Последняя реплика вызвала смех сидящих за столом. Помнится, сам Глеб в ту минуту тоже улыбался. Но сейчас ему было не до смеха. Интуиция подсказывала, что история с костью будет иметь свое продолжение. И свой финал – скорей всего, не слишком радужный.

Глеб снова поднял трубку.

– Корсак, ты вообще меня слушаешь?

– Да, Ося. Конечно. Прости за то, что я тебя расстроил. И спасибо, что позвонил и все разъяснил.

– Не надо меня благодарить, Глеб. Знаешь… я, пожалуй, погорячился, наговорил тебе лишнего. Но ты должен меня понять.

– Я понимаю. Через час я буду у тебя. Заберу эту штуковину, и ты больше никогда о ней не услышишь.

Глеб отключил связь.

Пять минут спустя он был готов к выходу. Выглядел он так же, как всегда, доказывая всем своим обликом, что существуют люди, не желающие тратить время на выбор одежды, а потому покупающие во время каждого (впрочем, чрезвычайно редкого) похода в магазин по два одинаковых плаща, по две пары одинаковых пиджаков и туфель и признающие разнообразие только в расцветках рубашек.

Одевшись и закинув на плечо свою неизменную холщовую сумку, Корсак посмотрел на себя в зеркало. Лицо все еще выглядело немного помятым после недавней схватки с мордоворотами из «Тойоты». И, пожалуй, он еще сильнее похудел за последние дни. Впрочем, взгляд был ясным и спокойным, а рот – ироничным и твердым. Галстук, как обычно, съехал набок, но, как обычно, Глеб не обратил на это внимания. Во всей его поджарой, подвижной фигуре было что-то небрежное, наплевательское – то самое, что безотказно отличало его, несмотря на дорогую одежду, от бесчисленной армии российских топ-менеджеров. А седая прядь в густых взлохмаченных волосах придавала его облику еще более романтический вид.

Выходя из подъезда, Глеб снова увидел белую собаку. На этот раз она была привязана к дереву и при виде Глеба вскочила на ноги и громко зарычала. Пока Корсак шел к своей видавшей виды «Мазде», псина медленно поворачивала голову, не сводя с него пристальных, внимательных, холодных глаз.

Вечером состоялась внеплановая оперативка у полковника Жука. Полковник уютно сидел в кресле, смотрел в окно и постукивал по столу своим неизменным красным карандашом.

Полковник Жук – рослый пожилой мужчина с седыми усами, младенчески-розовым лицом и в очках без оправы – выглядел душевным и мягким стариком, однако все, кто с ним работал, знали, каков он на самом деле. Стас Данилов шутил, что душевности в нем – как в топоре палача. Тридцать пять лет сыскной работы высосали из Жука все эмоции и чувства, оставив лишь улыбчато-вежливую «кожуру», которая намертво приросла к его лицу, навсегда придав ему выражение этакого участливого безразличия.

За глаза оперативники называли своего начальника просто Старик или же Ледяной Старик – за холодновато-вежливую улыбку, с которой он посылал своих подчиненных на опасные задания. Впрочем, втайне опера гордились его хладнокровием и с удовольствием пересказывали друг другу мифические истории из боевого прошлого полковника Жука.

Полковник начал с того, что описал в деталях свой разговор с Генпрокурором, который склонялся к тому, чтобы взять «дело Ирины Романенко» под свой жесткий контроль.

– Сами понимаете, преступление экстраординарное, – сказал полковник, по привычке строго глядя на Толю Волохова, который заметно (и тоже по привычке) нервничал под его пристальным взглядом.

– Андрей Сергеевич, я говорила с отцом Ирины Романенко, – вступила в разговор Маша Любимова. – Также я встретилась с бойфрендом Ирины. Но ничего полезного они сообщить не смогли.

– Плохо, что не смогли, – вынес суровый вердикт полковник Жук.

– Быть может, судмедэксперт прольет какой-нибудь свет на эту ситуацию, – сказала Маша.

Все посмотрели на Лаврененкова.

– Семен Иванович, – обратился к нему полковник Жук, – что вы можете нам сообщить?

Лаврененков вздохнул и произнес грустным голосом пожилого меланхолика:

– Как и предполагалось с самого начала, смерть девушки наступила в результате удушения. Отпечатков пальцев нет – это значит, что убийца действовал в перчатках. Ни спермы, ни крови, ни эпителия убийцы мы на месте также не нашли. В руке жертвы была зажата прядь волос, эти волосы направлены на ДНК-экспертизу. Из физических следов насилия – ссадины на лице, следы от удушения на шее, искусанное запястье и послеоперационные шрамы на ноге.

– Интересно, – протянула Мария. И на грустный вопрос Лаврененкова, что же тут интересного, пояснила: – Сперма на месте преступления не обнаружена. Следовательно, убийца не испытывал сексуального влечения к жертве.

– Не уверен, что сексуальных мотивов не было, – сказал Толя Волохов. – Может, этот гад из тех, кто кайфует, глядя на то, как мучается жертва? Тогда ему вовсе не обязательно прикасаться к ней, а можно просто отойти на несколько шагов, расстегнуть ширинку и…

– Да, такое тоже возможно, – согласилась Маша. – Ему не обязательно оставлять семя на месте преступления. И все же мне кажется, что мы имеем дело не с сексуальным насилием и что мотивы у убийцы были совсем другие. Семен Иванович, что вы скажете про вырезанную кость?

– Большеберцовая кость у девушки была вырезана при жизни. После этого она прожила еще около двадцати часов. Убийца оперировал профессионально. Думаю, он вполне может быть хирургом или патологоанатомом.

– Или судмедэкспертом, – иронично заметил Стас.

Лаврененков одарил его уничижительным взглядом.

– А что насчет следов укуса на запястье? – спросила Маша.

– Кусала собака. Большая собака. Возможно, бойцовской породы.

Старик выслушивал своих подчиненных с обычной вежливой внимательностью. Лицо его было, как всегда, спокойным и доброжелательным, улыбка – вежливой и заинтересованной. Время от времени он переводил глаза с лица собеседника на красный карандаш, который вечно вертел в пальцах.

– Собака бойцовской породы… – повторил полковник Жук. – А конкретней?

На грустном лице Лаврененкова появилось легкое ироническое выражение.

– Андрей Сергеевич, если вы думаете, что я могу определить породу и масть собаки, а также ее кличку и место жительства, то вы сильно переоцениваете мои возможности. Что до остального, то есть один факт, который показался мне очень любопытным.

– Что за факт?

– Рот жертвы зашит плетеной лавсановой нитью с фторполимерным покрытием АР-87. Чаще всего эту нить используют патологоанатомы для зашивания рассеченных тканей.

На лицах присутствующих появилось выражение мрачного удивления.

– Но это еще не самое странное, – продолжил судмедэксперт, явно наслаждаясь реакцией коллег. – Самое странное, что нить, которой был зашит рот нашей жертвы, не новая.

– Как не новая?

– Да так. Ее уже когда-то использовали. По назначению.

Полковник Жук сдвинул брови.

– Семен Иванович, вы хотите сказать, что эту нить…

– Уже пускали в дело, – повторил судмедэксперт. – А потом вынули из зашитой плоти покойника и использовали снова.

– Ужас, – тихо проговорил молчавший до сих пор Стас Данилов. – Кто мог такое сделать? Какой-нибудь бывший патологоанатом?

– Почему обязательно бывший? Да и совсем не обязательно, что патологоанатом. Нить мог вынуть любой, кто имел доступ к телу. Вот только тело это мы, боюсь, найти не сможем.

– Когда, примерно, эту нить использовали в первый раз? – спросил Волохов.

– Думаю, не меньше года назад, – ответил Лаврененков.

– Чем дальше в лес, тем злее комары, – проворчал Волохов.

Полковник взглянул на Любимову.

– Мария Александровна, а вы что скажете?

Кроткие и любезные интонации голоса, выражение лица и глаз, которыми он прикрывал свое бессердечие, – все было на месте.

– Думаю, это не случайность, Андрей Сергеевич, – сказала Маша.

– Ясен перец, не случайность, – горячо проговорил Волохов. – Этот гад не только маньяк-убийца, но еще и некрофил.