– Возможно, но тут я вспомнил еще вот о чем, буквально месяц назад мне докладывали о странных убийствах, произошедших одно на кладбище и второе на складе местного торговца пряностями. В обоих случаях фигурировали мальчики приблизительно одного возраста – десяти и, кажется, двенадцать лет. Оба были из весьма уважаемых самурайских семей, оба очень хороши и оба похищены из своих домов. Когда стража, совершая обход, случайно наткнулась на первого мальчика, они не придали этому особого значения, так как посчитали убитого ребенком эта[19]. Но потом один из стражников обратил внимание, что мальчик очень чистенький и ухоженный, так что он никак не мог быть ребенком этих отродий. – Кияма нервно повел плечами. – Конечно, наша религия внушает нам относиться ко всем сословиям с одинаковым почтением, но эта…

– Я понимаю вас. – При воспоминании о грязных людишках Такеси и самого передернуло. – Конечно, ребенок из самурайской семьи ничем не напоминает ребенка из семьи эта.

– Вот именно! Наш священник отец Иоанн предположил, что оба мальчика были убиты согласно какому-то сатанинскому обряду, и я был вынужден приказать искать злодеев. Но…

– Я помню это дело. – Такеси помрачнел, понимая, что господин погрузился в свои воспоминания и уже не расскажет сегодня ничего о таинственном воине ордена «Змеи».

– Я связал эти два преступления в одно, наши люди осмотрели оба трупа и обнаружили и другие сходства. Оба мальчика подвергались перед смертью пыткам, обоих связывали, об этом говорят следы от веревок на запястьях и ногах, оба были заколоты кинжалами. – Лицо Кияма светилось азартом. – Быть может, сын покойного казначея – третья жертва неведомых разбойников? – предположил он.

«И все-таки таинственный воин ордена „Змеи“ – легендарный Тайку», – с тоской подумал Такеси. Он чувствовал себя старым и невероятно уставшим. Теперь ему меньше всего хотелось говорить о мертвых мальчишках.

– Быть может, мы все-таки начали бы вашу вторую книгу? Я стар и могу умереть, так и не выполнив вашей воли? – жалобно осведомился он.

– Отдыхай, Такеси-сан. Не знаю, хватит ли у меня сил рассказать тебе обо всем… Возможно, я только зря растормошил тебя. Для этой книги мне нужен особенный настрой. А тут такое! – Он картинно взмахнул рукой, отвернувшись от секретаря.

«Он передумал! Кияма никогда не расскажет мне об ордене „Змеи“. Он боится своих хозяев, а значит, скоро отдаст приказ обезглавить меня, избавиться от единственного свидетеля. Одержимый демоном страха человек не способен рассуждать трезво. Кияма сначала убьет меня, боясь моего предательства, а потом сообразит, что у него не было более верного человека, человека, которого он знал и проверял целых сорок лет. Что делать? Ждать, когда князь пришлет за твоей головой? Или попытаться самому убить князя. – Такеси лихорадочно размышлял, елозя здоровой рукой по поясу, под которым хранилась коробочка с ядом. – Если великий воин „Змеи“ – сам Тайку, я никогда не сумею раскрыть этот заговор. Кто я и кто Тайку? Муравей против военного диктатора, которого боялся весь мир. Могу ли я что-нибудь сделать в этой ситуации? Нет. Если я буду ожидать, что ситуация каким-то образом разрешится сама, я ничего не достигну, и Кияма заберет мою жизнь раньше. Остается одно – убить Кияма».

Даймё стоял к секретарю спиной, не ожидая удара. Впрочем, еще несколько дней назад старый Такеси был вынужден признать, что никакого удара самозванцу он нанести и не сможет.

Это саке заставило его хвастаться, будто бы его левая рука не менее сильна, нежели правая. На самом деле Такеси хоть и приучил левую руку держать меч, но тренировался редко, и решись он сейчас наброситься на князя, тот успел бы спастись, а то и прибить напавшего на него слугу.

За спиной секретаря послышался шорох раздвигающихся сёдзи, и служанка Хана внесла поднос бон[20] с уже поставленными на него бутылочками саке и чашечками. Поклонившись спине князя, девушка поставила бон перед подушкой Кияма и вышла за угощениями.

Не веря своей удаче, Такеси извлек из-за широкого пояса крошечную коробочку с ядом и подсыпал его в чашку Кияма. Конечно, господина следовало предать суду или хотя бы зарубить мечом, но… что поделаешь, когда в доме заводится крыса, тут уж не до церемоний. Проклятую тварь придется отравить.

Вечером того же дня неожиданно слегла личная служанка Кияма Хана. Девушка жаловалась на резь в желудке и внезапную сухость во рту. Предполагая, что служанка могла перегреться на солнце, управляющий кухонными делами отправил ее в комнату, занимаемую несколькими девушками, и чуть позже послал к ней врача. Который и обнаружил ее мертвой.

В замке, в который переселились Осиба и Юкки, был устроен показательный бой, на который Осиба велела пригласить не профессиональных борцов, а крестьянских сыновей и юношей, служащих носильщиками паланкинов. Привыкшая наблюдать простонародные бои с ранней юности, жена Дзатаки отлично понимала преимущество боев, проводимых простыми, но сильными и горячими парнями перед обученными воинами.

Самураи слишком много тренировались, от чего их движения были преимущественно однотипными и быстро надоедали взыскательной Осибе. В то время как напоенные для такого случая саке деревенские парни умели бить смачно, быстро становились жестокими и неотвратимыми. Правда, и бились они, что называется, до первой крови, пугаясь содеянного и мгновенно трезвея.

Перед боем госпожа угощала борцов доброй порцией саке, чтобы хотя бы ненадолго укротить их плебейский страх. Желая подлить масла в огонь, она обещала победителю огромный, по деревенским меркам, приз, что не могло не распалять задиристых юношей.

Выступать молодые люди должны были в одних набедренных повязках с волосами, заплетенными в косу или зажатыми в высокий хвост. Желая удивить Юкки, Осиба специально велела расположить их подушки как можно ближе к настилу, на котором должно было происходить сражение. Здесь можно было не только отчетливо видеть каждый удар, но и чувствовать запах юных разгоряченных тел. Этот запах будоражил воображение Осибы, заставляя сердце выпрыгивать из груди, а глаза сиять веселым пламенем. Правда, было и другое: от чрезмерных усилий молодые люди обычно начинали подпускать ветры, и иногда весьма даже зловонные, но это даже добавляло некоторой животной сути драке, делало ее до отвращения подлинной.

Юкки села на свою подушку, положив красивую головку на руку матери и готовая уснуть в любую минуту. Как обычно, ее мысли витали совершенно в других небесах.

– Не спи, моя принцессочка. Только не спи, – потормошила дочку Осиба. – Скоро, очень скоро ты очнешься, и я уже никогда и никуда не отпущу тебя, моя дорогая.

За ними устраивались придворные дамы и замковые слуги. Возле Осибы и Юкки встали два самурая, в обязанности которых входила защита госпож от возможного нападения со стороны импровизированного ринга. Как-никак пьяные, разгоряченные боем простолюдины могли наделать глупостей. Поэтому в задачу стражи входило, чтобы эти глупости не стали непоправимыми.

С каменными лицами стража уселась на подушки, молчаливые и готовые сокрушить любого, кто только попробует посягнуть на жизнь, честь или здоровье хозяйки замка и ее дочери.

Гонг возвестил о начале боя, и церемониймейстер вызвал на ринг первую пару борцов, один из которых был крестьянским сыном из ближайшей деревни, грузный и весьма толстый юноша, на две головы выше любого воина замковой стражи, его живот свисал много ниже набедренной повязки, отчего создавалось впечатление, будто бы он голый.