Шарпу еще не доводилось встречать Папашу Хилла, но он знал, как, впрочем, и все остальные в армии, что у него была репутация человека доброго и сочувствующего солдатам. «Интересно, — подумал Шарп, — как генерал Хилл относится к Симмерсону и его методам?» Роланд Хилл командовал шестью батальонами, но Шарп был уверен, что проблемы у него возникнут только с Южным Эссекским.

Симмерсон подъехал на своей лошади к могилам, потом быстро развернулся и поднялся в стременах. Лицо полковника было налито кровью, ярость переполняла все его существо, в наступившей тишине голос звучал резко и пронзительно:

— В шесть часов вечера построение на плацу, строевая подготовка в качестве наказания. При полной боевой выкладке! Вы мне заплатите за свою демонстрацию! — Все молчали. Симмерсон опустился в седло. — Майор Форрест! Продолжайте!

Батальон, рота за ротой, проходил мимо раскрытых гробов, и солдатам приходилось смотреть на безжизненные тела, дожидающиеся погребения. Вот, говорила армия, что случится с тобой, если ты сбежишь; мало того, имена этих людей сообщат на родину, напишут на столбах в приходах, где они родились, чтобы их семьи разделили с ними позор. Батальон молча шагал мимо.

Когда все роты покинули место казни и зеваки полюбовались на останки преступников, гробы опустили в ямы, засыпали землей, а сверху положили дерн, чтобы и намека на могилы не осталось. И никаких знаков — намеренно. Однако, когда солдаты ушли, испанцы нашли могилы и поставили на них деревянные кресты. Вовсе не затем, чтобы продемонстрировать уважение к мертвым: всего лишь мера предосторожности со стороны разумных людей. Эти мертвецы были протестантами, их похоронили в оскверненных могилах, грубо сколоченные кресты должны были удерживать неуспокоившиеся души глубоко под землей. У народа Испании хватало проблем с войной; французская, испанская, а теперь еще и английская армии наводнили их страну. Крестьяне были тут бессильны. Но призраки язычников-англичан — совсем другое дело. Кому нужно, чтобы они пугали скот и бродили в полях по ночам?

Испанцы крепко-накрепко вбивали кресты на могилах, только после этого они могли спокойно отправляться спать.

Поступило новое распоряжение Симмерсона: каждый десятый солдат будет выпорот. Шестьдесят солдат батальона, по шесть из каждой роты; капитаны должны привести тех, кто подвергнется наказанию, обнаженными по пояс, и их привяжут к треугольникам, сделанным по приказанию Симмерсона местными плотниками. Полковник объявил свою волю, а потом обвел собравшихся офицеров пылающими гневом маленькими красными глазками — кто-нибудь хочет что-то сказать?

Шарп собрался возразить. Конечно, протестовать бесполезно, но промолчать — самая настоящая трусость.

— Я считаю, что это неудачная идея, сэр.

— Капитан Шарп считает, что это неудачная идея, — ядовито проговорил полковник Симмерсон. — Капитан Шарп, джентльмены, может научить нас командовать солдатами. Почему бы вам не объясниться, капитан Шарп?

— Расстрелять двоих утром, а вечером подвергнуть порке шестьдесят — мне кажется, этим мы только сыграем на руку французам, сэр.

— Ты так считаешь? Да катись ты ко всем чертям, Шарп, вместе со своими рассуждениями! Бели бы капитаны поддерживали дисциплину в батальоне так строго, как того требую я, в наказании не было бы никакой необходимости. Они будут выпороты! Включая и твоих драгоценных стрелков, Шарп! Среди шестерых представителей твоей роты должно быть трое стрелков! Никаких поблажек и любимчиков!

Что тут скажешь? Капитаны сообщили о приказе своим ротам и, следуя примеру Шарпа, приготовили соломинки, чтобы жребий решил, кто станет жертвой Симмерсона. К двум часам все было готово. Те, кому не повезло, собирались с духом, чтобы вынести предстоящее наказание, а их помрачневшие товарищи принялись приводить в порядок свое обмундирование и снаряжение, которое должно было подвергнуться придирчивой инспекции сэра Генри Симмерсона.

Шарп оставил солдат заниматься своими делами, а сам отправился в дом, где расположился штаб батальона. В воздухе ощущалось приближение грозы, в полку царило настроение, похожее на тяжелую, наэлектризованную тишину перед бурей. Шарп опасался, что прежде, чем он вернется в домик, где его ждет Жозефина, непременно произойдет что-то ужасное.

Всю вторую половину дня он потратил на заполнение ротных книг. Каждый месяц требовалось переносить записи из специального журнала в бухгалтерскую книгу, которую Симмерсон собирался через неделю проверить. Шарп нашел чернила, точил перо и, высунув кончик языка, принялся записывать все подробности жизни роты. Он мог поручить эту работу сержанту, который вел книги, но предпочитал делать все сам, чтобы никто не обвинил сержанта в том, что тот стал любимчиком командира.

На Томаса Кресакра, рядового, была истрачена сумма, необходимая для покупки одной щетки для обуви: пять пенсов. Шарп вздохнул; эта запись таила в себе самую настоящую трагедию. Кресакр швырнул щетку в свою жену, щетка ударилась о каменную стену и раскололась. Сержант Макгивен видел, как это произошло, и сообщил в рапорте, так что теперь плюс к матримониальным проблемам Томас Кресакр лишится пяти пенсов из тех двенадцати, что получает в день.

Следующая запись в маленьком журнале, который Шарп всегда носил в кармане, относилась к сапогам Джедедии Хорелла. Шарп задумался. Хорелл утверждал, что сапоги у него украли, и Шарп был склонен ему верить. Джедедиа был хорошим парнем, откуда-то из центральных графств, где раньше работал на ферме; мушкет и снаряжение всегда держал в порядке. Кроме того, Хорелл уже наказан. Целых два дня он шагал в чужих сапогах, и его ноги покрыли ссадины и водяные мозоли. Шарп вычеркнул запись из журнала, а в бухгалтерской книге написал: «Потеряны во время боевых действий». Благодаря этой записи рядовой Хорелл сэкономил шесть шиллингов и шесть пенсов.

Затем Шарп придвинул к себе книгу учета снаряжения и принялся аккуратно переносить в нее информацию из бухгалтерской книги. Увидел запись Леннокса, который отметил, что все солдаты роты потеряли ошейники «во время боевых действий»; теперь оплата ошейников, как и сапог Хорелла, становилась заботой правительства, а не отдельного солдата.

Целый час Шарп переписывал самые разные сведения из своего журнала в бухгалтерскую книгу, а потом в книгу учета снаряжения — хоть какое-то развлечение в ежедневной рутине военной службы. Закончив, он придвинул к себе полевую книжку. Тут все было просто. Сержант Рид, который отвечал за книги, уже вычеркнул имена тех, кто погиб в Вальделаказа, и вписал новые — стрелков Шарпа и шестерых солдат, которых направили в роту легкой пехоты, когда Уэлсли сделал их резервным батальоном. Возле каждого Шарп поставил цифру — три шиллинга и шесть пенсов, столько отпускалось в неделю на питание солдат. Он знал, что это неправильно — батальону уже и так приходилось довольствоваться половинным пайком, причем поговаривали, что дальше будет хуже. Интенданты прочесали всю долину Тежу, между британскими и французскими патрулями часто возникали столкновения из-за права войти в какую-нибудь деревеньку в поисках припрятанных продуктов. Британцы временами устраивали настоящие сражения со своими союзниками-испанцами, когда выяснялось, что те доставили армии Уэлсли только сотую часть того, что обещали, в то время как для нужд своих солдат пригоняли целые стада свиней, овец, коз и другого скота. Однако не во власти Шарпа было уменьшить сумму, которую солдаты платили за питание, даже учитывая то, что они не получали обещанного. Он только написал внизу: «Сумма в два раза превосходит стоимость доставленного продовольствия», — оставалось надеяться, что позже ему прикажут пересмотреть записи. В следующей колонке против каждой фамилии он проставил стоимость стирки солдатского белья — четыре пенса. За стирку солдат платил семнадцать шиллингов и четыре пенса в год, на питание уходило более восьми фунтов. Рядовой зарабатывал шиллинг в день, семнадцать фунтов и шестнадцать шиллингов в год, но к тому времени, когда из его жалованья вычитали деньги за питание, стирку, обмундирование, ваксу, лечение, подметки, ежегодный взнос в размере шиллинга, который шел на содержание военных госпиталей в Челси и Килмейнхэме, солдат получал три семерки: семь фунтов, семь шиллингов и семь пенсов год. Однако из личного печального опыта Шарп знал, что следовало радоваться, если удавалось получить столько. Многим еще приходилось выплачивать деньги за утерянное снаряжение. Так что каждому рядовому британской армии, воюющему с французами, платили около четырех с половиной пенсов день.