— Ничего, — нахмурился Мэтью.

— Ничего? Ради всего святого, ты явно витаешь в облаках, ты бог знает сколько времени, не укладывал постель очередную любовницу, ты вот уже несколько дней не выкидываешь ничего скандального и предосудительного! И мало этого, упорно отрицаешь это!

— Просто я занят.

— Чем же?

— Ни одним из привычных тебе проклятых дел.

— Ах, понимаю, здесь замешана женщина! Признайся же, кто она — прекрасная графиня? Тебе уже удалось затащить ее в свою постель?

— Иди к черту, Реберн! Но друг в ответ лишь улыбнулся:

— Довольно, Уоллингфорд, умоляю, не разыгрывай из себя джентльмена! Ты никогда не мог держать истории о своих похождениях при себе… — Реберн запнулся на полуслове, задумчиво взглянул на Мэтью и хитро усмехнулся. — Только не говори мне, что распущенный, имеющий дурную репутацию граф Уоллингфорд нашел женщину, с которой можно не только хорошенько покувыркаться в постели, но и поговорить! О боже, неужели мир все–таки катится в тартарары? Никогда не думал, что однажды наступит день, когда ты…

— То, что ты говоришь, Реберн, просто смешно! — взревел Мэтью. Он соскочил со стула и принялся в волнении ходить по комнате. — Мое представление о подходящей женщине не изменилось с тех пор, как ты решил идти под венец. Надлежащая женщина в моем представлении — это та, что задирает юбку, расставляет ноги и позволяет делать с ней все, что мне заблагорассудится! А потом не предъявляет претензий, когда я ухожу, даже не оглянувшись на нее.

Мысль о Джейн вдруг пронзила сознание Мэтью, и он снова почувствовал себя нездоровым. В отношениях с ней он бы не хотел того, за что сейчас так ратовал, — холодности, равнодушия, отстраненности.

Джейн — прекрасная, загадочная Джейн! Медсестра, чье тело с великолепными пышными формами под простым шерстяным платьем поражало воображение. Та, один голос которой заставлял его трепетать от желания.

Черт возьми, Уоллингфорд всегда был человеком циничным. Мужчиной, одержимым страстями. У него никогда не возникало потребности узнать женщин получше. Единственное, что его интересовало, — это то, насколько сексуальными они были. Мэтью никогда не беседовал с женщинами — если, конечно, не считать двусмысленных выражений и намеков на секс. Но при этом он скучал по обществу Джейн. Мечтал быть с нею, просто сидеть рядом. Мэтью хотел узнать Джейн — всю ее. Он хотел ее физически. Эмоционально. Духовно.

Во всем этом не было смысла, ведь Джейн была всего лишь женщиной. В конце концов, все они не отличаются друг от друга! И все же Мэтью знал, что Джейн была иной, не похожей на остальных. Запретным плодом, который не мог быть испорчен кем–то таким же распущенным и аморальным, как он сам.

Но, черт побери, Мэтью не мог противиться этому искушению — быть с женщиной, заставившей его тосковать. Мечтать. Надеяться. Боже праведный, как же опасно было надеяться, чувствовать себя пробудившимся к жизни!

— Ты себя плохо чувствуешь? — вдруг обеспокоено спросил Реберн.

— Вполне возможно, — пробормотал Мэтью.

Жить… надеяться… Он не ощущал ничего подобного с тех пор, как был десятилетним мальчиком. Должно быть, Уоллингфорду стоило испугаться этих необычных эмоций и странных мыслей. Но в его душе не было страха. Мэтью радовался новому чувству, надеясь, что этот день наконец–то принесет ему ответ Джейн.

Она собиралась пойти к Мэтью. В иное время Джейн едва ли могла одобрить подобное поведение, но сейчас она стояла здесь, перед железными воротами больницы, слушая, как мелкие капли дождя стучат по черному зонтику. В этот день на медсестре был надет ее лучший плащ, в руках она сжимала сумочку. Шляпа с вуалью должна была скрывать Джейн от случайных прохожих. Ото всех, и особенно от Мэтью.

Джейн напоминала себе, что у нее есть лишь несколько часов — всего несколько часов, которые она могла использовать по своему желанию. Сегодня у медсестры был выходной, в графике больницы ее дежурство этой ночью не значилось. В свободное время Джейн могла делать все, что ни пожелает, а сейчас она хотела только одного — вновь увидеть Мэтью.

Джейн нервничала. Затаив дыхание, она наблюдала за проезжавшими мимо каретами, с волнением ожидая, что одна из них вот–вот остановится перед ней. С момента их встречи с Мэтью прошла всего неделя, а Джейн уже так скучала по нему, словно не видела целый месяц. Внутри бились беспокойные бабочки, заставляя ее душу трепетать — от страха ли, от томительного ожидания, она не знала.

Возможно, Джейн совершила ошибку, согласившись встретиться с Мэтью. Что, если он не приедет? А вдруг заметит ее, стоящую в пелене моросящего дождя, и просто не узнает? Или, того хуже, она ему не понравится? Джейн признавалась самой себе, что это беспокоило ее больше всего. Она боялась увидеться с Мэтью: одно дело, когда пациент рисовал ее портрет в своем воображении, и совсем другое — встретиться теперь, когда к нему вернулась способность видеть.

Джейн сильно сомневалась, что перед мысленным взором Мэтью представала рыжеволосая старая дева, носившая очки, со шрамом над верхней губой, который был оставлен грубой мужской рукой. Нет, Мэтью и делал ее красавицей! В своем воображении он вознес ее до уровня богини, а Джейн знала, что это не соответствует действительности. Она не была богиней. «Обыкновенная» — таким было самое честное и точное ее описание.

Моросящий дождик над головой резко сменился на крупные капли, забарабанившие по зонту, и Джейн в волнении вцепилась в ручку своей сумочки. «Что я здесь делаю?» — спрашивала себя бедняжка. Она уже собралась, было уходить, когда большой черный экипаж, запряженный четырьмя лошадями серой масти, остановился у тротуара. Подняв голову, Джейн заметила ослепительной красоты темную карету с сияющей золотом отделкой. От неожиданности огромный комок застрял в ее горле.

Мэтью был по–настоящему богат, напомнила себе Джейн, да к тому же, в отличие от нее, мог похвастать высоким происхождением. Они не могли предложить друг другу ничего — только чувственное удовольствие. Из подобной странной связи не могло получиться ничего путного, и Джейн не знала, радоваться или огорчаться этой мысли.

— Его светлость ожидает внутри, — сказал кучер, наклонившись со своей верхотуры. Словно по чьему–то сигналу, дверца отворилась, и Джейн заметила черные бархатные подушки. Изнутри роскошная карета была мягко освещена крошечными масляными лампами. В глубине повозки играли грозные тени, и Джейн едва не бежала прочь, испугавшись, словно маленькая глупая девочка.

Налетевший порыв ветра затушил пламя в одной из ламп, и в его умирающем свете в карете метнулась чья–то огромная тень. В следующий момент Джейн увидела черный ботинок. С лязгом, стремительным движением распуталась лестница, и из кареты появился его светлость.

Джейн едва могла дышать. Пульс учащенно бился, а сердце, казалось, вот–вот выпрыгнет из груди. Она не решалась поднять глаза, хотя точно знала, что тяжелая черная вуаль скрывает ее лицо. Джейн явно была не в своей тарелке, она и понятия не имела, как нужно вести себя при встрече. Джейн смущало это ощущение, ей не нравилось быть во власти Мэтью и собственных порочных желаний. Ее мать погубила себя из–за любви к мужчине, и Джейн не хотела идти той же дорожкой.

Сейчас, стоя в одиночестве на тротуаре, она чувствовала себя маленькой, неуверенной, испуганной. Одна половинка Джейн настоятельно советовала уйти, другая подталкивала броситься в объятия Мэтью.

Потянулись секунды нерешительности, за которые Джейн успела передумать о сотне самых разных вещей. Но вот лорд протянул медсестре руку, терпеливо ожидая, пока та сядет в его карету. Капли дождя сбегали с полей его шляпы, и Джейн, рассеянно наблюдая за этим, вдруг подумала, что все в любом случае будет в порядке.

Мэтью сделает все правильно. Она доверяет ему. Безоговорочно верит человеку, о котором ей ничегошеньки не известно.

Джейн знала только, что ее бывшего пациента звали Мэтью, и он был художником. Возможно, он был лордом или бароном, но в своих письмах об этом не упоминал. С ней он был просто Мэтью.