Через несколько минут мужчины оказались наверху, на еще залитой солнцем дороге, и стряхнули с себя тягостную атмосферу запущенного сада. Когда Филип заговорил о лестнице, Пьер только покачал головой. Он предположил, что лестницу приладили на случай пожара. Почему-то при этих словах Филип испытал огромное облегчение. Он пришел в себя и предложил Пьеру зайти в кафе и выпить аперитив.

Вернувшись домой, он нашел Анжелу занятой подготовкой к ужину на террасе; Жизель бегала из кухни на террасу и обратно. Притворяясь, что любуется видом, Филип принялся искать взглядом лестницу. Да, она была там, хотя и оказалась гораздо ближе к перилам, чем ему показалось снизу. Филип и сам не знал почему, но его встревожило открытие, что любой может взобраться на террасу по этой лестнице, какой бы старой и ржавой она ни была. Хотя беспокойство это не имело оснований, ведь лестница наверняка предназначалась для спуска в сад в случае пожара.

И в то же время Филип был озадачен, зачем строители сделали лестницу так неудобно; она заканчивалась примерно в трех футах под террасой, среди зарослей ежевики. Он заметил еще кое-что, и это встревожило его еще больше. Сама лестница была покрыта ржавчиной, лишайником и мхом, но посредине перекладины блестели, словно кто-то часто поднимался по ним.

В эту ночь Филип спал плохо, но стояло безмятежное бабье лето, синело небо, светило солнце, и назавтра он снова почувствовал себя вполне комфортно.

Анжела тоже пребывала в хорошем настроении, и супруги совершали обычные визиты. Хотя ремонт дома был закончен, они по-прежнему общались с Пьером, Роже, месье Гасионом и аббатом, регулярно обмениваясь визитами.

Работа Филипа шла наилучшим образом. Книга рассказов о призраках, законченная еще в мае, вскоре после переезда в Бургундию, прекрасно расходилась в Англии, шли переговоры об издании ее в Америке и на континенте. А теперь, несмотря на попытки аббата отговорить его, писатель начал роман, сюжет которого основывался на истории де Меневалей. Он позабыл о своих сомнениях и странных событиях, и мысль его блуждала по мрачным тропам, получив дополнительный материал для книги.

Он полностью погрузился в работу, день за днем проводил над пишущей машинкой, и даже ночью Анжела слышала ее стрекот. Он предпочитал работать на террасе, даже с наступлением октября, когда ночи стали холодными. Анжела выговаривала ему за это, но он только посмеивался над ней и просил ее не волноваться. На этот случай у него были толстый свитер и трубка.

Филип был доволен тем, как продвигается работа; он написал уже пять глав и набросал вчерне еще три. Он уже заговорил о том, чтобы закончить роман к концу осени и отправить рукопись издателю до нового года.

Анжела была рада за мужа, но ее беспокоил его внешний вид. Филип побледнел от переутомления, глаза его провалились — таким она его никогда не видела. Она надеялась вернуться в Англию до наступления холодов, но Филип заговорил о том, чтобы остаться в Сером Доме. Для него это ничего не значило, ведь он по горло занят работой, но Анжеле будет так тоскливо в долгую мрачную и дождливую бургундскую зиму.

Не желая ссориться, они оставили этот вопрос открытым, и Анжела выудила у Филипа обещание, что, если книга будет закончена в следующем месяце, они вернутся в Лондон и он лично вручит роман издателю. Муж отказывался давать ей читать черновик, не желая портить эффект.

— Это лучшее, что я создал, — говорил он восторженно, грызя трубку. — Не помню случая, чтобы работа шла так хорошо. Она чуть ли не сама пишется.

Анжела быстро взглянула на мужа, но ничего не сказала.

— Странная вещь, — продолжал он, нахмурив брови и глядя на стопку отпечатанных листов, лежавших перед ним, — есть кое-какие места, я просто не помню, как писал их… Вот, например, это: "…средневековая атмосфера передана необыкновенно верно…" Нет, наверное, лучше тебе этого не читать. Подожди, пока закончу. Когда вырываешь кусок из контекста, все портится.

Анжела наблюдала за работой мужа с растущей тревогой; она никогда не видела его в таком состоянии, но утешала себя мыслью, что ее вмешательство только испортит дело и чем скорее он доберется до конца, тем скорее они вернутся в Англию.

Несколько дней спустя Филип торжественно объявил, что приступил к последней главе и что он отредактирует книгу уже в Англии. Анжела встретила эту новость с нескрываемым облегчением. Филип удивленно взглянул на нее. Он был бледен как смерть; глаза лихорадочно горели от ночных бдений. Затем он отложил трубку и обнял жену.

— Я знаю, что тебе здесь скучно, дорогая, — сказал он. — Но осталось еще несколько дней, а затем мы вернемся в Лондон. Я убежден, это самая выдающаяся вещь из всего написанного мной. Уверен, ты согласишься, что дело того стоило.

Муж и жена, оба довольные ходом дел, принялись обсуждать подготовку к отъезду, а по вечерам Филип яростно строчил последние страницы. Они собирались уехать в ближайшую среду и уже упаковали кое-какие вещи. На следующий день за багажом должна была приехать машина, и Анжела ощущала странное удовлетворение — она была до-вольна жизнью, довольна отношениями с Филипом и даже Серым Домом. Она решила, что на следующий год совершенно привыкнет к этому странноватому месту.

В субботу Филип рано закончил работу. Он трудился на террасе весь день, но конце концов, поднявшись из-за стола с возгласом отвращения, унес пишущую машинку и стопку бумаги в столовую. Анжела запомнила, что Филип вставил в машинку чистый лист. А затем они отправились спать.

Она проснулась среди ночи, некоторое время лежала в полусне, а затем очнулась — ее насторожили какие-то резкие, скрежещущие звуки. Затем она перевернулась на другой бок, сообразив, что Филип, наверное, опять работает. По-видимому, он решил вернуться к прерванной главе. Но потом Анжела нащупала рядом руку мужа, услышала его ровное дыхание, и в душу ее закрался страх. Скрип, хорошо различимый в ночной тишине, доносился из столовой, и в ее сознании всплыли тысячи тревожных мыслей.

Совершив над собой усилие — а Анжела была смелой женщиной, — она заставила себя встать с кровати и не будить мужа. Не позаботившись накинуть халат, она на цыпочках вышла из комнаты.

Прикрыв за собой дверь спальни, она включила лампу. Яркий желтый свет, падавший на знакомые предметы, успокоил ее, и она даже рассердилась на себя за глупые страхи. Она твердым шагом спустилась по ступенькам. Разбудившее ее царапанье продолжалось. Двигаясь в сторону столовой, женщина включала по дороге свет, и постепенно уверенность ее росла. Примерно в десяти ярдах от двери в столовую половица внезапно скрипнула у нее под ногой. Царапанье тут же прекратилось, и Анжела услышала странный шум, словно кто-то полз по полу.

Она с бешено бьющимся сердцем распахнула дверь в столовую, включила свет и в ослепительном сиянии ламп увидела, что комната пуста. Все было на месте, в доме царила тишина, лишь ветер шумел за окном. Она включила все фонари на террасе, но на огромной площадке, вымощенной плиткой и огороженной железными перилами, тоже никого не было.

Она заставила себя взглянуть на стол. На пишущей машинке лежало несколько исписанных листов, готовых к перепечатке. Последняя страница была покрыта французским текстом, написанным корявым почерком. Анжела прочла: "Плоть девственниц — самая желанная пища, и тот, кто вкусит это нежнейшее мясо, познает Вечную Жизнь. А самая прекрасная из замужних женщин станет невестой Повелителя Прелюбодеек, и огни в склепе будут гореть ярче, чем на свадебном пиру…" Предложение не было закончено, и чернила еще не высохли.

Анжела, дрожа, почти теряя сознание, отшатнулась, но все же успела заметить на скатерти около машинки какой-то предмет. Это был кусочек зеленого лишайника.

Во вторник Филип и Анжела пригласили друзей на прощальный обед, на котором Филип собирался читать отрывки из своего романа. Предыдущее воскресенье они провели за упаковкой вещей, а в понедельник Филип, торжествующе размахивая над головой толстой пачкой бумаги, сообщил жене, что книга закончена. Анжела не рассказывала ему о событиях субботней ночи; над домом нависла какая-то мрачная тень, и женщина знала, что ее слова ничего не изменят. Она лишь радовалась тому, что скоро они уедут отсюда и ей не придется проводить здесь зиму; она разделяла восторг Филипа по поводу окончания книги, по крайней мере внешне.