Может, они раньше поспеют.

И действительно продублировал звонок в дежурную часть УВД.

Потом оба сели в микроавтобус, пересекли центр, подъехали к ресторану «Сармат» на западном выезде из города, сидящий за рулем Курлов притормозил, а Денис с криком: «Помогите, убивают!» — выскочил на дорогу. Курлов выстрелил в воздух и, дав по газам, резко рванул с места. Петровский покатился по мокрому асфальту и лежал неподвижно до тех пор, пока вокруг не собралась толпа. Когда он тяжело поднялся на ноги, к ресторану подъехала патрульная машина.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Степанцов.

Курбатов пожал плечами.

— Может, его версия и не очень убедительна, но опровергнуть ее трудно. Этот Курлов — здоровый бык, если он схватит за горло, любой выполнит все его требования. И свидетелей того, как наш герой вырвался от похитителя, вполне достаточно: Но, с другой стороны, зачем было конвой за дверь выставлять?

— Это вопрос, на который он дает четкий ответ: чтобы не мешали допросу.

Психологический контакт и все такое… Есть резон? Есть. А подозрения — это подозрения. Их к делу не пришьешь.

Курбатов задумался.

— Я думаю, он нарочно его отпустил. Сто процентов нарочно! Но зачем? Для чего можно использовать этого бандюгана? Только чтобы он завалил кого-нибудь!

— Вот! — Степанцов поднял палец. — Знаешь, что он Мне рассказал? Будто этот Курлов собирается убить меня, Байдака и его сына. Очень похоже на правду. Но если он его выпустил, чтобы расправиться с нами, зачем ему сообщать мне такие подробности? И при чем здесь сын Байдака?

— Не знаю. Но думаю, надо гнать его в три шеи. Служебные нарушения, несработка с коллективом, халатность, — этого вполне достаточно.

— А Контора? Точно, что они не будут заступаться за него?

Курбатов кивнул:

— Точно.

— Ну, тогда ладно… Подготовь представление на увольнение этого гуся по отрицательным мотивам…

Оставшись один, Степанцов долго сидел неподвижно, о чем-то размышляя. Потом позвонил Байдаку.

— Дмитрий Павлович, есть дело. Да, и тебя касается, и Родьки. Нет, не он. Теперь некто Курлов. Не знаю, спроси у сына, может, он скажет. Не по телефону. Давай.

На том же месте. Возьми, возьми, пусть прояснит дело…

Агеев говорил Холмсу, что прокурор встречается с Байдаком на набережной, всегда на одном месте: за памятником Стеньке Разину, у ведущих к воде гранитных ступеней. Поэтому задача Курлова упрощалась до предела: ждать в указанной точке до победного конца. Или до конца дня.

Что он и делал. Микроавтобус стоял в тридцати метрах от чугунного парапета, прямо на дороге, у ремонтируемого склада. Здесь постоянно разгружались какие-то машины, сновали рабочие, и обшарпанный фургон не привлекал ничьего внимания. Так же, как и жестяная урна, на площадке возле гранитных ступеней. Урны здесь отродясь не было, Курлов привез ее из Октябрьского парка. Внутри ждал своего часа пакет в плотной бумаге, с торчащей наружу проволочкой.

Ровно в двенадцать на площадке возле гранитных ступеней остановились две машины: красная «Ланча» Байдака и «девяносто девятая» прокурора. С Дмитрием Павловичем Степанцов поздоровался за руку, Родику только кивнул.

— Петровского можешь больше не бояться, я его увольняю, — скрывая гордость, сообщил прокурор. — А вот с Курловым возникают проблемы… Он собирается убить вас обоих.

— Да? — Дмитрий Павлович посмотрел почему-то на Родика. Тот потерял обычную невозмутимость и выглядел заметно расстроенным. Причем он был таким еще до сказанного Степанковым.

— Да, — кивнул Родик. — Он мне звонил, грозился… Но это было еще до ареста.

— Он бежал. Вчера. Прямо из прокуратуры, — глядя в сторону, сказал Степанцов.

— Интересно, — без выражения сказал Байдак. Он, как всегда, был в шляпе и с «дипломатом».

Вся троица подошла к парапету и остановилась рядом с урной, глядя в стылую воду.

Курлов направил пульт в сторону урны и нажал зеленую кнопку. Что-то запищало, замигал огонек готовности.

— Суть твоих сообщений всегда сводится к одному, — сказал Дмитрий Павлович. — Что ты не можешь выполнять своих обязанностей.

В душе Степанцова ворохнулась тревога. Родик молчал. Его очень беспокоил арест взрывников. Как бы не начали болтать. Он хотел что-то сказать, но не успел.

Курлов нажал красную кнопку. Урна разлетелась на молекулы, на ее месте вспыхнул на миг двухметровый огненный шар, окутанный дымом и пылью. Громовой раскат ударил строительных рабочих по барабанным перепонкам и раскатился по набережной в обе стороны. Ударная волна вывалила и забросила в реку кусок чугунной ограды, развернула «Ланчу» и перевернула «девяносто девятую», качнула микроавтобус, повалила одного из ремонтников.

От людей, стоящих рядом с урной, ничего не осталось. Только с высоты медленно планировала к черной воде шляпа Дмитрия Павловича.

— Какой ужас! — сказала мать, прижимая руку к сердцу. Она быстро отошла после приступа, но сейчас Денис испугался, что все может повториться. — Самого прокурора! Ас ним еще двоих! Видно, за прокурором охотились, а те случайно попали…

На экране показывали набережную с развороченной чугунной оградой.

Скорей Степанцов попал случайно… Хотя нет. Они так переплелись, что отделить одного от другого было нельзя. Ни для того, чтобы посадить на скамью подсудимых, ни для того, чтобы убить.

Их убили. Убили. И он, Денис, убийца. Конечно, кнопку нажимал Курлов, бомбу делала та девушка, которая недавно пыталась убить его, а заодно убила и покалечила с десяток человек. Причем сделала она это по указанию тех, кого теперь разорвал ее собственный заряд. Вот какой хитро переплетенный клубок…

Денис не чувствовал себя убийцей. Так же, как не чувствовал себя им Степанцов, когда продавал информацию, которая могла стоить жизни его подчиненному. У него были оправдания для себя — он защищался, спасал свое положение, должность, карьеру, оправдывал поддержку и покровительство влиятельных людей…

Но, в отличие от него, Денис защищал свою жизнь и имел полное право на самооборону. Между ним и разорванным в клочья Степанцовым стояли Курлов, симпатичная подрывница, старший Байдак, отдавший команду на ликвидацию назойливого следователя, и младший, привычно взявшийся эту команду исполнить.

Вся эта троица как бы подорвалась на собственной адской машине — ведь Курлов тоже взращен и выпестован ими… Они сами виноваты во всем, что произошло. А Степанцов виноват в том, что был продажным прокурором и дружил с преступниками.

Они сами виноваты. Они виноваты сами… Сами!

Денис успокаивал себя, но безуспешно: в груди ворочался тяжелый комок с острыми краями. Наверное, это была совесть. Ему нужно было лекарство. Он зашел в свою комнату, набрал номер Валерии и, прикрывая рукой трубку, сказал:

— Ты дома? Я сейчас приеду к тебе. Есть серьезный разговор.

По дороге он думал о Курлове. Тот сделал что обещал и одним махом расчистил ему поле для жизни. Теперь никто не будет поджидать его вечером у подъезда, выманивать ночью из дома, закладывать под него бомбы… Курлов выполнил свои обязательства. Теперь он должен выполнить свои. Сделать это сейчас можно еще проще, чем раньше. Денис попросту сожжет курловское дело, объяснив, что отдал его Степанцову. Объяснение правдоподобное, и все в него поверят. А если кто и не поверит, то ничего не сможет доказать. Да и не будет доказывать. Начнут искать дело у Степанцова: в сейфе, столе, на набережной… Восстановить его практически нельзя. К тому же единственным человеком, который мог бы это сделать, является он сам — Денис Петровский. А он не станет восстанавливать дело в том виде, который давал бы основания для предъявления Курлову обвинения. И вынесет постановление о прекращении следствия за недоказанностью вины… И точка, они квиты!

Оставались еще подрывники… Девчонка видела их обоих и могла бы рассказать, кто забрал и использовал последнюю бомбу… Но делать этого она не станет: никакой выгоды для нее в этом нет, а лишний факт изготовления взрывного устройства не окажет смягчающего воздействия на приговор. Никак не окажет! Поэтому она будет молчать, если, конечно, ей не загонят иголки под ногти. Но у нас гуманные методы следствия: не то что иголки — детектор лжи не применяют, «сыворотку правды» не используют. Как будто никто не заинтересован в том, чтобы узнавать правду! И наказывать зло никто не заинтересован: если бы не четыреста граммов тротила, Степанцов продолжал бы всю жизнь торговать своей должностью, Дмитрий Павлович — грабить безответных людей и наращивать свой капитал и политическое влияние.