— Теперь я буду называть тебя Конни, — пропела она своим медовым голоском, которого Констанс не слышал уже, наверное, тысячелетие. — Мы же выпили «на брудершафт»…

Лишь бы ты не забыла об этом завтра, заметил про себя Конни. Его удивило, что Гермия так легко и непринужденно поцеловала его.

Наверное, это последствие миринго. Жаль, что на него миринго еще не успел подействовать. Уйти бы в эту сладкую сказку, романтическое забытье индонезийской ночи, расплавиться бы, как сыр, под лучами этих глаз, этих изумрудов в сочетании с золотом. Уйти и никогда не возвращаться в реальность, где есть Поит, его поиски, ее неприязнь. Забыть обо всем…

Гермия увлекла его танцевать. На этот раз танец носил эротический характер. Гермия обвивалась вокруг его торса, как зеленоглазая змея, ускользала из его рук, ласкала его лицо атласными движениями. Он никогда не видел, чтобы она танцевала так. Впрочем, Гермия вообще танцевала редко. Врожденная стеснительность мешала ей отдаться танцу целиком и полностью, погрузиться в него, как в сон, как в транс. Сейчас Констанс наблюдал, и не только наблюдал, но и участвовал в этом погружении. Если так продолжится и дальше, он просто сойдет с ума. И никакого Пойта они не найдут. Потому что каждое движение Гермии, каждое сексуальное па, которое она выписывала, прижимаясь к его пылающему телу, отдавалось внутри него болезненно-сладким стоном. Наваждение, сумасшествие, безумие этого вечера плавно вливалось в его голову, уже одурманенную миринго.

И наконец Констанс не выдержал. Пробормотав что-то вроде «пора покончить с этим безумием», он оставил недоумевающую Гермию одну и побежал сломя голову в ближайший перелесок. Ему нужно охладиться, ей богу, охладиться… Иначе страшно подумать о том, чем закончится эта ночь…

Небо, усыпанное крупным жемчугом, словно было создано для влюбленных. Кто-то, наверное, повесил эту синюю ткань, расшитую звездами, специально, чтобы поиздеваться над ним, отчаявшимся безумцем. Констанс сел, опершись спиной о толстый ствол дерева, и закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он по-прежнему видел Гермию. Зеленые глаза, бликующие золотом и страстью, чуть приподнятая влажно-атласная губа, обнажающая ряд белоснежных зубов, овал лица, ровный и ясный, словно отражение луны в тихих водах хрустального озера.

Господи! Когда же кончится это наваждение! — Констанс чуть не застонал от сладкой боли, разрывающей его душу на две половинки. Одна — воплощение рассудительности и хладнокровия — вещала, что нужно непременно взять себя в руки и сделать это как можно скорее. Другая — отчаянная авантюристка, страстная, романтичная и вместе с тем жестокая — заставляла его мучиться, терзаться сомнениями и дикой, почти первобытной страстью. И посередине между этими рвущими его на части половинками была любовь. Гармоничная и несуразная, ласковая и безжалостная, как разъяренный пчелиный улей, терпкая и сладкая, как нектар. Но, возможно, любовь — это единственное, что не позволяло ему разорваться надвое и сойти с ума. Именно она, несмотря на всю свою неоднозначность, склеивала эти половинки, умудрялась сдерживать лед и огонь, несовместимые друг с другом.

Как можно жить с таким хаосом внутри? — спрашивал себя Констанс. — Как можно удержаться, постоянно шагая, по краю безумия? Как? Он снова взглянул на небо. Звезды были так близко, что, казалось, можно вытащить их из подола ночи. Луна, наполовину спрятанная за синей тканью небес, подмигивала Констансу: мол, расслабься, все будет хорошо. Вдруг уши Констанса уловили шорох, раздавшийся позади него. Он обернулся.

Перед ним стояла Гермия. Ее лицо было освещено таинственной улыбкой, палевую тунику легкий ветерок относил назад, и Констансу показалось, что за спиной у Гермии мелькают крылья. Ох… «Миринго» дает о себе знать. Мир ассоциаций, конечно, богат, но не до такой же степени, чтобы Гермия из Горгоны Медузы превратилась в ангела?

— Почему ты ушел? — поинтересовалась она сладким голосом. — Я тебя обидела?

— Ну что ты, — смущенно пробормотал Констанс. Этот ее голосок действовал на него, как музыка гипнотизера на змею. — Ничего подобного. Просто… Просто неважно себя почувствовал.

— А-а, — понимающе кивнула Гермия и, качнувшись, протянула Констансу злополучный кувшин с драконьей пастью. — Попробуй, это поможет…

Констанс взял сосуд и взглянул в рубиновые огни драконьих глаз. На секунду ему показалось, что глаза мифического животного действительно светятся. И правда, наваждение… Он поднес сосуд ко рту и сделал несколько глотков.

— Панацея от всех бед, — улыбнулся он Гермии. — Ты утащила его с праздника?

— Ага. Благодаря ему я чувствую себя великолепно.

Чтобы подтвердить свои слова, Гермия начала кружиться среди деревьев.

— Мне хорошо! Мне сказочно хорошо! — кричала она не то Констансу, не то деревьям, молчаливо следящим за ее танцем. — Мне так хорошо! Хочешь, поиграем в прятки? — Она наконец прекратила кружиться, остановилась перед Констансом и кинула на него взгляд, полный лукавства.

— Почему бы и нет? — бодро отозвался Констанс, а, точнее, уже не Констанс, а тот, чей дух откликнулся на зов миринго. — Только не уходи далеко, а то я тебя не найду.

— Постараюсь, Конни, — улыбнулась Гермия и повелительным жестом указала на ствол дерева. — Становись и считай до… до… двадцати. А потом будешь меня искать.

Констанс зажмурил глаза и начал считать. Сбился, рассмеялся, услышал раздавшийся в ответ серебристый смех Гермии где-то неподалеку, и начал снова. А потом вновь сбился и опять начал счет. Сколько это продолжалось, Констанс не смог вспомнить даже на следующий день. И только когда разум, разбившийся на осколки, подсказал ему, что «двадцать» давно уже было, а сейчас уже «шестьдесят» или «семьдесят», Констанс оторвался от дерева, в которое за это время успел врасти, и отправился на поиски Гермии.

Поиски длились недолго. Пока Констанс шарил руками в разлапистом кусте, росшем под пальмой, на него, со звонким колокольчиковым смехом, прыгнула невесть откуда взявшаяся Гермия. Легкая девушка с силой, о которой Констанс и не подозревал, повалила его в траву. Они катались по земле и смеялись, как озорные дети. Парочка первобытных людей, впервые постигшая смысл и радость игры…

А потом их губы встретились снова, второй раз за этот сказочный вечер. Дыхания смешались, и Констансу показалось, что от Гермии пахнет сладкими лесными ягодами. Руки переплелись, и была заново открыта радость прикосновений. И все было впервые — так, как будто раньше с ними ничего не происходило: и музыка ночного ветерка, и душная прелесть объятий, и тягучий вкус поцелуев, и отрывистый, страстный шепот деревьев. И ласковые имена… Наслаждение, нежность, почти первобытная гармония с природой — все это накрыло их волной, противостоять которой было невозможно. Гермия растворялась в Констансе, а Констанс — в Гермии. Они переливали друг в друга свои души, свое тепло с щедростью людей, которым до сих пор некому было делать подарки… И не было силы, которая могла бы заставить их остановиться. Потому что любая сила сгорела бы в огненной стене любви и желания, которая укрыла их от мира…

Оторвав голову от жесткого плеча Констанса, Гермия оторопело огляделась вокруг. Спокойно, спокойно… Только не начинай паниковать, подсказывал ей внутренний голос. Где же ты был вчера?! — возмущенно поинтересовалась у голоса Гермия. — Уж точно не со мной. Иначе я не натворила бы тех глупостей, о которых сейчас и вспоминать-то страшно… Вчера ты и не думала меня слушать, прошипел голос. Делала все, что взбредет в голову. Пила этот, как его, миринго. А миринго и я попросту несовместимы. Так что, дорогуша, вини во всем себя…

Глаза Констанса были плотно закрыты. Он все еще спал. Гермия с нежностью, которую тщетно пыталась подавить, смотрела на него, спящего. И все-таки он такой красивый… Конечно, не эталон красоты, но для нее… Для нее Конни — самый красивый мужчина на свете…

Что за дурацкие мысли, тотчас же шикнул внутренний голос. Вместо того чтобы встать и бежать прочь от этого места, ты любуешься человеком, с которым вчера изменила своему жениху. А Поит, между прочим, сейчас неизвестно где и с кем…