— Ну, так что происходит? — спросил я, стараясь быть рассудительным.

— Только не надо говорить таким тоном! — раздраженно бросила она, останавливаясь передо мной с крепко сжатыми кулачками и перекошенным лицом. — Ты говоришь так, будто я испугалась какой-то глупости! Я сказала, что это он, и это действительно он!

Но я уже разозлился.

— Ты хочешь сказать, что он здесь? — сердито спросил я.

— Я хочу сказать, что он где-то неподалеку, — ответила она, гневно сверкая широко распахнутыми глазами. — Или хотя бы его отдельные части!

А потом она снова разразилась этими захлебывающимися рыданиями, которых я не могу выносить, и я еще раз уложил ее на кровать.

— Дорогая, — сказал я, — расскажи мне обо всем по порядку, и я постараюсь разобраться. Я обещаю.

— Правда, Артур? О, как я на это надеюсь!

Я поцеловал ее и попытался снова подтолкнуть к рассказу:

— Ну, давай, расскажи с самого начала.

— Я… я была в ванне, прихорашивалась перед встречей с тобой, надеясь, что на этот раз мы сможем провести тихий спокойный вечер вдвоем, а потом и ночь. Я уже успела намылиться, как вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. И это был он! На краю ванны! Это был Джереми!

— Джереми, — спокойно повторил я, не сводя с ее лица хмурого взгляда. — Джереми… человек?

— Нет, как же ты глуп, — его проклятый глаз!

Она сорвала обертку с коробки конфет (ее любимых, с ликером) и начала торопливо набивать себе рот сладостями. Вот тогда я впервые подумал: "А может, у нее нервный срыв?"

— Хорошо, — произнес я, поднялся с кровати, подошел к комоду и выдвинул ящик, где оставил обитую бархатом коробочку, — В таком случае…

Коробочка лежала на месте, но раскрытая и абсолютно пустая. В ту же секунду раздался незабываемый звук катящегося шарика. Ни за что бы не поверил, но отвратительный глаз выкатился из ванной комнаты, заскочил на ковер и остановился, злобно глядя на меня.

А потом: Бам! Бам! — из гардеробной, и снова БАМ! Последний оглушительный удар сорвал дверь с петель, и появилась нога Джереми, она царапала пол, как клешня, оторванная от еще живого краба! Да, она не просто лежала там, а… двигалась! Проклятый протез то сгибался, то разгибался в коленном шарнире, как живой!

От изумления я, широко раскрыв рот, попятился от этого чуда — пятился, пока не сел на кровать, не в силах произнести ни слова. Анжела все видела, и теперь ее глаза грозили выпасть из орбит; из уголка дрожащего рта вытекла струйка слюны, смешанной с шоколадом, но рука механически потянулась за очередной конфетой. Только на этот раз ей попалось нечто другое.

Пытаясь ее предупредить, я взмахнул рукой и пробормотал что-то нечленораздельное. Но язык как будто прилип к нёбу, и слов не получилось. "Крак!" — это все, что я сумел выдавить, да и то слишком поздно. Анжела уже закинула в рот то, что она принимала за конфету. Это был глаз Джереми — но не стеклянный глаз!

Боже, какое безумие и отчаяние овладели ею, когда она его раскусила! Горло у нее все еще было заполнено шоколадом, лицо посинело, зрачки бешено вращались, а пальцы судорожно вцепились в простыню.

— Акх… акх… акх!

Я стал массировать ей шею, а проклятая нога поскакала по полу прямо к кровати, кошмарный стеклянный глаз как сумасшедший метался из стороны в сторону и вертелся, словно его хозяин хохотал!

Потом… Анжела вцепилась в мою рубашку и, падая с кровати, разорвала ее снизу доверху. Глаза у нее выпучились, словно кнопки органа, лицо стало фиолетовым, скрюченные пальцы прошлись по голой груди и оставили по пять кровоточащих полосок с каждой стороны. А я едва заметил это, потому что керамическая нога Джереми все еще колотилась на полу, а глаз продолжал смеяться.

Я тоже расхохотался, когда пинком отправил протез обратно в гардеробную и запер дверь, а стеклянный глаз загнал под туалетный столик Анжелы. Я смеялся, смеялся и смеялся, пока не начал рыдать, и, возможно, так и не смог бы остановиться.

Но что это?

Что это за шум за дверью, на лестничной клетке?

Оно — он — Джереми и сейчас еще там и продолжает стучать. Он заблокировал окна, чтобы я не смог убежать, но я успел забаррикадировать дверь, чтобы он не мог войти; и теперь мы крепко связаны друг с другом. Правда, у меня есть преимущество: я могу видеть, а он совершенно ослеп! То есть я знаю, что он ослеп, потому что стеклянный глаз у меня, а настоящий проглотила Анжела! И его нога, я уверен, вот-вот выбьет дверь гардеробной, но, как только она выскочит, я прыгну на нее и разобью на куски.

И вот он бьется там, на площадке, слепой, как летучая мышь, — плюх-шлеп, плюх-шлеп — и воняет как сама преисподняя! Вот тебе, Джереми Джонсон Клив! Я не собираюсь отсюда выходить. Я не собираюсь открывать дверь ни тебе, ни горничной, которая должна прийти утром, ни кухарке, ни полиции, никому.

Со своими подушками, одеялами и своим большим пальцем я останусь здесь, где тепло, уютно и безопасно. Здесь, под кроватью.

"Ты слышишь меня, Джереми?

Ты слышишь меня?

Я — не — собираюсь — выходить!"

О Герберте Весте, с которым в ранней юности мы были друзьями, ныне я не могу говорить без крайнего ужаса. И ужас этот не столько связан со зловещими обстоятельствами его недавнего исчезновения, сколько порожден родом его деятельности. Впервые мне стало по-настоящему страшно семнадцать лет назад, когда мы вместе учились на втором курсе медицинского факультета Мискатонского университета в городе Аркхеме. Пока Вест был рядом, чудесная и демоническая природа его экспериментов вызывала во мне живейший интерес, и потому я принимал в них самое активное участие. Теперь, когда он исчез и чары рассеялись, все чувства затмил страх: воспоминания прошлого и таинство грядущего, как никогда, туманны, вытеснены кошмаром реальности.