В тот январский день, надевая холодные железные доспехи, каждый мог почувствовать себя прирожденным нормандцем. Снег поблескивал под голубеющими небесами, каждая черточка, каждая грань были отчетливо зримы и остры. Ледяной воздух казался необычайно прозрачным, и, словно бьющиеся сосульки, прорезали его звуки фанфар и подвесных колокольчиков лошадиной упряжи. На поле уже выезжали рыцари, и их знамена и эмблемы, яркие и четкие изображения геральдических символов великолепно смотрелись на фоне белого снежного покрова. Скоро эхом разнесется повсюду лязг клинков, и высекаемые ими искры посыплются звездным дождем.

Нога по-прежнему беспокоила меня. Воспаление усилилось, и мне стало трудно ходить, не выдавая недомогания. Сидеть на лошади было не легче; при этом больше напрягались другие мышцы, но эти усилия все равно тревожили язву, и меня мучили стреляющие боли.

Я в серебряном плаще и при полном вооружении дважды объехал ристалище в сопровождении тридцати пехотинцев в серебристо-белых одеждах. Мой выезд традиционно открывал состязания. В поединках собиралось участвовать около двух десятков бойцов.

В отличие от времен короля Артура наши турниры не оживляло появление неведомых соперников или Зеленого рыцаря. Хотя в ранней юности я сам сражался под вымышленным именем, но те годы давно миновали. А жаль... жаль было многого.

Мой конь бил копытами и возбужденно фыркал, извергая из ноздрей облачка пара. За барьером, в дальнем конце арены, маячил мой противник. Я различил на его шлеме цвета маркизы Эксетера. Видимо, мне предстоит сразиться с моим кузеном Куртене (если, конечно, его супруга не завела дерзкого любовника). А он славился боевым мастерством.

Я послал лошадь в галоп; она рванулась вперед, рассекая грудью чистый разреженный воздух, и даже внутрь моего железного шлема проник громоподобный, тяжелый перестук копыт по мерзлой земле. Через узкие прорези забрала я увидел приближающегося ко мне маркиза; в поле зрения была только его фигура, и ничего больше. Я поднял копье как положено, установил его комель в медную вмятину нагрудника, приподнялся на стременах и сделал бросок.

Внезапно мощный удар поверг меня в оцепенение, полностью лишив двигательных способностей. Небо завертелось надо мной, поманила соколиная высь, замельтешили перед глазами бело-голубые крылья, а воздух вдруг потеплел и начал источать нежнейшее благоухание белых роз...

Не в силах пошевелиться, я лежал, прижимаясь щекой к меховой полости, и слушал тихий гул голосов, похожий на сонное жужжание пчел Джейн. В чудном умиротворении я внимал этому воркованию. Как приятно оттягивать момент пробуждения, не обращая внимания на суету слуг, готовых начать церемонию утреннего туалета.

– ...невозможно скрыть от нее. И от них тоже.

Я с интересом подумал, о ком они говорят. Подслушивание – опасная забава, но взрослые отваживаются на нее легче, чем дети.

– Я послал за Кранмером. Мне пришлось взять ответственность на себя.

– Вам?

– Надо провести обряды причащения и соборования. Иначе его кончина будет ужасной.

– Почему? Разве он совершил тяжкий грех?

– Каждый желает исповедаться и получить отпущение грехов. Исповедники понадобились даже таким праведникам, как Мор и Екатерина.

– Ну а ему тем более!

– Что за преступные мысли!

Пауза.

– Нет, вы меня неправильно поняли. Я всего лишь имел в виду, что от него зависит спасение душ всего королевства. А Мор и Екатерина всю жизнь холили и нежили свои собственные добродетели.

Кто эти болтуны? Голоса казались мне совершенно незнакомыми.

– Я сообщил королеве.

Наконец-то я узнал голос герцога Норфолка.

– И что вы ей сказали?

– Что короля выбило из седла на ристалище и его придавила лошадь... Сказал, что он еще без сознания и еле дышит, прошло уже три часа, а ему пока не стало лучше.

– А что она вам ответила?

«Она обрадовалась, – мысленно ответил я им. – Ведь ее колдовские зелья оказались достаточно ядовитыми, чтобы ослабить мои силы».

– Она... рассмеялась... Но в моменты крайних потрясений ее всегда охватывает нервный смех, – пояснил ее дядя.

Через пару мгновений, когда я заговорил, крайнее потрясение пережили сами преждевременные плакальщики. Они встретили мое возвращение из небытия бурным ликованием. Искренним или притворным?

Что правда, то правда. Генрих так давно царствовал, что никто уже не помнил его предшественников, и за долгие годы он завел своих подданных в дебри, выбраться из которых мог только сам по тайной, известной лишь ему карте. Придворные, конечно, жутко перепугались, что он бросил их на произвол судьбы. Впервые у них мелькнула мысль о смертности короля, ведь все привыкли считать его неизменно здоровым и всесильным.

Силы мои постепенно восстанавливались. Разумеется, из благоразумия я выдавал постельный режим за необходимость «спокойного размышления», предписанную мне простую пищу – за «подготовку к посту», а ограниченную деятельность – за крайнюю озабоченность «личными делами». Ножная язва покрылась струпьями – очевидно, падение с лошади вызвало обострение. В некотором расстройстве пребывала и моя голова. Она временами сильно кружилась, а порой, входя в кабинет или гостиную, я забывал, зачем пришел.

– Королеву хотят перевести в родильные покои раньше времени, – сообщил мне доктор Баттс.

Раньше времени... да уж, намного раньше. Ребенок не выживет, появившись на свет так несвоевременно. Анна потеряла сына, который мог стать ее спасением.

– Она спрашивала обо мне?

– Конечно. Акушерки говорят, что из страха перед вами она отчаянно оттягивает роды. Но то, что умерло или нежизнеспособно, должно выйти из ее чрева. А она намеренно удерживает плод. Прошу вас, ваше величество, попробуйте уговорить ее.

Я накинул подбитый мехом плащ. В Гринвиче покои королевы находились далеко от моих, а после злосчастного падения я постоянно мерз. Январь еще не закончился. Но сегодня уже двадцать девятое число. Я вздрогнул: в этот день гроб Екатерины должны захоронить в Питерборо, в соборе Святого Петра аббатства Солтри. Этим погребением завершится ее земной путь, и Екатерина останется лишь в людской памяти. Но она еще пребывала на земле, когда закончились родовые муки Анны.

Теперь в апартаментах Анны никто не веселился. Двери мне открыл молчаливый страж. Мебель в приемном зале и гостиных аккуратно расставили вдоль стен. По пути мне встречалось все больше слуг, царящая вокруг тишина казалась весомой, как обильный снегопад в северных лесах. В будуаре онемевшие музыкальные инструменты лежали на подоконниках. Наконец я вошел в опочивальню Анны. Меня встретил доктор Бичи.

– Все кончено, – сказал он. – Принц мертв.

Он показал на стоявшую на письменном столе корзину с каким-то свертком. Она потеснила Аннины итальянские перья и инкрустированные шкатулки с письмами.

– Там действительно принц?

– Судя по известным признакам, плод принадлежал к мужскому полу, но он прожил во чреве не больше шестнадцати недель. Не желаете ли...

Я кивнул. Помощник лекаря принес мне корзину. Я откинул край пеленки и пристально взглянул на студнеобразное, почти прозрачное существо длиной всего несколько дюймов. Хотя мужские гениталии уже сформировались. Опустив покрывало, я отвернулся.

– А теперь я желаю видеть королеву, – заявил я. – Когда она разрешилась... от бремени?

– Около получаса тому назад, не больше, – доложил доктор Бичи. – Она изо всех сил старалась удержать плод во чреве. Эти усилия истощили ее, и в итоге роды прошли гораздо болезненнее обычных. Она нуждается... в утешении.

«Королева выкинула своего спасителя», – написал на той неделе какой-то дипломат. Да, Анна возлагала большие надежды на будущего сына. Она мечтала о триумфе. Но проиграла.

– Итак, – сказал я, подходя к кровати, где суетились фрейлины, омывая и приводя в порядок свою королеву. – Вы потеряли моего мальчика.