Спустившись еще на два этажа, Кирпичников еще раз взглянул на недостроенное здание. Отсюда было лучше видно, что написано на плакате, украшавшем несколько верхних этажей: «Новый небоскреб от фирмы мистера Холлиса! Спешите купить у нас офис! Холлис строит дешевле!» Рядом была нарисована румяная толстощекая физиономия, надстроенная черным цилиндром.

В окне восемьдесят седьмого этажа Краслен разглядел худосочную машинистку. Ее равнодушные пальцы привычно скакали по клавишам ундервуда, а пушистые светлые волосы, забранные с помощью шпилек, трепетали, обдуваемые сразу тремя вентиляторами. На секунду девушка отвлеклась, случайно бросила взгляд на повисшего за стеклом Кирпичникова и, ничуть не удивившись, снова принялась за работу. «Даже не испугалась меня», — с некоторой обидой подумал пролетарий и, представив, как эта зануда молится в церкви каждое воскресенье и стыдливо натягивает юбку на колени, пополз дальше.

На восемьдесят шестом окно оказалось широко открыто. В нем со скорбным видом стоял клерк в белой рубашке и круглых очочках. Клетчатый галстук вился по ветру, как будто на прощание махал белому свету.

— Эй, приятель! — окликнул Краслен клерка. — Уж не надумал ли ты свести счеты с жизнью?

— Только что я слышал сводку с биржи, — горестно ответствовал самоубийца. — Шиллингу уже не подняться. Наши акции обесценились, фирма разорена. С минуты на минуту мне сообщат об увольнении!

— Брось, это еще не повод…

— Мне никогда больше не найти работы! Я не смогу содержать свою семью, я сделаюсь обузой для нее, понимаешь ты это? Жить в вагончике и копаться в мусорных баках?! Нет, нет и нет! До этого позора я не доживу! Я хочу умереть офис-менеджером, а не нищим бродягой!

— Умереть всегда успеешь, — попытался переубедить его Краслен. — Может, с работой тебе еще повезет. Вот один мой приятель, к примеру…

— Нет, нет и нет! — воскликнул клерк. — Я не могу жить, когда акции «Стефенс и Ко» продают по пять пенсов!

— Подумай о родных! — настаивал пролетарий. — Во сколько им обойдутся твои похороны!

Тут клерк задумался.

— Ладно, — сказал он через минуту, слезая с подоконника и брежно закрывая ставни. — Пожалуй, ты прав. Остаться в живых экономически целесообразнее.

«Сколько же здесь сумасшедших!» — думал Кирпичников, спускаясь на восемьдесят пятый этаж.

Там на окне тоже висел какой-то парень. Краслен решил было, что это еще один желающий умереть, но, заметив два страховочных ремня и швабру в руках незнакомца, понял, что перед ним мойщик окон.

— Ты откуда и куда, приятель? — насмешливо спросил тот Кирпичникова. — Если собрался подзаработать, то рассчитывать тебе не на что. Окна с этой стороны уже три года моет только наша бригада!

— Я вам не конкурент, — миролюбиво ответил красностранец. — Просто пытаюсь попасть на аудиенцию к одному недружелюбному мистеру.

— Ха-ха! Забавно! — рассмеялся мойщик окон. — Упасть не боишься?

— А ты?

— Я-то уже привык. Видишь, там, под нами, собрались люди? Это безработные. Ждут, когда я грохнусь отсюда. Если когда-нибудь так случится, то, поверь, я еще до земли долететь не успею, как они наперегонки помчатся к моему начальнику, занимать освободившееся место! Так-то, парень!

— И ты так просто говоришь об этом?

— А что мне еще остается? — улыбнулся мойщик.

— Вступай в профсоюз и борись за охрану труда!

— Ха-ха-ха! Ну, шутник ты, приятель…

Оказавшись на заветном подоконнике восемьдесят четвертого этажа, Краслен осторожно глянул за стекло. Маленького человечка в черном цилиндре, расположившегося за огромным, размером чуть ли не со стадион, столом, он поначалу не приметил. Перед Памперсом — а кто еще это мог быть?! — лежала горсть медных монет, которые он внимательно разглядывал через монокль: считал, видимо. Окно, к счастью для Краслена, оказалось приоткрыто. Оставалось лишь толкнуть его, чтобы отворить настежь, и сделать шаг в комнату.

— Триста сорок миллиардов шестьсот восемьдесят восемь миллионов сто пятнадцать тысяч шестьсот пятьдесят девять шиллингов двадцать пять пенсов, — донеслось до Кирпичникова бормотание империалиста. — Триста сорок миллиардов шестьсот восемьдесят восемь миллионов сто пятнадцать тысяч шестьсот пятьдесят девять шиллингов двадцать шесть…

Краслен откашлялся. Памперс поднял глаза.

— Эти окна уже мыли! Убирайтесь! — бросил он. — Двадцать семь пенсов…

— Я не мойщик, мистер Памперс… — начал Краслен.

— Тем более убирайтесь! Двадцать восемь…

— Я имею к вам важное дело! Я друг Буерова… — Кирпичников старался быть как можно более кратким и напыщенным.

— Что? Двадцать… Двадцать… Черт!

— Объединимся, мистер! — возвысил голос Краслен. — Поможем друг другу задушить бесчеловечный режим коммунистов!

Но Памперс его не слушал.

— Двадцать? Тридцать? Сколько было пенсов?! Господи, а шиллингов сколько было? Шестьсот пятьдесят? Или нет?! Боже, боже! Я сбился!

— Послушайте меня, мистер! — настаивал Краслен, уже чувствуя, что это бесполезно.

— Проваливайте к черту, сумасшедший!!! — заорал покрасневший от злости буржуй. — Кто вы такой, в конце концов?! По каком праву, в конце концов?! Лазать в окна запрещено, в конце концов, для этого существуют двери, чтобы вам провалиться! Кто вам позволил так бесцеремонно врываться в мой кабинет и мешать мне считать деньги?! Теперь придется начинать все заново, черт побери!!!

— Мистер Памперс… — выдавил Кирпичников.

Памперс стукнул по столу кулаком, уронив при этом монокль, который, грохнувшись о мощную столешницу, разбился на десяток кусочков.

— Я разбил монокль! Из-за вас я разбил свой монокль! Вы виновны в порче имущества, с вас причитается полтора шиллинга! Я потерял полтора шиллинга по вашей милости! — истерично вопил Памперс.

Знакомая Краслену пара охранников к этому моменту уже была в кабинете хозяина.

— Полтора шиллинга! Я оштрафую вас на полтора шиллинга и еще три с половиной за моральный ущерб! Негодяй! Правонарушитель! Коммунист! Фашист! Недемократический элемент! Сумасшедший!

Вытряхнув из Краслена всю мелочь, какая при нем оказалась, и поколотив так, чтоб было больно, но не осталось следов, охранники решили проводить навязчивого гостя до самого порога. Уже знакомый лифтер, увидев Кирпичникова в сопровождении двух бугаев, прикусил язык и безропотно довез всех троих до первого этажа.

— Снова явишься — пристрелим, — напоследок сообщили пролетарию.

Почему-то он поверил.

У подножья небоскреба несколько монашек раздавали жидкий суп вкладчикам банка. Суп заканчивался, его едва хватало на половину несчастных: видимо, сестры то ли собирались повторить библейское «чудо» с тремя хлебами, то ли заботились не столько о насыщении голодных, сколько о демонстрации факта благодеяния. Вкладчики послушно крестились, получали свою баланду, жадно хлебали ее, раскачиваясь под пение церковного гимна, и равнодушно посматривали на лежащего поодаль мертвеца. Был это клепальщик, монтажник или же мойщик стекол, Краслен так и не разглядел.

— Давай еще раз, Ленни! — предложила негритянка и, не дождавшись ответа, нырнула под драную рогожу, которую ее экономные хозяева считали одеялом.

— Погоди, давай передохнем. — Краслен приподнял край рогожи и с любопытством посмотрел, чем там занята его боевая подруга.

— Тогда расскажи что-нибудь! — потребовала из своего укрытия пролетарка.

— Что? — устало простонал Кирпичников. — Снова про Красностранию? Я тебе уже все про нее рассказал…

— Правда, что ваши газеты никогда не врут?

— Ну конечно, правда, Джесси! Что за глупые вопросы?! Дай поспать немного!

— Дома отоспишься, безработный! На тебя-то, в отличие от меня, хозяева не косятся за то, что весь день носом клюешь! Давай поднимайся! Ты сюда пришел дружбу народов укреплять или что?! — зашумела Джессика. — Вот и укрепляй ее!