– Клара, – настойчиво шепчет Джеффри мне на ухо. – Очнись!

Я резко возвращаюсь на землю. Джексон-Хоул. Джеффри. Мама. Дама с фотоаппаратом. И все они смотрят на меня.

– Что происходит?

Я ошеломлена и еще не пришла в себя, будто какая-то часть меня все еще парит в небе с птицей.

– У тебя волосы сияют, – бормочет Джеффри и отводит взгляд, будто это его смущает.

Я опускаю взгляд. Дыхание перехватывает. Сияют не то слово. Волосы превратились в радужное золотисто-серебристое буйство цвета и света. Они пылают. Отражают солнечный свет, словно зеркало. Я провожу рукой по теплым, светящимся прядям, и мое сердце, которое так медленно билось несколько мгновений назад, начинает колотиться как сумасшедшее. Что со мной происходит?

– Мама? – тихо зову я и смотрю в ее большие голубые глаза.

Она поворачивается к даме.

– Какой прекрасный день, правда? – совершенно спокойно произносит мама. – Знаете, как говорят: если тебе не нравится погода в Вайоминге, просто подожди десять минут.

Дама рассеянно кивает, не сводя взгляда с моих сверхъестественно сияющих волос, словно пытается разгадать фокус иллюзиониста. Мама подходит ко мне и быстро собирает мои волосы в кулак, а затем засовывает их за воротник толстовки и натягивает капюшон мне на голову.

– Постарайся успокоиться, – шепчет она, вставая между мной и Джеффри. – Все в порядке. Мы готовы.

Дама несколько раз моргает и качает головой, словно пытаясь прийти в себя. И теперь, когда мои волосы скрыты под капюшоном, все возвращается в норму, словно ничего необычного и не происходило. Словно нам это показалось.

– Скажите: «сыр», – подняв камеру, говорит дама.

И я изо всех сил стараюсь натянуть на лицо улыбку.

Мы отправляемся на ужин в кафе «Пироги и пицца в высоких горах», потому что это ближайшее к нам заведение. Джеффри как ни в чем не бывало сметает кусок за куском, а мы с мамой еле жуем свою пиццу. За столом повисла тишина. Я чувствую себя так, словно меня застукали за чем-то ужасным. Чем-то постыдным. Каждые несколько секунд я поправляю капюшон на голове, не успокаиваясь даже в машине по дороге домой.

Как только мы доезжаем, мама сразу уходит в свой кабинет и закрывает двери. А мы с Джеффри за неимением других вариантов заваливаемся смотреть телевизор. Но он смотрит не на экран, а на меня, и при этом так, словно я вот-вот вспыхну.

– Может, перестанешь на меня таращиться? – наконец не выдерживаю я. – Мне от этого не по себе.

– То, что случилось в парке, выглядело так странно. Что ты сделала?

– Я ничего не делала. Это произошло само по себе.

В дверях появляется мама в пальто.

– Мне нужно уехать, – говорит она. – Пожалуйста, не выходите из дома, пока я не вернусь.

И прежде чем мы успеваем что-то спросить, она исчезает.

– Отлично, – бормочет Джеффри.

Я бросаю ему пульт и поднимаюсь в свою комнату. Мне еще нужно распаковать много вещей, но в голове все время возникает тот момент под аркой, когда мне показалось, что весь мир пытается уместиться у меня в голове. А мои волосы! Это что-то сверхъестественное. Когда та дама их увидела, на ее лице появилась сначала озадаченность, затем смущение, а после и вовсе испуг. Словно я была каким-то инопланетным существом, которому самое место в лаборатории, чтобы ученые могли изучить меня под микроскопом. Каким-то уродцем.

Видимо, я засыпаю. А когда открываю глаза, вижу маму, застывшую в дверях спальни. Она бросает на мою кровать коробку с краской для волос.

– Закатное солнце, – читаю я. – Ты шутишь? Красный?

– Золотисто-каштановый. Как у меня.

– Но почему? – спрашиваю я.

– Давай нанесем краску, – говорит она. – А потом поговорим.

– С таким цветом меня не пустят в школу! – хнычу я, пока мама втирает краску мне в волосы.

Я сижу в ванной на унитазе с опущенной крышкой со старым полотенцем на плечах.

– А мне нравятся твои волосы. И я бы не делала этого, если бы не считала важным. – Мама отступает на шаг и осматривает мою голову в поисках мест, которые могла пропустить. – Отлично. Все готово. Теперь нужно подождать, пока краска впитается.

– Хорошо. Может, наконец объяснишь мне все?

Целых пять секунд она нервно переступает с ноги на ногу, но потом опускается на край ванны и кладет руки на колени.

– То, что произошло сегодня, – вполне нормальное явление, – говорит она.

Этот разговор напоминает мне тот, когда она рассказывала мне про месячные или про секс. Беспристрастно, рассудительно и так доходчиво, будто она репетировала эту речь несколько лет.

– Что? Ты действительно считаешь это «нормальным»?

– Хорошо, это не нормально, – тут же поправляется она. – Вернее, нормально, но только для нас. По мере того как твои способности станут расти, твоя ангельская сущность начнет проявляться все сильнее.

– Моя ангельская сущность. Отлично. Будто у меня без этого мало проблем.

– Все не так плохо, – говорит мама. – И скоро ты научишься это контролировать.

– Я научусь контролировать свои волосы?

Она смеется.

– Да, со временем ты научишься скрывать их цвет, приглушать его так, чтобы сделать незаметным для человеческого глаза. Но пока проще их окрашивать.

Теперь я понимаю, почему она всегда носит шляпы. На пляже. В парке. Практически каждый раз, когда мы выходим из дома, она надевает головной убор. У нее десятки шляп, бандан и шарфов. Я всегда считала, что она делает это потому, что придерживается старых традиций.

– У тебя тоже так бывало? – спрашиваю я.

Она поворачивается к двери, и на ее лице появляется слабая улыбка.

– Заходи, Джеффри.

Джефри крадется от двери моей комнаты, где он подслушивал нас. Но чувство вины на его лице быстро сменяется безудержным любопытством.

– У меня тоже так будет? – спрашивает он. – Светящиеся волосы?

– Да, – отвечает она. – Это случается у большинства из нас. Со мной такое произошло впервые где-то в июле тысяча девятьсот восьмого года. Я читала книгу на скамейке в парке. А потом… – Она поднимает кулак к макушке и раскрывает его, имитируя взрыв. – Все как будто замедлилось, и ты будто видишь и слышишь то, что не должен. Да?

Она поворачивается ко мне. Ее глаза насыщенного цвета индиго, как сумеречное небо, и в них виднеются крошечные точки света, словно что-то освещает ее изнутри. Я вижу в них себя. И свое беспокойство.

– У тебя было так же? – спрашивает мама. – Время замедлилось?

Я киваю.

Она задумчиво хмыкает и кладет теплую ладонь на мою руку.

– Бедняжка. Неудивительно, что ты выглядишь такой потрясенной.

– А что сделала ты, когда это случилось впервые? – спрашивает Джеффри.

– Я надела шляпу. В те дни приличные молодые леди носили на улице шляпки. К счастью, к тому времени, когда они вышли из моды, уже изобрели краску для волос. Я двадцать лет была брюнеткой. – Она морщит нос. – И мне это не очень нравилось.

– Но почему так происходит? – спрашиваю я. – Из-за чего?

Мама молчит пару секунд, словно подыскивает слова.

– Так прорывается венец, – наконец выдавливает она из себя с таким видом, словно поделилась с нами информацией, которую не следовало разглашать. – Ну, на сегодня достаточно. Если такое случится снова и на людях, то лучше всего вести себя так, словно ничего не произошло. В большинстве своем люди начнут убеждать себя, что им показалось и это всего лишь игра света или иллюзия. Но на всякий случай, Джеффри, постарайся носить почаще головные уборы.

– Ладно, – ухмыляется он.

Джеффри практически спит в бейсболке «Джайентс»[9].

– И постарайся не привлекать к себе много внимания, – добавляет она и многозначительно смотрит на него, явно подразумевая его желание быть лучшим во всем: квотербеком, питчером и просто звездным мальчиком. – Не выпендривайся.

Он стискивает зубы.