Анна взглянула на меня. Без сверкающих драгоценностей, изысканной прически и великолепного платья она выглядела отвратительно жилистой, как канализационная крыса. И точно так же начала барахтаться, стараясь выжить.

– О милорд! – воскликнула она. – Он потерян из-за той великой любви, что я испытываю к вам. Ибо когда мой дядя, герцог, сообщил мне о вашем злосчастном падении, после которого вы не подавали признаков жизни, у меня сразу начались схватки...

Ложь. Падение произошло два дня тому назад.

– Неужели ее величество начала рожать с четверга? – вежливо поинтересовался я у доктора Бичи.

Честный лекарь испуганно помотал головой.

– Схватки начались в пятницу, ваша милость, – тихо ответил он.

– Меня охватило отчаяние оттого, что вы разлюбили меня! – крикнула Анна. – В пятницу я увидела, какой медальон носит госпожа Сеймур.

С трудом приподнявшись на локтях, она поудобнее устроилась на подушках и обожгла меня яростным взглядом.

– Осмелитесь ли вы отрицать, что оказывали ей драгоценные знаки внимания? – язвительно спросила она, – Я не потерплю такого отношения!

– Не потерпите? Вам придется подчиниться моим приказам и благопристойно смириться с любыми испытаниями – так поступают истинные королевы.

– Вы вспомнили Екатерину? – вскричала она. – Ну нет. Я не такая, как она! И ваши фаворитки никогда не будут щеголять передо мной королевскими презентами!

Она разжала кулачок, и на ее ладони я увидел подаренный мной Джейн медальон... медальон моей матери.

– Я сорвала его с ее толстой коровьей шеи. Она же некрасива, Генрих. Бледная пухлая простушка.

Анна подалась вперед всем телом, вены на ее шее вздулись от напряжения. Я заметил, как медленно бьется жилка под ее правым ухом.

– Да, ваша шея более изящна, – согласился я. – Она тонка и гибка. Однако насаженная на нее голова набита грешными, порочными и злобными помыслами. Вы никогда больше не соблазните меня посулами родить мне сыновей.

Это была не угроза, а утверждение и обещание самому себе.

Она швырнула в меня медальоном. Я ловко поймал его, хотя ей явно хотелось, чтобы он больно ударил меня либо сам повредился, упав на пол.

– Мы еще поговорим, когда вы придете в себя, – произнес я, зажав в руке медальон, и покинул ее покои.

Свобода. Она больше не имела власти надо мной.

«Пришел март как агнец, уйдет как лев» – гласит поговорка. И народ прав, хотя я воспринимал ее по-своему. В середине марта я, король, британский лев, отправился на соколиную охоту с Кромвелем, предполагаемым агнцем. По крайней мере, обычно он бывал понятлив, послушен и даже кроток.

Март выдал один из своих капризов – мрачную, однако вселяющую надежды на улучшение погоду. Повсюду начали таять льды, громко журчали ручьи, вода струилась из лесных сугробов и быстро заполняла ямки, оставленные копытами наших лошадей. Уже набухли на голых ветвях тугие, готовые взорваться почки, и кое-где на прогалинах с пожухлой прошлогодней травой робко топорщилась новая зелень. Дымчатые кудлатые облака проносились по небу, словно стайки голубей. Мартовские флюиды действовали как укрепляющие, промывающие и вяжущие средства.

День был на редкость подходящим для соколиной охоты. Нам с Кромвелем надо было посовещаться, а какой можно придумать лучший предлог для того, чтобы углубиться в леса, подальше от придворных шпионов и навостривших уши соглядатаев? Крам давно горел желанием показать мне своих ловчих птиц, и я не менее пылко желал увидеть его питомцев, к которым он, похоже, относился с большой сердечной теплотой.

Он держал как обыкновенных соколов – сапсанов, так и больших ястребов. По закону с соколами имели право охотиться по меньшей мере графы. Я как раз собирался пожаловать Кромвелю титул графа Эссекса – в случае благоприятного исхода дела, которое он разумно воздерживался называть «еще более великим королевским».

Крам спросил, с кем я предпочитаю поохотиться сегодня, и я выбрал сокола. Он предпочел более мелкого помощника, самца ястреба. Водрузив на их головы колпачки, мы посадили птиц на защищенные толстыми перчатками запястья, вышли из питомника и поехали на запад от Ричмонда к Хэмптону, где раскинулись луговые земли. В дороге ловчие птицы вели себя тихо, а вот обычно молчаливый Кромвель разливался соловьем.

– Ее кличка Афина. Мне пришлось изрядно помучиться, приучая ее возвращаться к приманке. Но она сильна. Берет даже больших старых зайцев. Ничуть не боится их!

Он ласково зацокал языком, выражая одобрение своей любимице.

– А Марс, – он приподнял руку со своим ястребом, – обожает ловить грачей. Ему нравится камнем падать с небес, так и кажется, что, не ровен час, этот черноперый смерч врежется в камень и сломает себе шею. Но зрелище завораживающее! Марс может сцапать и галку. И тогда я с особым удовольствием наблюдаю за ним. Галки пытаются обогнать его, да не удается... Ну-ну, успокойся! – нахмурился Крам.

Ястреб начал разминать лапы, и один коготь едва не пропорол перчатку хозяина.

– Мне нравится смотреть, как они в полете набрасываются на добычу, – просто заявил он.

– Да уж, нам не превзойти их, – согласился я. – Наши лучшие способы охоты в сравнении кажутся неуклюжими, а наши убийственные забавы – малопривлекательными.

– Обратите внимание, милорд, вот и те, на кого будут охотиться Марс с Афиной.

Натянув поводья, мы остановили лошадей и приготовились отпустить птиц. Неподалеку темнела стая грачей. Мы сняли колпачки, хищники слетели с наших запястий и погнались за своими жертвами. Не повезло вестникам весны...

– Вам удалось разжиться доказательствами? – быстро спросил я.

Пришлось рассказать Краму правду о «злодейке Нэн», чтобы он имел представление, с какими силами ему предстоит столкнуться.

– Колдовства? Нет, ваше величество.

Темные силуэты набиравших высоту крылатых охотников выглядели бесподобно.

– Но она действительно ведьма! Почему же вы не можете найти улики? Тогда мы могли бы потребовать соответствующей кары.

– Мне думалось, что они отыщутся. Я предположил, что у нее припрятаны зелья, порошки, книги... Но обнаружил лишь... прелюбодеяние. – Он выглядел сконфуженным. – Ее фрейлина, леди Уингфилд, поведала мне... о кавалерах, которые прятались в гардеробных опочивальни, ожидая условного сигнала, чтобы выйти и возлечь с королевой на кровать. На редкость... странная история. – Он передал мне пергамент – длинный лист, покрытый записями и чернильными кляксами, – и вдруг воскликнул, отвлекаясь от щекотливой темы: – Ах, взгляните!

Наши ловцы догнали грачей и уже парили над ними, намечая жертвы. Сейчас они ринутся вниз, плотно сложив крылья и уподобившись смертельным ядрам.

– Да-да.

Мне уже приходилось видеть соколиную охоту.

Я взглянул на пергаментный свиток. Руки мои задрожали, и я почувствовал непонятную слабость. Мне не хотелось ничего знать, но в то же время долг вынуждал меня прочесть добытые сведения.

Там подробно описывалось, что музыкант Марк Смитон и другие придворные регулярно развлекались в постели Анны.

Мы услышали глухие удары: хищники атаковали грачей прямо в воздухе. Убитые птицы падали вниз. А сокол и ястреб, обгоняя их, хватали добычу за добычей. В воздухе медленно кружили черные перья, словно погребальный кортеж.

Мой взгляд невольно вернулся к пергаменту. Там безжалостно описывались все новые и новые подробности.

Эта бумага будет зачитана в суде, к вящему позору королевы.

Она оказалась еще более омерзительной, чем я воображал. И мне пришлось замарать руки, держа эти отвратительные записи.

– Великая блудница, – пробурчал я.

Я поднял голову. Внимательно следивший за мной Кромвель впился в меня своими глазками-пуговками.

– Благодарю вас, – наконец сказал я. – Мне пора было узнать всю правду.

– Почему-то правда обычно связана с болью, – кивнув, заметил Кромвель. – Недаром говорится: «мучительная правда». Никто не скажет «счастливая правда». Простите, ваше величество, – смиренно прибавил он.