повернулся к ней. Диомед оскалился, обнажив желтые зубы, между которыми проступала розовая пена. Кавалерист покачал головой.

– Понятно. А я пустил ему кровь. И генерал сказал, что премного мне обязан. Так и сказал, премного обязан. И еще, что он у меня в долгу. – Шарп горько усмехнулся. – Дал мне золотую монету. За коня. А вот теперь я спас ему жизнь и не получил ни слова благодарности. Даже спасибо не услышал! Надо было не коню, а ему самому пустить кровь! Чтоб он сдох! – Сержант снова приложился к фляжке, жалея, что там вода, а не арак или ром. – А знаешь, что самое интересное? – снова обратился он к индийцу. – Я ведь спас его не потому, что он генерал, а потому, что он мне нравится. Не лично, но как командующий. Странное дело, да? Ради тебя бы я ничего такого не сделал. Для Тома Гаррарда – да, сделал бы. Но он мой друг, понимаешь? Для полковника Маккандлесса тоже сделал бы, потому что он настоящий джентльмен. Но для других – нет.

Шарп говорил как пьяный и чувствовал себя соответственно, но при этом был абсолютно трезв и спокоен. Спокоен как камень, лежавший поблизости на притихшем вдруг после сражения поле. Солнце опускалось на западе. Близился вечер, но сумерки еще не наступили, и времени у желающих довести сражение до конца оставалось вполне достаточно. Шарп не знал, доведется ли ему еще повоевать, потому что он потерял все: временную должность генеральского ординарца, свою неказистую лошаденку и мушкет. Все, что осталось, это чужая выщербленная сабля.

– Вообще-то, это вранье, – признался сержант молчаливому индийцу. – Ну, что он мне нравится. Это я хотел ему понравиться. Понимаешь, в чем разница? Думал, если понравлюсь, меня сразу произведут в офицеры. Размечтался, да? Как же, открывай рот шире. Не про меня, приятель, такая честь. Пора назад, в пехоту.