– А что говорит Холли?

– Она… она до конца не понимает, насколько все плохо.

– Ты хочешь сказать, что не говорил ей об этом?

– Нет… просто… просто я не хочу волновать ее.

– Ну, положим, поволноваться ей придется, когда вас вышвырнут из дома.

– Не произноси этого слова – вышвырнут.

– И что ты собираешься делать?

– Я не знаю. Все небольшие сбережения, что у нас были… и кое-какие акции… все потрачено.

Пять тысяч долларов. Я знала, что у меня на сберегательном счете восемь тысяч… и у мамы на депозите примерно одиннадцать с половиной, что было частью моего наследства, в которое я должна была вступить после официального утверждения завещания. Пять тысяч долларов. Для меня это были серьезные деньги. С их помощью можно было частично покрыть стоимость семестра обучения Этана в «Алан-Стивенсон». И почти три месяца аренды за квартиру. На пять тысяч долларов у меня были большие планы.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Чарли. – После стольких лет молчания первый звонок, и сразу с просьбой дать денег.

– Да, Чарли, именно об этом я думаю. И еще о том, как больно ты обидел маму.

– Я был неправ.

– Да, Чарли. Ты был очень неправ.

– Прости. – Его голос опустился до шепота. – Я не знаю, что еще сказать.

– Я не прощаю тебя, Чарли. Не могу простить. Я хочу сказать, да, я знаю, иногда она бывала слишком назойлива и властна. Но ты просто вычеркнул ее из своей жизни.

Я слышала, как у него перехватило дыхание, будто он пытался сдержать рыдания.

– Ты права, – произнес он.

– Мне все равно, права я или нет – сейчас уже поздновато спорить об этом. Единственное, что я хочу знать, Чарли, почему это произошло.

– Мы никогда не ладили.

Это было правдой – в моих воспоминаниях из детства сохранились бесконечные споры между матерью и братом. Казалось, они не могли ни в чем согласиться друг с другом, к тому же у мамы была привычка постоянно вмешиваться в чужие дела. Но в то время как я приноровилась отражать (или даже игнорировать) ее попытки вторжения в мою жизнь, Чарли постоянно находился под этим гнетом. Его положение усугублялось тем, что он отчаянно скучал по отцу (и нуждался в нем). Ему было почти десять, когда умер отец, – и, судя по тому, что я слышала от брата, он боготворил отца и отчасти винил мать в его преждевременной смерти.

– Она никогда не любила его, – однажды сказал он мне, тринадцатилетней. – Сделала его жизнь такой несчастной, что он почти не бывал дома.

– Но мама говорила, что он все время был в разъездах.

– Да, его никогда не было в городе. А все потому, что он просто не хотел быть с ней.

Поскольку отец умер, когда мне было всего полтора года, у меня не сохранилось никаких воспоминаний о нем (не говоря уже о том, чтобы я его знала). Так что, когда бы Чарли ни заговорил об отце, я ловила каждое его слово… тем более что мама постоянно пресекала разговоры о покойном Джеке Малоуне – то ли ей было слишком больно говорить о нем, то ли попросту не хотелось. Так и получилось, что со слов Чарли у меня сложилось мнение о несчастливом браке родителей, и я втайне винила в этом мать.

В то же время мне было не понятно, почему Чарли так и не смог выстроить отношения с матерью. Видит Бог, я же постоянно сражалась с ней. Меня она тоже сводила с ума своей назойливостью. Но я бы никогда не посмела вычеркнуть ее из своей жизни, как это сделал Чарли. Правда, у меня сложилось впечатление, что мама была несколько противоречива в своих чувствах к единственному сыну. Конечно, она любила его. Но я не переставала задаваться вопросом, не видит ли она в нем причину, заставившую ее согласиться на заведомо неудачный брак с Джеком Малоуном. В свою очередь, Чарли так и не оправился от потери отца. И ему совсем не улыбалась роль единственного мужчины в доме. Так что, как только это стало возможным, он сбежал – прямо в объятия женщины настолько властной и деспотичной, что в сравнении с ней мама показалась бы либералкой.

– Я знаю, что вы никогда не ладили, Чарли, – сказала я. – И да, у нее бывали заскоки. Но все равно она не заслужила того наказания, которое вы с Принцессой ей назначили.

Долгая пауза.

– Нет, – наконец заговорил он. – Не заслужила. Но что я могу сказать, Кейт? Кроме того, что позволил себе подпасть под влияние… – Он не закончил фразу и понизил голос: – Скажем так: мне был поставлен ультиматум «Или я, или она». А я дал слабину и не стал сопротивляться.

Снова пауза. Я первой нарушила молчание:

– Хорошо, я перешлю тебе через «Федэкс» чек на пять тысяч долларов.

До него не сразу дошло.

– Ты серьезно?

– Мама одобрила бы это.

– О господи, Кейт… Даже не знаю, что…

– Ничего не говори…

– Я потрясен…

– Не надо. Это же наше семейное дело.

– Я обещаю, клянусь, я верну, как только…

– Чарли… довольно. Чек будет у тебя завтра. И когда у тебя появится возможность, тогда и отдашь. А теперь мне нужно попросить тебя…

– Что угодно. Я весь в твоем распоряжении.

– Да нет, мне просто нужно, чтобы ты ответил мне на один вопрос, Чарли.

– Конечно, конечно.

– Ты был знаком с Сарой Смайт?

– Никогда не слышал этого имени. А почему ты спрашиваешь?

– Я получила от нее письмо с соболезнованиями, и она пишет, что знала маму и папу еще до моего рождения.

– Нет, я не припоминаю. Хотя я вообще мало кого помню из их друзей того времени.

– Ничего удивительного. Я сама не помню, с кем встречалась месяц назад. Но все равно спасибо.

– Нет, это тебе спасибо, Кейт. Ты даже не представляешь, что значат для всех нас эти пять тысяч…

– Думаю, догадываюсь.

– Благослови тебя Господь, – тихо произнес он.

Когда я повесила трубку, меня пронзила мысль: а ведь я скучаю по брату.

Остаток утра я посвятила уборке квартиры и прочим домашним делам. Вернувшись из прачечной, расположенной в подвале нашего дома, я обнаружила оставленное на автоответчике сообщение:

– Здравствуй, Кейт…

Голос был мне незнаком; он был приятным и аристократическим, с легким акцентом, характерным для жителей Новой Англии.

– Это Сара Смайт. Надеюсь, ты получила мое письмо, и прошу извинить, что звоню тебе домой. Но я подумала, что хорошо бы нам встретиться. Как ты уже знаешь из моего письма, я была близким другом вашей семьи, когда еще был жив твой отец, и мне бы очень хотелось возобновить общение с тобой после стольких лет. Я знаю, как ты занята, поэтому, если у тебя будет возможность, позвони мне, пожалуйста. Мой телефон 555.0745. Сегодня днем я дома, если что. Еще раз хочу сказать тебе, что мысленно я с тобой в столь трудный для тебя час. Но я знаю, что ты упорная и сильная, поэтому справишься. Я очень жду нашей встречи.

Я дважды прослушала сообщение, чувствуя, как нарастает во мне тревога (и раздражение). Мне бы очень хотелось возобновить общение с тобой после стольких лет… Я знаю, как ты занята… Я знаю, что ты упорная и сильная… Боже правый, эта женщина говорила так, будто она была старым добрым другом нашей семьи или как будто я залезала к ней на колени, когда мне было пять лет. И неужели ей не хватает такта понять, что, лишь вчера похоронив свою мать, я не в том настроении, чтобы устраивать светские посиделки?

Я схватила письмо, которое она прислала мне поутру. Прошла в комнату Этана. Включила его компьютер. И написала:

Дорогая мисс Смайт!

Я очень тронута как вашим письмом, так и сообщением.

Как вы, я уверена, знаете, горе по-разному влияет на людей. Сейчас мне просто хочется сделать передышку и побыть наедине со своим сыном и своими мыслями.

Я очень надеюсь на ваше понимание. Еще раз прошу принять мою благодарность за ваше участие в столь печальный для меня момент.

Ваша,

Кейт Малоун.

Я два раза перечитала письмо, прежде чем распечатать его. Потом я поставила свою подпись, вложила письмо в конверт, надписала имя и адрес Смайт и заклеила. Вернувшись на кухню, я сняла трубку и позвонила своему секретарю в офис. Она обещала доставить письмо курьером. Я знала, что могла бы отправить его и почтой, но побоялась, что она вновь позвонит мне сегодня вечером. А мне больше не хотелось ее слышать.