— Что? Окончательно? Как бы не так! Вы, я вижу, совсем ничего не знаете! Вчера орава рыжих напала на фармацевтическую фабрику в Клоппенбергене! Они перебили безоружных охранников, надругались над работницами, вылили всю касторку и заложили в здание бомбу! Она не взорвалась только благодаря доблестной полиции! Удивительно, до чего доходит ненависть этих выродков к брюннскому народу! Теперь, когда мы ведем войну, они пытаются лишить лекарств наших раненых, отнять надежду у наших больных детей! И кто-то еще продолжает считать, что рыжие не опасны?!
— Откуда вы знаете, что это были именно рыжие, герр Майнеке?
— Что значит «откуда»?! По радио сказали! А кто это еще мог быть, по-вашему?! Думаете, мы имеем дело с единичным нападением? Как бы не так!!! Это заговор, уверяю вас, заговор!!! Я уже предупредил знакомого аптекаря, чтобы закрыл лавку!!! Рыжие против нас, они повсюду, повсюду!!! Они…
Доктор неожиданно обнаружил чашку кофе в своей руке. Выпил залпом, успокоился, замолчал. Потом добавил:
— Эта девка… она рыжая, не так ли? Я надеюсь, если она вдруг и в самом деле оживет… Вы же этого так не оставите?
— Нет, разумеется нет! — хором заверили его все.
— Вот и хорошо. Что ж, фрау Шлосс, позвольте откланяться! Надеюсь, вы не пожалеете, что пригласили к себе этих… как вы сказали?.. да, родственников покойного мужа! Итак, всего доброго! Не забывайте, что я вам говорил о долге брюннской женщины! Как только надумаете — доктор Майнеке будет к вашим услугам.
С этими словами беспокойный гость удалился.
— Что это еще за долг брюннской женщины? — спросил Кирпичников, когда стихли шаги на лестнице.
— А, глупости… Майнеке уже который год не дает мне покоя с этим долгом! Шпицрутен сказал, что каждая чистокровная брюннская женщина должна иметь по крайней мере четверых детей от чистокровного брюннского мужчины. Жена Майнеке ими уже обзавелась, а я, как видите, нет. Вот он и предлагает свои услуги… Однако вы, товарищи, разыграли перед ним неплохой спектакль!
— Хотелось бы надеяться, — буркнул Кирпичников. — Этот тип явился сюда абсолютно некстати!
— Я думала, удастся убедить его просто дать непрокат несколько инструментов… — виновато ответила хозяйка. — У нас не было другого способа раздобыть их так скоро. Вы же требовали немедленно…
— Товарищ Шлосс, вы поступили совершенно верно, обратившись к нему! — поспешил вставить Заборский. — Все мы крайне благодарны вам за то, что, рискуя жизнью, предоставили нам крышу над головой и не оставили без внимания просьбу скромных медиков!
— Я всего лишь выполняю приказ партии и счастлива, что могу послужить делу пролетарской революции! — отрапортовала фрау.
— Остается надеяться, что Майнеке поверил, что имел дело всего лишь с кучкой безумцев, фанатично преданных Империи, — завершил Юбер. — Только бы он не направился отсюда прямо в тайную полицию!
Кирпичников выглянул за окно. Типичный дворик спального района в брюннском городе: серый асфальт, серые противопожарные стены окрестных домов, закрывающие горизонт, серое небо. Несколько ниток с серым, застиранным бельем. Ни кустика, ни деревца, ни малейших признаков песочницы и прочих детских развлечений. Несколько луж с переливами нефти. Шарманщик, окруженный оборванными малышами (наверняка крутит какой-нибудь фашистский гимн). Нет, Майнеке не видно.
Когда Краслен обернулся, Заборский уже набирал в шприц оживина.
— И все-таки, товарищи, ума не приложу, что вы на самом деле намерены делать с этой покойницей? — спросила женщина. — Для чего она вам понадобилась?
— Вы сейчас узнаете, — ответил Гюнтер Вальд.
— Ну, с Трудом! — сказал Заборский и сделал укол в сердце.
Как только шприц был вынут, Вальд приступил к непрямому массажу сердца. Юбер делал искусственное дыхание. Остальные замерли, восхищенно наблюдая за происходящим.
— Они что, на самом деле?.. — прошептала удивленная хозяйка. Отец девочки, до сих пор тихо сидевший в углу и не проронивший при Майнеке ни слова, подошел к «операционному» столу и напряженно, с тихой надеждой стал вглядываться в белое окоченевшее тельце. «А вдруг не получится? — думал Кирпичников. — Вдруг не сработает?! Ох, я ведь даже не спросил, проверяли ли они свое средство на ком-нибудь! Ну что же, где же, скоро ли? Третья минута прошла! Или уже четвертая? Неужели не выйдет?! Неужели нам не оживить Вождя?! Неужели мы все обманывались?»
— Тело отмякает, — сказал Вальд. — Устал, меняемся. Заборский — сердце, я — дыхание.
Краслен взволнованно сжал кулаки, приблизился к столу. Он был так возбужден, что больше не мог ни о чем думать. Только считал вдохи и нажатия, нажатия и вдохи, без конца сбиваясь. Голова кружилась. Время шло раз в десять медленней обычного. «Ну давай, давай, давай! — повторял Кирпичников то ли про себя, то ли вслух, сам не зная, к кому обращается. — Давай, давай! Ну же!»
— А-а-а-а-а-а-а-ах! — тихо застонала девочка.
— О-о-о-ох! — свалилась в обморок хозяйка.
Через четверть часа, когда фрау Шлосс была приведена в сознание, отец рожденной заново девочки перестал рыдать от счастья и выпустил дочь из объятий, а сама недавняя покойница как будто задремала, все действующие лица собрались на середине комнаты и счастливо обнялись.
— Друзья! Товарищи! Соратники по борьбе! — провозгласил Заборский. — Только что перед нами произошло чудо, доказывающее безграничность сил людского разума! Сегодня, сейчас пролетарий, простой трудовой человек, победил смерть! На тайной квартире, под небом фашистской Брюнеции, в разгар новой Империалистической войны мы совершили грандиозный прорыв в науке, сделали огромный шаг вперед, к всемирному коммунизму! Ура, товарищи!
— Ура-а-а-а! — закричали все.
— Тс-с-с! — Фрау Шлосс приложила палец к губам. — Не забывайте, что и у стен здесь есть уши!
— Ура-а-а-а… — продолжили шепотом.
— Как воскресла эта девочка, так и мировой пролетариат скоро очнется ото сна и разорвет свои цепи! — сказал Краслен. — А мы ему в этом поможем!
— И я, я тепер с вам! — сбивчиво забормотал счастливый отец на своем плохом брюннском. — Принимат моя в партия!
— Будешь, будешь в партии! — весело и почему-то по-шармантийски заверил его Юбер, хлопая по спине.
— Осталось оживить Вождя, и рабочий класс окончательно победит! — добавил на родном языке Кирпичников.
— Рабочий… класс… победит… — раздался тоненький голосок у него из-за спины.
Все кинулись к ожившей. Она лежала на столе с открытыми глазами и, переводя взгляд с одного лица на другое, лепетала:
— Оживить Вождя… Рабочий класс… Победа… Мировая революция…
— Ваша дочь говорит по-краснострански? — удивленно спросил Вальд у папаши.
Тот, ошарашенный, замотал головой. Похоже, он даже не понял, на каком языке неожиданно заговорила воскрешенная.
Через несколько часов стало ясно, что Марженка Бржеская — а именно так звали воскресшую полиглотку — говорит не только по-краснострански, но и еще как минимум на десяти языках, включая два древних и один искусственный. Отец не знал, радоваться ему или горевать, ученые никак не могли решить, радоваться им или ужасаться оттого, что они сотворили нечто непонятное. К вечеру ожившая уже улыбалась, сидела на кровати, самостоятельно ела, совсем не жаловалась на боль и болтала без умолку. Несла она всякую ахинею: отрывки из классики вперемешку с революционными лозунгами, просьбами покушать, воспоминаниями о куклах, погибших во взорванном фашистами доме, и невнятными сообщениями о каком-то мальчике с какой-то книгой, который, если верить детским фантазиям, вот-вот должен прийти.
Перед ужином в квартиру позвонили. Никого не ожидавшая хозяйка поспешила спрятать гостей, перед тем как идти открывать. Из-под кровати Краслен услышал лязганье замка, скрип двери, а затем следующий диалог:
— Слава Шпицрутену! Добрый вечер, фрау! Я Макс Егер, общевойсковой отдел юных шпицрутенцев, пятнадцатый отряд, фаланга «черные паучата»! Прошу прощения за беспокойство! Не желаете ли обменять какую-нибудь старую скучную книгу на произведение нашего канцлера?
