Больше ничего – разумеется, за исключением того пространства, которое она навечно занимает в моей голове. Пространство, которое она теперь делила с отцом, мне совершенно незнакомым.

А когда умрем мы с Чарли… пустота. Вот что останется от Дороти и Джека Малоунов. Их след в жизни будет навсегда стерт. Точно так же для меня последним пристанищем будет Этан. Пока он остается на земле…

Я содрогнулась, и мне вдруг стало зябко, так что захотелось согреться еще одной дозой виски. Я прошла на кухню. Розелла стояла у мойки, заканчивая с грязной посудой. Мег сидела за кухонным столом, и ее сигарета дымилась в блюдце (мама не держала в доме пепельниц), а рядом с наполненным стаканом стояла бутылка виски.

– Не смотри на меня с таким укором, – сказала Мег. – Я предлагала Розелле свою помощь.

– Я имела в виду твою сигарету, – сказала я.

– Мне не мешает, – заверила Розелла.

– Мама ненавидела табачный дым, – сказала я.

Отодвинув стул, я села, потянулась к пачке «Меритс», выбила себе сигарету и закурила. Мег удивленно взглянула на меня.

– Может, передать молнией в «Рейтер»? – сказала она. – Или в Си-эн-эн?

Расхохотавшись, я выпустила целый клуб дыма:

– Раз или два в году я балую себя. По особым случаям. Ну, вроде того, когда Мэтт объявил о своем уходе. Или когда мама позвонила мне в апреле, сообщив, что ложится в госпиталь на обследование, но уверена, что ничего страшного…

Мег налила в стакан щедрую порцию виски и подвинула его мне:

– До дна, дорогая.

Я послушно выполнила ее команду.

– Почему бы тебе не пойти вместе с тетей, – предложила Розелла. – Я закончу здесь сама.

– Я остаюсь, – сказала я.

– Глупо, – заметила Мег. – Кстати, я вчера обналичила свой чек соцстраховки, так что теперь я при деньгах, и страшно хочется чего-то холестеринового… вроде бифштекса. Как ты смотришь на то, чтобы я заказала нам столик в «Смит и Волленски»? Ты когда-нибудь видела, какими дозами там подают мартини? Емкости размером с аквариум для золотых рыбок.

– Побереги свои деньги. Сегодня ночью я останусь здесь.

Мег и Розелла обменялись встревоженными взглядами.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что собираюсь остаться здесь ночевать.

– Ну это уж совсем ни к чему, – сказала Розелла.

– Хочешь добить себя окончательно? – добавила Мег.

– Это решено. Я буду ночевать здесь.

– Что ж, тогда и я останусь, – сказала Мег.

– Нет, ты не останешься. Я хочу побыть одна.

– Но это безумие, – возмутилась Мег.

– Послушайся тети, – сказала Розелла. – Оставаться здесь одной на всю ночь… это плохая мысль.

– Я справлюсь.

– Не будь такой самоуверенной, – сказала Мег.

Но разубедить меня было невозможно. Я расплатилась с Розеллой (она не хотела брать дополнительный платы, но я все-таки впихнула ей стодолларовую бумажку и наотрез отказалась забирать ее обратно) и часам к пяти наконец выпроводила Мег. Мы обе были навеселе, потому что я не отставала от нее, опрокидывая рюмку за рюмкой… и уже где-то после четвертой сбилась со счету.

– Знаешь, Кейти, – сказала она, когда я помогала ей надеть пальто, – я все-таки думаю, что ты мазохистка.

– Спасибо за столь откровенную оценку моих слабостей.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Оставаться одной в квартире покойной матери – хуже не придумаешь. Но ты делаешь именно это. И меня это просто бесит.

– Я просто хочу побыть одна. Здесь. Пока ничего отсюда не вывезли. Неужели ты не можешь этого понять?

– Конечно, могу. Точно так же, как понимаю, что такое мазохизм.

– Ты мне сейчас напоминаешь Мэтта. Он всегда говорил, что у меня настоящий талант быть несчастной.

– К черту этого придурка-карьериста. Тем более что он доказал свой талант приносить несчастье.

– Может, он и прав. Иногда я думаю…

Я замолчала, мне вдруг расхотелось произносить вслух свою мысль. Но Мег потребовала:

– Ну-ка давай выкладывай, что ты там думаешь.

– Я не знаю. Иногда мне кажется, что я все неправильно воспринимаю.

Мег закатила глаза:

– Добро пожаловать в ряды простых смертных, дорогая.

– Ты знаешь, о чем я.

– Нет. На самом деле я не знаю. Ты успешна во всем, что ты делаешь, у тебя замечательный ребенок…

– Лучший ребенок.

Мег поджала губы, и легкая тень грусти легла на ее лицо. Хотя она редко говорила об этом, я знала, что бездетность всегда была ее тайной болью. И я помнила, что она сказала, когда я объявила ей о своей беременности: «Поверь мне на слово. Хоть я и не вышла замуж, но у меня никогда не было недостатка в мужиках. И большинство из них – никчемные слабаки и мерзавцы, которые шарахаются от тебя, когда видят, что ты независимая баба. Единственное благо, что может дать тебе мужчина, – это ребенок».

«Тогда почему ты не воспользовалась этим и не родила?»

«Потому что тогда, в пятидесятые и шестидесятые – когда я это еще могла сделать, – быть матерью-одиночкой считалось дикостью, равносильной поддержке космической программы русских. Незамужняя мать тотчас получала клеймо изгоя – а у меня просто не хватило смелости противостоять общественному мнению. Наверное, в душе я все-таки трусиха».

«Вот уж кем бы ни назвала тебя, так это трусихой. Если уж зашел разговор, так в нашей семье трусихой всегда была я».

«Ты вышла замуж. Ждешь ребенка. И по мне, так это очень смелый поступок».

Она сразу же сменила тему разговора. Больше мы никогда не говорили об этом. Тоска по детям проскальзывала у нее лишь в такие моменты, как сейчас, – когда упоминание об Этане вызывало грусть, которую она тут же заливала алкоголем.

– Чертовски верно замечено, он лучший ребенок, – сказала она. – И плевать, что брак оказался неудачным. Зато посмотри, что ты из него вынесла.

– Я знаю…

– Так чего же тогда расстраиваться?

О господи… да я просто не знаю, как объяснить это неопределенное и в то же время разрушительное чувство – растущее недовольство собой и местом, которое ты занимаешь в жизни.

Но я была слишком усталой – и слишком пьяной, – чтобы ввязываться в беседу. Поэтому я просто кивнула головой в знак согласия и сказала:

– Я поняла тебя, Мег.

– Очень плохо, что твоя мать не воспитала тебя католичкой. Из тебя получилась бы настоящая кающаяся грешница.

Мы спустились вниз на лифте. Мег взяла меня под руку и повисла на мне. Консьерж вызвал для нас такси. Он распахнул дверцу, и я помогла Мег сесть в машину.

– Надеюсь, виски вырубит тебя, – сказала она, – потому что мне совсем не хочется, чтобы ты сидела там и думала, думала, думала…

– Не вижу ничего плохого в том, чтобы думать.

– Это опасно для твоего здоровья. – Она схватила меня за руку. – Позвони мне завтра – когда выйдешь из сумрака. Обещаешь?

– Да. Обещаю.

Она посмотрела мне в глаза.

– Ты мой ребенок, – сказала она.

Я поднялась наверх. Какое-то время я стояла перед дверью квартиры, не решаясь войти. И лишь когда волнение улеглось, переступила порог.

Тишина в квартире была пугающей. Моей первой мыслью было бежать отсюда. Но я заставила себя пройти на кухню и убрать оставшуюся посуду. Я два раза протерла стол, потом принялась за буфет. Достав банку с чистящим порошком «Комет», я хорошенько отдраила мойку. Прошлась по комнатам с баллончиком спрея для мебели, отполировала все деревянные поверхности. Зашла в ванную. Я заставляла себя не замечать ободранных обоев и сырых пятен на потолке. Вооружившись ершиком, я принялась за работу. Отдраив унитаз, я переключилась на ванну, на которую потратила минут пятнадцать, но так и не сумела избавиться от въевшейся ржавчины вокруг сливного отверстия. Раковина оказалась еще более ржавой. С маниакальным упорством я продолжала скоблить ее… начисто позабыв о том, что занимаюсь уборкой в своем шикарном черном костюме (неоправданно дорогой и ужасно стильной двойке от «Армани», которой Мэтт поразил меня пять лет назад на Рождество; позже я поняла, что этим подарком он просто хотел искупить свою вину, поскольку уже второго января он преподнес мне новый сюрприз, объявив, что у него роман с некоей Блэр Бентли, а потому он решил развестись со мной, и желательно немедленно).