— А не кажется ли тебе, что Така следует встретиться с этим пенсионером-учителем? — спросила жена.

— Така действительно интересуется различными таинственными фактами об умерших членах нашей семьи, но я сомневаюсь, удовлетворит ли этот историк родного края героические бредни Така, — сказал я, прекращая разговор.

Когда началась война на Тихом океане, отец сообщил, что бросил все свои дела в Китае и скоро возвратится домой, но так и не приехал, а через три месяца симоносекская полиция выдала матери его тело. Отец умер загадочной смертью, и это вызвало самые разные толки: то ли от разрыва сердца на пароходе, то ли покончил с собой, бросившись в море, до того как пароход вошел в порт, то ли, наконец, умер в полиции во время допроса, но мать, ездившая за телом, по возвращении в деревню ни словом не обмолвилась о причине его смерти. После войны брат S пытался выспросить у матери подробности смерти отца и, натолкнувшись на ее категорический отказ, рассердился — это, собственно, и побудило его отвезти мать для освидетельствования в психиатрическую больницу.

Вечером со стороны въезда в долину неожиданно подул ветер. Он принес с собой странный запах паленого мяса, вызывающий физическую боль, чуть ли не рвоту. Прикрыв платком нос и рот, мы с женой вышли во двор и стали смотреть в ту сторону, откуда доносился запах, но увидели лишь вьющийся белый дымок; смешиваясь с клубящимся туманом, он был едва различим. И лишь высоко в багряном небе было видно, как, оторвавшись от тяжелого тумана, расплывающиеся остатки дыма поднимаются все выше и выше, сверкая серебром на фоне черного леса.

Из флигеля вышел муж Дзин с детьми, остановился в нескольких шагах от нас, они тоже стали смотреть вниз в долину. Дети старательно принюхивались, пытаясь определить, что это за странный запах. В сгущающихся сумерках их маленькие носы казались темными пальцами, но, издавая звуки, они утверждали свое существование как носы. На площади перед сельской управой тоже появилось несколько темных фигур, смотревших в небо.

Уже почти наступила ночь, когда вернулся Такаси со своей «гвардией». Они приехали усталые и грязные, Такаси и Момоко были возбуждены, а Хосио — молчалив. Такаси, как и обещал, привез моей жене полдюжины виски, она даже опешила, увидев батарею бутылок, Хосио он купил кожаную куртку, Момоко — свитер. В своей новой одежде они, точно плотной защитной пленкой, были окутаны странным запахом, пропитавшим вечернюю долину.

— Почему у вас такие удивленные лица — и у тебя, Мицу, и у тебя, Нацу-тян? — забежал вперед Такаси, предвидя наше недоумение из-за исходившего от них запаха. — Мы не привидения, восставшие после дорожной катастрофы в лесу. По обледеневшей дороге, да еще в тумане, мы мчались на готовой каждую минуту развалиться машине и не сломали себе шею только благодаря Хосио, виртуозному водителю. Хосио мчится в машине по темному лесу, точно собака, которая свободно бежит по льду, постукивая когтями. В век машинной цивилизации появляется племя, способное заставить машину вести себя подобно животному.

Такаси явно старался польстить Хосио, поднять его настроение, но юный механик никак не реагировал на его слова. Измотал ли он свои нервы, мчась по лесной дороге, где на каждом шагу их подстерегали опасности, или растратил свою молодую энергию еще на какое-то горькое испытание?

— Ты, Така, действительно не привидение, но очень уж от тебя пахнет, — сказал я напрямик.

— Это потому, что мы сожгли несколько тысяч дохлых кур, ха-ха! Растащили на доски курятники и сожгли все — и закоченевших кур, и мягкий помет. Запах и в самом деле ужасный! Он, мне кажется, проник даже в кровеносные сосуды.

— А жители деревни протестовать не могли?

— Могли, конечно! Но не хотели связываться. В конце концов пришел полицейский, да и то потому лишь, что пламя было слишком уж велико. Но у моста дорогу ему преградили ребята, и он молча повернул обратно. Молодежь нашла в себе силы воспротивиться полиции. Все были до крайности возбуждены. Тысячи кур погибли и были уничтожены без всякой пользы — это ребят кое-чему научило. Так что какой-то урожай есть.

— Не было никакой нужды связываться с полицейским. Это было просто бессмысленно — подумаешь, одержали победу над одним полицейским, да и победа вся пошла бы прахом, если б ему прислали подмогу, — вмешался в разговор Хосио, видимо все время думавший об этом. Он был из тех людей, которые отстаивают собственное мнение не только во имя своего ангела-хранителя, но и вопреки ему.

— Конечно, Хоси, иметь дело с полицейским очень просто, когда начинаются снегопады и связь с окрестными городами прерывается. Ты принадлежишь к типу людей, которые с детства усвоили мораль: будешь себя плохо вести — позову полицейского.

— Я совсем не говорю, что с полицией не нужно драться. Тогда, в июне, разве я не помогал тебе, Така, во всем? — упорно защищался Хосио. — Просто я не понимаю, зачем тебе распинаться ради этих куроводов и даже ссориться с полицией. Вот о чем я говорю.

Момоко, до этого в сторонке читавшая письмо из дому, подняла голову и насмешливо, покровительственно, точно обращаясь с ребенком, заявила:

— Ты, Хоси, говоришь так потому, что хочешь безраздельно владеть Такаси. И пожалуйста, не спорь. Ты все время ворчишь, как старуха. Давайте ужинать — и спать. Нацуко-сан приготовила нам угощение.

Хосио сердито посмотрел на Момоко и даже побледнел, но, видимо, от волнения не нашелся что ответить, и спор прекратился.

— Ну а как переговоры с королем супермаркета? — спросил я, уверенный в неблагоприятном исходе, поскольку Такаси всячески избегал разговора о главной цели своей поездки.

— Хуже некуда. Молодежной группе предстоит трудная борьба, чтобы заставить короля супермаркета пойти на серьезные уступки. Он выдвинул одно-единственное конкретное требование — сжечь всех кур до единой. Видимо, опасается, что, если в деревне начнут есть дохлых кур, он потеряет покупателей. Когда я, вернувшись, сказал, что нужно сжигать кур, и увидел голодные глаза ребят, их досаду, я понял, что опасения короля не беспочвенны. Но мне хочется верить, что удручающая работа — обливать тысячи кур бензином и сжигать их — принесет свои плоды и ребята, которые были до этого просто избалованными, капризными детьми, почувствуют горечь настоящей злобы.

— Представляешь, какой хэппи-энд предвкушала молодежная группа, когда посылала тебя в город? — сказал я неодобрительно.

— Ничего они не предвкушали. Они ведь начисто лишены воображения и, видимо, надеялись, что я пущу в ход свое. Только я поехал в город совсем не для того, чтобы привезти им сладкие плоды моего воображения, а лишь с одной целью — сбросить пелену с их затуманенного взора, показать, что их ждет самый настоящий голод, ха-ха!

— Ты знал, что король супермаркета — выходец из корейского поселка?

— Он сегодня сам об этом рассказал. Рассказал даже, что был в поселке в тот день, когда убили нашего брата. Так что у меня есть и личные мотивы выступать против него вместе с молодежной группой.

— Однако, Така, мотивов, чтобы издеваться над молодежной группой и бедным полицейским, у тебя нет ни личных, ни общественных — ты их придумал сам. Разве нет? Мне кажется, позиция Хосио гораздо справедливее, — перевел я снова разговор на спор с Хосио, уловив в словах Такаси стремление подавить растущую тревогу, вызванную поведением короля супермаркета.

— Справедливее? И ты, Мицу, еще употребляешь такое слово? — Произнеся это с мрачным видом, Такаси неожиданно умолк и больше не обращал на меня внимания, будто я вообще не существую.

Через некоторое время раздалось:

— Ужин подан, ужин подан. — Это Момоко приглашала нас приступить к еде и, улучив момент, заговорила с Такаси: — Мы дома все вместе читали книгу о гориллах в переводе Мицу, и вот теперь сознание, что я живу под одной крышей с этим уважаемым Мицу, вселяет в меня гордость, Така. Ведь Мицу — человек, уважаемый в обществе! — говорила она, явно притворяясь, что почитает меня.