– Я вам все сказал. А теперь, по-моему, вам бы…

– …зайти еще разок вечерком после закрытия? – закончил за него я. – Отличная мысль, ты все правильно понял. Так мы зайдем.

Большой Дейв затряс головой:

– Нет, нет.

– Скажем, часика в два или в начале третьего? – Я кивнул. – До встречи.

Я подошел к троице у стойки. Никто не поднял глаз. Все уставились в свои кружки с пивом.

– Она была не у подружки, не у Дотти, – сказал вдруг Дейв.

Мы с Энджи обернулись. Дейв стоял за стойкой над раковиной, направив себе в лицо струю из надетого на кран шланга.

– Руки на стойку, Дейв! – сказала Энджи.

Он выпрямился, поднял голову, заморгал – капли со лба и бровей попадали ему в глаза – и положил ладони на стойку бара.

– Хелен, – сказал он, – не ходила к Дотти. Она здесь была.

– С кем?

– С Дотти. И с сыном Ленни, Реем.

Ленни поднял голову, склоненную над кружкой с пивом, и сказал:

– Пасть заткни, твою мать, Дейв.

– Это тот подонок, что дверь запирал? – спросила Энджи. – Он – Рей?

Большой Дейв кивнул.

– И что они тут делали?

– Ни слова больше! – сказал Ленни.

Большой Дейв бросил на него отчаянный взгляд, потом взглянул на нас.

– Просто пили. Во-первых, Хелен понимала, что оставлять ребенка одного нехорошо. Если б журналисты и полиция узнали, что на самом деле она была не по соседству, а в баре в десяти кварталах от дома, это бы выглядело совсем некрасиво.

– Какие у них отношения с Реем?

– Трахаются время от времени. – Дейв пожал плечами.

– Фамилия Рея?

– Дэвид! – не выдержал Ленни. – Дэвид, заткни…

– Ликански. Живет в Харвесте. – Дейв судорожно втянул в себя воздух.

– Ну ты и дерьмо! – презрительно бросил Ленни. – Дерьмо, и дерьмом будешь, и твои умственно отсталые потомки, твою мать, и все, к чему прикоснешься, – тоже. Дерьмо.

– Ленни, – предостерегающе сказал я.

Он стоял ко мне спиной и не оборачивался.

– Если думаешь, расколюсь сейчас перед тобой, ты, твою мать, ангельской пылью[7] ширанулся. Может, я и смотрел в свою кружку, но ведь у тебя пушка, и у твоей девки тоже. И что, твою мать? Стреляй давай или вали отсюда.

С улицы донесся приближающийся вой полицейской сирены.

Ленни повернул голову, и его лицо расплылось в улыбке.

– Похоже, за вами приехали, а? – Он презрительно рассмеялся, широко разевая почти беззубый, как красная болячка, рот.

Сирена выла совсем близко. По грунтовке подъезжала патрульная машина. Ленни махнул мне рукой:

– Ну пока. Можешь закурить и оправиться.

Он снова сардонически расхохотался, смех его больше походил на кашель, исходящий из разваливающихся легких. Через несколько секунд к нему присоединились его дружки, сначала нерешительно, потом смелее. Хлопнули дверцы патрульной машины.

Мы вышли. Нам вслед несся истеричный хохот.

Черный «форд-таурус» остановился всего в полуметре от входа в бар. Младший из двоих полицейских, крупный мужчина, сидевший за рулем, с детской улыбкой высунулся из окна и выключил сирену.

Его напарник тоже с улыбкой, но более осмысленной уселся, скрестив ноги, на капот и, изображая вой сирены, завел:

– У-у-у. – Поднял указательный палец и покрутил кистью. – У-у-у.

– Я уже испугался, – сказал я.

– Правда? – Он деловито хлопнул в ладоши и стал сползать с капота, пока не уперся ногами в бампер.

– Вы, должно быть, Пат Кензи. – Он выбросил вперед руку, которая остановилась на уровне моей груди.

– Патрик, – сказал я и пожал ее.

Он дважды энергично сдавил мою.

– Детектив сержант Ник Рафтопулос. Зовите меня Пул. Меня все так. – Его умное озорное лицо обратилось к Энджи. – А вы, должно быть, Энджела.

– Энджи. – Она пожала ему руку.

– Рад познакомиться, Энджи. Вам уже говорили, у вас глаза отцовские?

Энджи потерла бровь.

– Вы знали отца?

Пул положил ладони на колени.

– Немного. Он играл в команде противника. Мне он нравился, мисс. Классно играл. Сказать по правде, очень жаль, что он… ушел, если можно так сказать. Редкий был человек.

Энджи мягко улыбнулась:

– Спасибо за добрые слова.

Дверь бара за ними открылась, снова повеяло застоявшимся запахом виски.

Полицейский, сидевший в машине, посмотрел на того, кто вышел из бара и сейчас стоял у нас за спиной:

– Назад, шестерка. Ордер на тебя уже заготовлен, и я знаю, у кого он.

Дверь бара закрылась, и запах виски исчез.

Пул указал большим пальцем себе за спину.

– Этот положительный молодой человек в машине – мой напарник, детектив Реми Бруссард.

Мы кивнули Бруссарду, он ответил тем же. При ближайшем рассмотрении Реми оказался не таким уж и молодым. Ему было года сорок три – сорок четыре, хотя, едва выйдя из бара, из-за невинного, как у Тома Сойера, выражения лица и этой мальчишеской ухмылки я принял его за своего ровесника. Но «гусиные лапки» возле глаз, морщины, избороздившие запавшие щеки, и оловянная проседь в курчавых, почти белокурых волосах, если присмотреться, заставляли добавить ему лишний десяток. Он явно был завсегдатаем тренажерного зала. Мускульную массу скрадывал двубортный итальянский оливкового цвета пиджак, под которым была сорочка в тонкую полоску с верхней расстегнутой пуговицей и слегка распущенным голубым с золотом галстуком от Билла Бласса.

Модник, решил я, видя, как он стирает пыль с носка левого ботинка от Флоршейма. Небось у каждой витрины на себя любуется. Он рассматривал нас, опираясь на открытую дверцу машины, судя по взгляду, это был человек умный и расчетливый. Витрины витринами, но взгляд цепкий, такой ничего не упустит.

– Наш дорогой лейтенант Джек-одержимый-Дойл велел поддерживать с вами связь, – сказал Пул. – Вот мы и приехали.

– Вот вы и приехали, – повторил я.

– Едем по проспекту в сторону вашей конторы, – продолжил он, – видим, выбегает из проезда Рей Ликански. Его папаша был известный стукачок, мы с ним старые знакомые. Детективу Бруссарду что Рей, что «Шуга Рей»[8] – все едино. Ну, я говорю, мол, останови колесницу, Реми. Это торопыжка Рей Ликански собственной персоной, и он явно чем-то расстроен. – Пул улыбнулся и забарабанил пальцами по коленям. – Рей верещал, будто бы в этом почтенном заведении кто-то пушкой размахивает. – Он лукаво приподнял бровь.

– Пушкой? – удивился я. – В мужском клубе вроде «Филмо Тэп»? Помилуйте, да я бы никогда!

Бруссард стоял, сложив руки на дверце машины и навалившись на нее грудью. При этих словах он пожал плечами, как бы говоря «Ну, что вы хотите, это – мой напарник!».

Пул, желая привлечь мое внимание, забарабанил по капоту. На его морщинистом лице эльфа появилась улыбка. Ему, вероятно, было чуть меньше шестидесяти. Коренастый, коротко стриженные пепельные волосы. Он поскреб щетину на голове и прищурился, глядя на дома вдали, освещенные ярким послеполуденным солнцем.

– Кольт «коммандер», который я вижу у вас за ремнем справа, мистер Кензи, – не вышеупомянутая ли пушка?

– Все может быть. – Я пожал плечами.

Пул окинул взглядом фасад бара.

– А как там наш Большой Дейв Стрэнд? Цел и невредим?

– Во время последней проверки был цел, – кивнул я.

– Может, арестовать вас за нападение? – Бруссард вытащил из упаковки палочку жевательной резинки «ригли» и сунул себе в рот.

– Это если он подаст в суд.

– Думаете, не подаст? – сказал Пул.

– Почти уверены, что нет, – сказала Энджи.

Пул взглянул на нас, поднял брови, посмотрел на напарника. Бруссард пожал плечами, и оба широко улыбнулись.

– Замечательно! – сказал Пул.

– Неужели Большой Дейв не попробовал вас очаровать? – спросил Бруссард.

– Пробовал, совсем почти очаровал, – буркнула Энджи.

Бруссард пожевал жвачку, выпрямился, не отрывая глаз от Энджи, будто оценивая ее возможности.