Поэтому я встала, пригладила волосы, сделала глубокий вдох и медленно пошла по коридору, готовая «встретить» наказание. Я два раза постучала в дверь. «Леланд Макгир: Художественный редактор» — было выведено на матовом стекле.
– Входите, – сказал он.
Еще не переступив порог кабинета, я начала говорить:
– Мистер Макгир, я так виновата…
– Пожалуйста, закрой за собой дверь, Сара, и присаживайся.
Его тон был холодным, чужим. Я сделала, как он просил: опустилась на жесткий деревянный стул и так и сидела лицом к нему, аккуратно сложив руки на коленях, – нерадивая ученица, вызванная в кабинет директора. Только в моем случае облеченный властью человек, восседавший напротив меня, мог не только погубить мою карьеру, но и лишить меня средств к существованию.
– С тобой все в порядке, Сара? – спросил он.
– Да, все отлично, мистер Макгир. Просто замечательно. Если бы только я могла объяснить…
– Нет, Сара, с тобой не все в порядке. И давно, не так ли?
– Я даже не могу передать вам, как мне жаль, что я пропустила звонки мистера Глика. Но сейчас всего лишь полчетвертого. Я могу перезвонить ему немедленно и получить всю информацию по Гарфилду…
Леланд не дал мне договорить:
– Я уже передал интервью с Гарфилдом другому сотруднику. Лоуис Радкин займется им. Ты знакома с Лоуис?
Я кивнула. Лоуис, недавняя выпускница колледжа Маунт-Холиок, пришла в нашу редакцию в сентябре. Она тоже была довольно честолюбивой журналисткой. Я знала, что меня она рассматривает как свою главную соперницу во внутрикорпоративной борьбе… хотя я никогда и не играла в такие игры (наивно полагая, что хороший работник всегда пробьется сам). Сейчас я знала, что последует дальше: судя по всему, Леланд решил, что художественной редакции требуется только одна писательница, и это будет Лоуис.
– Да, – тихо прозвучал мой голос, – я знакома с Лоуис.
– Талантливая журналистка.
Если бы я желала немедленного увольнения, то могла бы добавить: «Да, и я видела, как она с тобой заигрывает». Но вместо этого я лишь кивнула головой.
– Не хочешь рассказать мне, в чем дело, Сара? – спросил он.
– Разве вы не удовлетворены моей работой, мистер Макгир?
– У меня нет серьезных претензий к тебе. Ты пишешь действительно неплохо. И быстро. Если не считать сегодняшнего дня, на тебя всегда можно было положиться. Но меня волнует то, что в последнее время ты постоянно выглядишь усталой, какой-то отсутствующей и работаешь просто на автомате. Кстати, я не единственный, кто это заметил…
– Понимаю, – как-то неопределенно произнесла я.
– У тебя какое-то горе?
– Нет… ничего страшного.
– Тогда, может… дела сердечные?
– Возможно.
– Ты явно не хочешь говорить об этом…
– Извините…
– Извиняться совсем не обязательно. Твоя личная жизнь – это твоя личная жизнь. Но только до того момента, пока она не затрагивает работу. И хотя я, как старый газетчик, выступаю против корпоративной идеологии, мои боссы полагают, что каждый, кто трудится в этих стенах, должен быть «командным игроком», по-настоящему преданным журналу. Ты же, боюсь, отстранилась от коллектива – до такой степени, что многие считают тебя высокомерной и заносчивой.
Для меня это было новостью, и я глубоко огорчилась.
– Я вовсе не пытаюсь быть высокомерной, сэр.
– Ощущение, Сара, это всё, тем более в коллективе. А у твоих коллег есть ощущение, что тебе лучше быть где угодно, только не в «Лайф».
– Вы собираетесь уволить меня, мистер Макгир?
– Я не настолько суров, Сара. Да и ты не сделала ничего такого, чтобы заслуживать увольнения. Однако я бы попросил тебя подумать о том, чтобы работать на нас независимо… скажем, на дому.
Тем же вечером, накачиваясь красным вином у Эрика дома, я посвятила брата в подробности своего разговора с Леландом Макгиром.
– Так вот, после того, как он оглушил меня предложением работать дома, он изложил свои условия. Полгода он будет держать меня на полной ставке – и за это я должна буду каждые две недели приносить по рассказу. Меня больше не будут считать сотрудником «Тайм энд лайф», я буду просто фрилансером, так что никаких благ и преимуществ.
– Поверь мне, это и есть самое большое благо – не ходить по утрам в офис.
– Я уже думала об этом. Но все-таки не представляю, как я смогу работать сама по себе.
– Ты же говорила, что давно мечтаешь писать беллетристику. Теперь у тебя появляется отличный шанс…
– Я уже отказалась от этой идеи. Какой из меня писатель…
– Тебе всего лишь двадцать четыре. Не надо списывать себя раньше времени. Тем более что ты толком еще и не пыталась писать.
– Понимаешь, в этом вся проблема: я никак не могу начать.
– Ну тогда напой первые строчки.
– Очень смешно… Но я неудачница не только в творчестве, я еще, как говорит Леланд Макгир, не командный игрок.
– Интересно, а кому охота быть «командным игроком»?
– Во всяком случае, это лучше, чем прослыть высокомерной аристократкой. Но я ведь не такая, правда?
Эрик рассмеялся:
– Скажем так: тебя не примут по ошибке за выходца из Бруклина.
Я наградила его кислой улыбкой:
– Спасибо.
– Извини. Я как-то не подумал.
– Да уж. Это точно.
– От него по-прежнему никаких вестей?
– Ты ведь знаешь, что я бы сказала, если бы…
– Знаю. И я просто не хотел лишний раз спрашивать…
– Потому что… дай-ка угадаю… ты считаешь меня романтической дурочкой, которая втрескалась в негодяя после единственной ночи тупой страсти.
– Считай, что угадала. Но я благодарен твоему бруклинскому ирландскому негодяю хотя бы за то, что он спровоцировал твой уход из «Лайф». Пойми, Эс, мы с тобой – не командные игроки. И это означает, что мы всегда будем в стороне от толпы. Поверь мне, это не так уж плохо… если только ты справишься с этим. Так что считай, у тебя появилась возможность убедиться в том, что ты для себя – самая лучшая компания. Интуиция мне подсказывает: ты действительно сможешь работать сама на себя. Есть в тебе этот талант отшельника.
Я легонько ущипнула его за плечо.
– Ты все-таки невозможный, – сказала я.
– Но ты мне даешь такие замечательные поводы быть невозможным.
У меня вырвался грустный вздох.
– Я, наверное, так и не дождусь от него письма?
– Наконец-то до тебя что-то доходит.
– Я вот все думаю… не знаю… а вдруг с ним что-то случилось или его перевели в какое-то отдаленное место, куда и письма не доходят.
– Да и вообще он может находиться на сверхсекретном задании вместе с Матой Хари, пусть даже французы имели неосторожность расстрелять ее в семнадцатом году.
– Хорошо-хорошо, я все поняла.
– Забудь его, Эс. Пожалуйста. Ради своего же блага.
– Видит Бог, как я хочу этого. Просто… он не уходит. Что-то произошло в ту ночь. Необъяснимое и в то же время главное. И хотя я все пытаюсь убедить себя в том, что это глупость и безрассудство, я знаю одно: он был моим мужчиной.
На следующее утро я расчистила свой стол в редакции «Лайф». Прошла по коридору и заглянула в кабинет Леланда.
– Я просто зашла попрощаться, – сказала я.
Он не пригласил меня ни войти, ни присесть, да даже не поднялся из-за стола. Казалось, он немного нервничал в моем присутствии.
– Ну, речь не идет о прощании, Сара. Мы по-прежнему будем сотрудничать.
– Вы подумали о моем первом задании как фрилансера?
Он избегал встречаться со мной взглядом.
– Еще нет… но я обязательно свяжусь с тобой через пару дней, и мы кое-что обсудим.
– Значит, мне ждать вашего звонка?
– Конечно, конечно. Я позвоню, как только мы расправимся с текущим номером. А пока ты можешь насладиться коротким отдыхом.
Он потянулся к стопке бумаг и погрузился в работу. Это был намек на то, что мне пора уходить. Я подхватила картонную коробку со своими нехитрыми пожитками и направилась к лифту. Когда двери лифта разъехались, кто-то похлопал меня по плечу. Это была Лоррен Тьюксберри. Высокая худая брюнетка лет за тридцать, с клювообразным носом и короткой стрижкой, она работала дизайнером в редакции искусств и слыла первой сплетницей нашего офиса. Мы зашли в лифт вместе. Как только двери закрылись, она наклонилась и прошептала мне на ухо (чтобы не слышал лифтер): «Через пять минут встречаемся в кафе на углу Сорок шестой и Мэдисон».
