– Ровней! – закричал Харнесс. – Не зарываться!

Полковник уже обнажил палаш и, похоже, едва сдерживался, чтобы не рвануться вперед и дать волю жаждущему крови клинку, изрубить ненавистных пушкарей, чьи орудия изничтожали его батальон. Картечь разорвала его медвежью шапку, но чудом не задела самого полковника.

– Выровнять строй!

– Сомкнись! Сомкнись! – подхватили сержанты. Назначенные замыкающими капралы разбежались вдоль шеренги, подтягивая солдат друг к другу, закрывая пробитые артиллерией бреши. А бреши увеличивались, потому что каждый заправленный картечью снаряд выбивал из строя пять-шесть человек.

Четыре пушки грянули разом, за ними пятая, а потом ударили едва ли не все. Шарпу показалось, что воздух наполнился свистящим, порывистым ветром и наступающий строй задрожал, сломался, не выдержав его жестокой силы. Но хотя опаляющий вихрь и выбил из шеренги десятки солдат, обливающихся кровью, глотающих собственную рвоту, кричащих, проклинающих, взывающих к товарищам или матерям, оставшиеся сомкнули ряды и двинулись вперед. Орудия снова выплюнули огонь, укрыв неприятельские порядки завесой дыма, и Шарп услышал, как бьет по людям картечь. При каждом выстреле горцы, выполняя прием, знакомый пехоте всего мира, вскидывали мушкеты, защищая широкими прикладами самые уязвимые части тела. Шеренга сократилась, словно усохла, сжалась, и уже почти достигла края выбрасываемой вражескими пушками дымовой лавины.

– Батальон, – взревел, покрывая весь прочий шум Харнесс, – стой!

Уэлсли осадил коня. Шарп повернул голову вправо и увидел выходящих из ложбины сипаев. Они шли одной вытянутой в ломаную красную линию шеренгой, с зазорами между батальонами, в изорванных колючками мундирах. Потом артиллерия на северном фланге маратхов дала залп, и в строю появились еще бреши. Однако сипаи, как и горцы слева, не уступили железу в твердости.

– На караул! – прокричал Харнесс, и Шарп услышал в его голосе новую нотку, нотку радостного предвкушения.

Шотландцы вскинули мушкеты. От неприятельских пушек их отделяло не более шестидесяти ярдов, а на такой дистанции даже гладкоствольное оружие достаточно эффективно.

– Не брать высоко, псы! – предупредил полковник. – Шкуру спущу с каждого, кто пальнет в небо! Огонь!

Мушкетный залп прозвучал жидко по сравнению с громоподобной канонадой больших пушек, но слышать его все равно было облегчением, и Шарп едва не закричал от восторга, когда над полем прокатился сухой треск ружей. Канониры исчезли. Кто-то наверняка получил пулю, но большинство просто спрятались за орудийными лафетами.

– Заряжай! – крикнул полковник. – Веселей! Заряжай!

Вот когда сказалась наконец отличная подготовка горцев. Мушкет – оружие неловкое, перезарядить его непросто, а пристегнутый к дулу семнадцатидюймовый штык задачу легче не делает. Треугольный клинок мешает забивать пулю, и некоторые просто отстегивают его при перезарядке. Сейчас долгие недели тренировок принесли дивиденды – руки сами совершали нужные движения: зарядить, забить пулю, взвести курок, пристегнуть штык. Все заняло считанные секунды.

– Прибережем залп для пехоты! – громогласно предупредил Харнесс. – А теперь, парни, вперед! Зададим нехристям жару! Покажем ублюдкам, что такое настоящая воскресная служба!

Час мести настал. Пришла пора выплеснуть злость. Неприятельские орудия стояли с пустыми жерлами, прислуга понесла немалые потери и боялась высунуться, а те немногие, кому все же хватило смелости выполнить долг, сделать ничего не успели – их опередили шотландцы. Маратхи не выдержали и побежали. Шарп видел, как какой-то конный офицер, размахивая саблей, пытается остановить своих людей, завернуть и отогнать на позиции. Впрочем, не все поддались панике. Краем глаза Шарп увидел, как два канонира, забив заряд в жерло раскрашенного монстра, отбросили прибойник и отскочили в сторону.

– Что ни получим, все наше, – пробормотал Блэкистон.

Пушка глухо ухнула, выбросив струю дыма, которая едва не накрыла генерала и его приближенных. В какой-то момент высокая фигура Уэлсли четко проступила на фоне бледного дыма, но уже в следующий миг дым окрасился красным, и Шарп понял, что генерал падает. Картечь просвистела справа и слева от него, и сержанта накрыла волна раскаленного воздуха и пушечных газов. Но он-то находился за спиной командующего, в его тени, а значит, удар принял на себя Уэлсли.

Или, точнее, его конь. Несчастное животное получило, наверное, с десяток ранений, тогда как всадник, словно заговоренный, остался цел и невредим. Словно споткнувшись, конь завалился на бок. Генерал успел вырвать ноги из стремян и, оттолкнувшись руками от седла, спрыгнул прежде, чем мертвая лошадь коснулась земли. Кэмпбелл повернулся к нему, но Уэлсли только отмахнулся.

Шарп торопливо отвязал от ремня повод Диомеда. Но что делать дальше? Нужно ли снять седло с убитого коня? Он соскочил с серого и остановился в нерешительности. Что делать с лошадьми? Пока он будет возиться с седлом, они останутся без присмотра и запросто могут воспользоваться свободой по своему усмотрению. Привязать обеих к поводьям мертвого коня?

– Четыреста гиней и грошовая пуля, – съязвил Уэлсли, наблюдая за тем, как сержант снимает седло с убитого скакуна.

Впрочем, животное еще не умерло – конь дернулся и даже лягнул задней ногой, будто отгоняя слетевшихся на свежую кровь мух.

– Я возьму Диомеда, – добавил генерал и наклонился, чтобы помочь, и в этот момент над полем пронесся дикий, звериный крик – это батальон Харнесса устремился в штыковую атаку.

В крике, жутком и устрашающем вопле, выплеснулось, казалось, все: восторг, напряжение, страх, ярость и обещание смерти, беспощадной и жестокой. Шотландцы находили спрятавшихся под лафетами врагов, вытаскивали их и кололи штыками. Снова и снова.

– Ублюдок! – вопил какой-то горец, раз за разом погружая в жертву штык. – Черномазый нехристь! Погань! – Он пнул мертвеца ногой и еще раз воткнул клинок в исколотый, окровавленный живот.

Полковник Харнесс, зарубив пушкаря, вытер палаш о черную гриву собственного коня и, оглянувшись по сторонам, крикнул:

– Строиться! В шеренгу! Поживей, негодники!

Часть артиллеристов успела убежать от обезумевших шотландцев под прикрытие маратхской пехоты, передовая шеренга которой стояла не более чем в сотне шагов от того места, где шла резня. Наверное, подумал Шарп, им надо было не стоять, а атаковать. Пока горцы, охваченные жаждой мести, рубили бомбардиров, пехоте следовало выдвинуться вперед. Вместо этого ее командиры пассивно ожидали продолжения шотландского наступления. Справа пушки еще били по сипаям, но то была другая, отдельная битва, не имеющая отношения к кровавой свалке, из которой сержанты пытались вырвать своих людей. Они оттаскивали солдат от раненых, умирающих и мертвых и заталкивали в строй.

– Сэр, там еще остались живые пушкари! – крикнул Харнессу какой-то лейтенант.

– В строй! – проревел полковник, не обращая внимание на предупреждение лейтенанта. Сержанты и капралы загоняли людей в шеренгу. – Вперед! – скомандовал Харнесс.

– Пошевеливайтесь, сержант, – нетерпеливо, но беззлобно поторопил Шарпа Уэлсли. Шарп нахлобучил седло на спину Диомеда и наклонился, чтобы затянуть подпругу. – Ему не нравится, когда слишком туго, – заметил генерал.

Сержант застегнул подпругу, и Уэлсли, взяв у него поводья и не добавив больше ни слова, забрался в седло. Мундир его перепачкался кровью, но то была кровь убитой лошади.

– Отлично, Харнесс! – крикнул он шотландцу и тронул коня шпорами.

Шарп отвязал поводья от уздечки мертвого коня, вскарабкался на спину серого и последовал за генералом.

Три волынщика надули щеки. Судьба унесла их далеко от дома и бросила под палящее солнце, но и в Индию они принесли дикую музыку шотландских воинов. И теперь она звучала здесь. Безумие. 78-й вышел из-под огня с огромными потерями, пройденный путь был усеян телами убитых, умирающих и искалеченных, однако выжившие снова становились в строй, чтобы идти дальше, туда, где их ждала главная сила маратхского войска, его пехота. Горцы вытянулись двойной, ощетинившейся штыками шеренгой и двинулись на правый флаг неприятеля, где стояли три бригады Полмана. Высокие, почти гиганты, в черных медвежьих шапках, они выглядели ужасно, внушали ужас и были ужасны. Воины севера, солдаты суровой и жестокой земли, горцы наступали уверенно и молча. Маратхам они, должно быть, казались порождениями кошмара, столь же страшными и непобедимыми, как и боги, корчащиеся на стенах местных храмов. Но и маратхская пехота, застывшая плотными голубыми и желтыми рядами, имела собственную гордость. Ее солдаты представляли воинственные племена северной Индии, и сейчас они готовы были встретить неприятеля свинцовым градом пуль.