Нынешние дети сильнее. Ребусу вспомнилась его юность. Как старший брат, он дрался за двоих, заслоняя Мики, а дома наблюдал, как всю свою любовь и заботу изливает на Мики отец. Он зарывался поглубже в диванные подушки, надеясь в один прекрасный день и вовсе исчезнуть. Тогда они пожалеют. Тогда пожалеют…

В половине восьмого он зашел в спальню, пропитавшуюся мускусным ароматом, запахом любви, запахом звериной берлоги, и разбудил Джилл поцелуем.

– Пора, – сказал он. – Вставай, я наполню тебе ванну.

Пахла она хорошо, как лежащий на пеленке у камина младенец. Ребус залюбовался очертаниями ее изогнувшегося тела, освещенного размытым, бледным солнечным светом. У нее было красивое тело, свежее тело молодой женщины. Гладкие ноги. Волосы взъерошились со сна как раз настолько, чтобы возбуждать желание.

– Спасибо.

К десяти часам ей надо быть в управлении, чтобы согласовать очередное сообщение для печати. Передохнуть некогда: дело разрастается, как раковая опухоль. Ребус наполнил ванну, поморщившись при виде грязного ободка. Ему нужна домработница. Не попробовать ли уговорить Джилл заняться уборкой?

Еще одна грешная мысль, прости, Господи.

Раскаяние навело его на другую мысль – о посещении церкви. В конце концов, опять наступило воскресенье, а он уже не одну неделю обещал себе попытаться снова – найти наконец такую церковь, где никто не помешает ему беседовать с Создателем.

Он терпеть не мог конгрегационалистов. Ему были ненавистны улыбки и ужимки шотландских протестантов в праздничных нарядах, которые приходят в церковь пообщаться с соседями, а не с Богом. Он пробовал ходить в семь эдинбургских церквей различных конфессий, и ни одна не пришлась ему по душе. Пробовал по воскресеньям два часа сидеть дома, читать Библию и молиться, но и из этого ничего хорошего почему-то не вышло. Он попал в безвыходное положение: верующий, отлученный от своей церкви. Довольствуется ли Бог искренней верой человека, не выполняющего обрядов? Возможно, но ею не довольствуется он, Джон Ребус. Его вера, похоже, круто замешена на чувстве вины и сознании собственного лицемерия. Лишь публичное покаяние притупляет тягостное чувство вины за грехи его перед Богом.

– Готова моя ванна, Джон?

Джилл стояла перед ним, не стесняясь своей наготы. Она не стала приглаживать волосы, а очки оставила в спальне. Джон Ребус почувствовал, что душа его подвергается опасности. Да пропади оно все пропадом, подумал он, обхватывая ее бедра. Чувство вины может и подождать.

Потом ему пришлось вытирать пол в ванной – в очередной раз был опытным путем доказан Архимедов закон вытеснения воды. Вода разливалась в ванне, точно кисельные реки с молочными берегами, и Ребус едва не утонул.

И все же он почувствовал себя лучше.

– Господи, я просто несчастный грешник, – прошептал он, когда Джилл одевалась. Открывая дверь квартиры, она выглядела строгой и собранной, как если бы заходила к нему с двадцатиминутным официальным визитом.

– Может, условимся о встрече? – спросил он.

– Можно, конечно, – ответила она, роясь в своей сумочке. Ребусу стало интересно, почему женщины всегда это делают – особенно в фильмах и детективных романах – после того, как переспят с мужчиной. Неужели подозревают своих партнеров в воровстве?

– Но, пока идет это расследование, – продолжала она, – не стоит давать твердых обещаний. Давай просто постараемся не терять друг друга, идет?

– Идет.

Он надеялся, что она услышала в его голосе нотку смятения, разочарования маленького мальчика, которому отказано в просьбе.

На прощание они вежливо поцеловались сухими губами, и она ушла. Запах ее, однако, остался, и Ребус с удовольствием вдыхал его, готовясь к предстоящему дню. Он нашел рубашку и брюки, не пахнущие табаком, и не спеша оделся, стоя с мокрыми ногами перед зеркалом в ванной – любуясь собой и мурлыча церковный гимн.

Иногда жизнь бывает хороша. Иногда.

Джим Стивенс положил в рот три таблетки аспирина и запил их апельсиновым соком. Унизительно было сидеть в литском баре и у всех на глазах потягивать сок, но мысль о том, чтобы выпить хотя бы полпинты крепкого пенистого пива, вызывала у него тошноту.

Слишком много он выпил на той вечеринке – слишком много, слишком быстро и в чрезвычайно разнообразных сочетаниях.

Лита, конечно, не могли не коснуться новые веяния. Район гордился своими кафе во французском стиле, новыми барами, большими квартирами-студиями и дорогими магазинами. Но Лит по-прежнему оставался тем же старым портом, еще не забывшим далеких легендарных времен, когда бордоские вина галлонами выгружались с кораблей и продавались на улицах с запряженных лошадьми телег.

Трепеща под напором ветра перемен, Лит сохранил свой портовый дух – и традиционные портовые питейные заведения.

– Черт подери! – заорал кто-то за спиной у Стивенса. – Этот тип все пьет двойными порциями, даже безалкогольные напитки!

На спину Стивенсу опустился тяжелый кулак размером вдвое больше его собственного. Смуглый обладатель кулака опустился на соседний табурет. Рука так и осталась лежать на Стивенсовой спине.

– Привет, Поудин, – сказал Стивенс. В баре было душно, Стивенса прошибал пот, и сильно колотилось сердце: симптомы тяжкого похмелья. Ему казалось, что он даже потеет алкоголем.

– Ну и ну, Джеймс, старина, что за дрянь ты тут хлещешь? Бармен, побыстрее налейте этому человеку виски! От детского сока он того и гляди ноги протянет!

Поудин с хохотом убрал руку со спины репортера и, едва тот успел вздохнуть с облегчением, вновь опустил, больно ударив его ладонью. Стивенс почувствовал, как все его нутро содрогается, бурно протестуя.

– Сегодня моя помощь нужна? – спросил Поудин, сильно понизив голос.

Детина Поудин двадцать лет прослужил моряком, и тысячи портов оставили у него на теле шрамы и метки. О том, как он зарабатывает деньги теперь, Стивенс знать не желал. Детина подрабатывал вышибалой в пивных на Лотиан-роуд и в сомнительных заведениях в районе Лита, но это была лишь верхняя часть айсберга: судя по слою грязи, покрывавшему пальцы Поудина, он вполне мог своими руками вылепить всю теневую экономику из гнилой тучной почвы под ногами.

– Не очень, Детина. Нет, просто мне надо кое-что обмозговать.

– Принесите мне завтрак, пожалуйста! Двойную порцию каждого блюда.

Бармен, разве что честь не отдав, унесся исполнять заказ.

– Как видишь, – сказал Поудин, – ты не единственный, кто все заказывает в двойном количестве, а, Джимми?

Ладонь вновь поднялась со спины Стивенса. Он скорчил гримасу в ожидании шлепка, но вместо этого рука бухнулась рядом на стойку. Он вздохнул с облегчением.

– Бурная была ночка, да, Джимми?

– Вот это мне и самому очень хотелось бы вспомнить.

Он уснул в одной из спален, уже под самый конец вечеринки. Потом заявилась какая-то парочка, его перенесли в ванную комнату и положили в ванну. Там он проспал часа два или три.

Проснувшись, он долго не мог ни согнуться, ни разогнуться. Выпил кофе, но кофе никогда ему не помогал.

Выйдя на холодный утренний воздух, Джим поболтал о том о сем с несколькими таксистами у газетного киоска, посидел в каморке швейцара одной из больших гостиниц на Принсес-стрит, выпил сладкого чаю и поговорил о футболе с заспанным ночным портье. Но он знал, что в конце концов окажется здесь, ибо, раз уж у него выдалось свободное утро, ему следует снова заняться тем, что его больше всего интересовало, – делом о наркотиках.

– Много сейчас товара в обороте, Детина?

– Ну, это смотря что ты ищешь, Джимми. Поговаривают, ты начинаешь всюду совать свой нос. Лучше бы тебе ограничиться легкими наркотиками. Держись от серьезного товара подальше.

– Это что, своевременное предостережение или угроза? – Стивенс не был расположен выслушивать угрозы, особенно сейчас, еще не справившись с воскресным утренним похмельем.