Электрические звезды, рукотворные озера, домны и мартены, поезда и гидроглиссеры, нефтевышки и радиобашни, солнцеуловительные станции и угольные шахты, безлошадные трамваи и бесплатные троллейбусы… «Мое! — шептал Кирпичников. — Народное!» Он и не думал, что богат до такой степени.

В век дизеля, солярки, керосина, электричества и пара двигаться при помощи летатлина, тем более когда на волоске судьба завода и твоей любимой девушки, — нелепо. Но Краслен не выбирал. Порой он приземлялся на вагоны проходящих поездов, немного отдыхал и делал в час не двадцать километров, а под сто. И все же до Столицы лететь оставалось еще долго. Через три дня после вылета Кирпичников проделал только полпути: страна родная была слишком широка. Плечи болели. Он все чаще начал думать, что компания вредителей за этот срок могла расправиться с Бензиной и стереть завод с лица земли.

Предаваясь этим мрачным мыслям, на четвертый день пути на куче щебня, в товарном вагоне поезда, следующего куда-то в направлении Столицы, пролетарий разглядел некрупный самолетик, догоняющий состав и, судя по всему, летящий в том же направлении. «Просто путешественник? Быть может, подвезет?» — мелькнула мысль. Кирпичников напялил крылья и, как мог быстро, поднялся на ту же высоту, где был аэроплан. Там Краслен принялся кружить, надеясь привлечь внимание авиатора. Самое удобное было бы, конечно, выровнять скорости и побеседовать с ним в параллельном полете, но, увы, безмоторный аппарат не мог догнать даже самый скромный самолетик, а самолетик не мог снизить скорость до такой степени, чтобы уподобиться летатлину.

Авиатор, кажется, заметил махолетчика. Сначала он пролетел мимо, но вернулся и заставил аппарат кружить вокруг Краслена. Так они летали, словно две планеты Солнечной системы, то сходясь, то расходясь: летатлин ближе к центру и помедленней, аэроплан — побыстрей и с большим радиусом.

— Товарищ! — выкрикнул Кирпичников так громко, как сумел, когда машины на мгновение стали рядом.

Авиатор открыл люк и выкрикнул в ответ:

— Я слушаю!

Голос был женский. Так, значит, не летчик, а летчица!

— Помогите! — заорал Краслен.

Аппараты разошлись. Пришлось дожидаться новой встречи.

— Мне! — добавил он спустя несколько секунд.

Еще один цикл.

— В столицу!

Снова.

— Тороплюсь!

Еще.

— Вредитель!

Опять.

— На заводе!

— Я лечу в столицу! — прокричала летчица в ответ. Ее голос тоже то приближался, то удалялся, то пропадал в шуме мотора, и Краслену наполовину приходилось угадывать, что она говорит. — Я… гу… взять… нельзя… вас… перелет… беспоса… осадочный!.. сесть…

«Ей нельзя садиться! — понял пролетарий. — Беспосадочный полет! Рекорды ставит!»

— Я… не знаю… умайте… попасть… самолет… адо пры… — кричала летчица.

«Прыгать в самолет? — думал Кирпичников — Я прыгнул бы… Да только вот откуда? Не получится…»

— Послушайте!

Еще цикл.

— Вы могли бы…

Разошлись вновь.

— Пролететь…

Еще.

— Над поездом.

Круг.

— Сбросить!

И опять круг.

— Лестницу!

Снова круг.

— Верев…

Похоже, поняла… Аэроплан перестал кружить вокруг летатлина, встал точно над поездом и начал снижать скорость и тихонько опускаться.

Краслен быстро спланировал обратно на товарный вагон, сбросил крылья и, увязая в щебенке, побежал к высунувшейся для него лестнице.

Нет, тоннеля впереди не оказалось, как бывало это обычно в кинофильмах.

Кирпичников не без труда ухватился за веревочную лестницу, вцепился в нее в ужасе от скорости, пополз наверх, болтаясь на ветру, добрался до крыла, влез на скользкую поверхность из металла и был втянут в самолет красоткой в шлеме.

Пять минут спустя, придя в себя, Краслен с восхищением рассматривал летчицу. Кожаные штаны, кожаная куртка нараспашку, под ней — свитер. Боевые ордена на круглом бюсте. Бледное лицо — точь-в-точь актриса! Губы цвета вишни. Черные глаза, густо накрашенные темно-серыми тенями. Тоненькие бровки (сколько их выщипывали?), выгнутые так, что на лице прекрасной авиаторши как будто бы застыло удивление.

Труд мой! Он же видел эту девушку в газете «Новый быт»! Это ей подражала Бензина, когда вдруг решила покраситься в черный! Это ее фотокарточку втайне хранил Новомир.

— Жакерия, — бросила красавица.

— Краслен, — сказал Краслен.

А сам подумал: «Черт, с ума сойти! Катаюсь в самолете Урожайской!»

Жакерия Урожайская была известной летчицей и дважды героиней Краснострании. Она ставила рекорды высоты и скорости, летала над тайгой, высматривая заблудившихся геологов, которые самоотверженно искали для страны нефть, спасала со льдины полярников, вывозя поодиночке на своем крылатом друге, бросила вызов одной буржуазной особе, считавшей себя авиаторшей, — и победила, конечно… Теперь Кирпичников сидел возле величайшей в Республике личности, и она вела себя так, будто в этом нет ничего особенного.

— Подайте мне, пожалуйта, шоколадку. Вон там, в том мешке.

Краслен осторожно вынул плитку «Школьного» с девчонкой в красной шапочке юнкома на обертке. В вещмешке осталось еще двадцать — тридцать штук.

— Я вами восхищаюсь, — сообщил он Жакерии, глупо улыбнувшись.

— Да? Спасибо, — отвечала Урожайская довольно равнодушно. — Впрочем, я ведь просто исполняю задания партии.

— О, конечно! — брякнул Кирпичников, не придумав ничего более толкового.

Немного помолчали.

— Самолет — моя стихия, — наконец сказала Жакерия. — Здесь я дома. Вот только одно удручает: курить нельзя. Приходится как-то отвлекаться, занимать чем-то рот. Можно еще шоколадку? И термос. Вон там…

Термос был разрисован красными супрематистскими фигурами рабочих. Кирпичников невольно залюбовался ими.

— Это мне товарищ Буеров подарил, — сказала летчица с теплотой.

— Сам Крылолет Буеров?! — изумился Краслен.

— В честь спасения полярников. Дал вместе с орденом, — гордо ответила девушка. — Там еще варежки были, но я порвала их, когда с парашютом прыгнула и по тайге две недели бродила.

Краслен был как пьяный. С какими людьми он общается!

Внизу проплыл какой-то новый город: с высоты он выглядел нагромождением цилиндров, сфер, параллелепипедов, гигантских шестеренок, звезд с пятью концами… То ли здание, то ли группа зданий показалась очень походящей на большой бетонный кукиш, обращенный к небесам.

— А я, — сказал Кирпичников, — как раз к нему и еду. К Буерову.

— К Крылолету Крылолетычу?

Буеров был любимцем рабочих, одним из старейших партийцев и красным инженером тяжелой промышленности. «Инженер» в данном случае являлось не профессией, а названием ответдолжности. Когда-то именно так Первый вождь решил назвать членов коммунистического правительства — комкрина (Комитета Красных инженеров). Им ведь предстояло строить новый мир.

Избирался комкрин съездом партии ежегодно. Кто-то, вроде Буерова, побеждал каждый раз; другие замещались, не оставив никаких воспоминаний. После смерти Первого вождя принцип коллективного руководства выполнялся неотступно. Впрочем, это не мешало лучшим из партийцев быть более уважаемыми, чем прочие, менее выдающиеся. Но назвать кого-то самым сильным, самым умным, самым справедливым было невозможно. Президента красностранцы не имели. Председатель же комкрина заменялся каждый месяц, так что за год на этой должности имел возможность побыть каждый из двенадцати «министров». Что же до принятия законов, то важнейшие из них давал стране Съезд партии, а частные декреты принимал Совет художников, который избирался всенародно, в том числе и беспартийными. На выборах туда обычно состязались абстракционисты, футуристы, экспрессионисты, кубисты, супрематисты…

Будучи безмоторными аппаратами, летатлины все-таки считались авиацией, а значит, относились к тяжпрому. Буеров являлся главным руководом для Краслена и его товарищей с завода. Кто же, если не он, мог наказать банду Маратыча?