Уоллингфорд всегда любил сад в такую погоду — в этом свете тот приобретал особую, мрачную красоту. Все вокруг казалось призрачным и одиноким, и дождик только усиливал этот эффект, эхом отзываясь у Мэтью внутри — там, где должны были находиться его душ и сердце. В месте, которое теперь превратилось в безжизненную пустыню безысходности.

Прошло уже два месяца с тех пор, как Мэтью последний раз видел Джейн, слышал ее нежный ангельский голос. И все же он помнил ее лицо так ясно, словно только что оставил ее в своей постели. Он слыша этот успокаивающий голос постоянно — тот нашептывал ему что–то днями и ночами напролет.

Это мощное биение в груди, безудержное желании увидеть любимую хоть еще один раз не рассеялось за долгое время разлуки, а только усилилось, превратившись в навязчивую идею. Мэтью скрывался в своем домике, где денно и нощно писал и ваял, лишь изредка прерываясь на лихорадочный сон в постели, которую когда–то делил с возлюбленной.

Все мысли Мэтью постоянно возвращались к Джейн. Даже скульптурное изображение цветов померанцевого дерева, которое он высек в камне, посвящалось ей. Вся его проклятая никчемная жизнь вращалась вокруг маленькой медсестры — и, вероятно, уже навсегда.

«От нее нет ни слова!» — думал Уоллингфорд, яростно сжимая кулаки и вглядываясь в неподвижные воды озера. Каждый чертов день он обыскивал поднос в поисках письма от Джейн, но послания от нее не было. Может быть, она уже и не думает о нем вовсе?

Должно быть, это выглядело очень жалко — проводить целые дни в мыслях о Джейн. Мечтать о том, что все могло сложиться иначе, желать, чтобы она сама могла стать иной. Если бы только она была богата! Если бы только она не была столь сильной духом, столь приверженной своим принципам! Если бы только ее можно было купить…

Но тогда это была бы не его Джейн. Она превратилась бы в Констанс. А Мэтью не хотел Констанс, всеми силами своей души он желал Джейн. Женщину, которая открыла ему глаза на жизнь. Женщину, которая сумела вытерпеть его острый язык и холодность. Женщину, которая медленно, осторожно снимала его защитную броню, обнажая кровоточащую душу. Женщину, которая поняла его прошлое и не осудила за предосудительный поступок, этот страшный грех.

Джейн…

Мэтью сжимал между пальцами трепетавшую на ветру кроваво–красную атласную ленту. Джейн освободила его, связав тогда, и все же теперь он снова чувствовал себя связанным. Воспоминания о том дне то и дело всплывали в сознании Мэтью. Лежа один в постели, он думал, как бы сейчас хотел снова ощутить нежные прикосновения. Он жаждал почувствовать тонкие пальчики Джейн, ласкавшие его грудь.

Мэтью фантазировал, представляя губы Джейн, сомкнувшиеся вокруг его члена, глубоко припадающие к нему, ее язык, медленно порхающий вдоль крепкого ствола. С возлюбленной это действо не было ни грязным, ни греховным. С нею он бы не смотрел с отвращением вниз, замечая нечто неправильное, постыдное.

Закрывая глаза, он воображал, как переживает это блаженство — нежные прикосновения Джейн, медленно ласкающей его своим горячим ртом, — и больше не видел Миранду между своих ног. Он больше не слышал жестоких слов мачехи. Не был пятнадцатилетним. Не был мальчиком. Он был мужчиной. Мужчиной Джейн.

Вчера вечером, привычно запершись в своем домике, Уоллингфорд сидел в кровати. Опершись на спинку, он медленно ублажал сам себя. Мэтью наслаждался, его ладонь порхала вверх–вниз по крепкому стержню. Он думал о Джейн, ее руках, ее рте… Мэтью взорвался с необузданной силой, выпустив горячие струи семени себе на живот. Вскоре он заснул, выбившийся из сил и все же еще больше жаждущий страсти…

— Ты можешь заболеть.

Вырванный из своих тягостных мыслей, Мэтью увидел Сару, стоявшую возле него на мосту. Она предложила ему половинку зонтика. Подойдя ближе, Сара накрыла себя и Мэтью, словно спрятав от окружающего мира.

— Что ты делаешь здесь в такую рань, сейчас ведь около шести? — спросил он.

— Я видела, как ты вышел из своего домика. Ты выглядел очень грустным.

Мэтью был не в состоянии смотреть Саре в глаза, поэтому снова повернулся к темной поверхности воды.

— Ты всегда грустен теперь, — тихо сказала она. — Мое сердце болит, когда ты печалишься.

Мэтью ничего не сказал в ответ, и Сара прижалась ближе, опустив голову ему на плечо:

— Я хочу заставить тебя снова улыбаться, братик. «Братик…» Глаза Уоллингфорда закрылись, он ненавидел ложь, невольно слетевшую с ее уст. Мэтью только и делал, что лгал Саре, а она пришла к нему сейчас, чтобы утешить. Эта несчастная девочка никогда не сможет понять обстоятельств собственного рождения, того, что сделала с ней Миранда и почему… А Мэтью никогда не сможет сказать Саре, что он — не ее брат, а отец.

— Мэтью, твое сердце болит, потому что ты тоскуешь по мисс Рэнкин?

— Да.

Уоллингфорд не мог лгать Саре, не мог лгать о Джейн… Он просто не мог лгать о той, которую так сильно любил, той, которая так много значила для него.

— Я тоже скучаю по ней, Мэтью. Может быть, она еще вернется.

— Она не вернется, — бросил он, задыхаясь от душевной боли.

— Леди Реберн говорит, что, если ты хочешь чего–нибудь достаточно сильно, нужно молиться об этом. Я каждую ночь молюсь о том, чтобы мисс Рэнкин вернулась и стала моим другом. А ты молишься, Мэтью?

— Да. — Его голос превратился в шепот. О боже, как же он молился, просил, давал зароки — а все ради того, чтобы произошло чудо, которое смогло бы уберечь его от ужасного брака! Чудо, которое помогло бы ему вновь обрести Джейн.

Сара потянулась к руке того, кого искренне считала братом, и сжала его пальцы.

— Я знаю, что это не то же самое, Мэтью, но я буду твоим другом.

Крепко вцепившись в руку Сары, он наконец–то осмелился поднять на нее взгляд. Какое прекрасное лицо у его дочери, какие честные, бесхитростные глаза! Их цвет был таким же, как у Мэтью, но его глаза никогда не сияли такой открытостью, таким доверием — его глаза всегда поблескивали язвительностью и пессимизмом. Мэтью поцеловал Сару в лоб, словно заражаясь ее внутренней силой, и прошептал:

— Ты для меня — самая лучшая.

Они тихо постояли несколько минут, прежде чем Сара нарушила молчание.

— А это черный лебедь, который так нравился мисс Рэнкин, — сказала она, показывая на пятно между веток плакучей ивы, склонившихся к воде.

На глади озера беспомощно барахтался одинокий лебедь, его перья были черными, как ночь.

— Его подруга умерла. И он целый день плавает, ищет ее. Должно быть, это ужасно — быть одиноким все время, не так ли? — спросила Сара.

— Да. Ужасно, — отозвался Мэтью, думая о том, как он сам барахтался в своей безнадежной жизни последние месяцы, ища возможность быть рядом с Джейн.

— А ты знаешь, что у лебедей одна пара на всю жизнь? — спросила Сара. — Без своей подруги этот бедный лебедь останется один на все оставшиеся годы, навсегда. Как долго он сможет так прожить?

— К счастью, совсем недолго, — ответил Мэтью, думая о тех унылых, бесцельных десятилетиях, что ему предстоят.

— Люди ведь как лебеди, они тоже любят только один раз в жизни, правда?

— Да, они любят лишь однажды, — сказал Мэтью сдавленным голосом. — Но иногда одних чувств бывает недостаточно, чтобы удержать рядом того, кого ты любишь.

Опустив взор на свою руку, Уоллингфорд разжал пальцы и отпустил темно–красную ленту, которая тут же закружилась вниз. Он посмотрел, как лента медленно опустилась на водную гладь, а рядом откуда–то с небес упало перо.

Дождь усилился, тяжелые капли опускались на гладкий атлас, который все еще держался на поверхности озера. Они напомнили Мэтью слезы и то удивительное время в домике, когда он изучал тени от капелек дождя на коже Джейн.

— Прощайте, мисс Рэнкин, — тихо прошептала Сара рядом с Мэтью.

Он увидел, как вода утащила атлас на глубину.

— Прощай, Джейн.

Мэтью автоматически потянулся к ручке и отворил дверь в спальню жены. Боже праведный, это его жена… Он сочетался браком тем утром, спустя всего несколько часов после того, как стоял на мосту, прощаясь с Джейн.