— Вот что я предлагаю. Завтра или послезавтра как бы невзначай скажите Мэгги, будто до вас дошли слухи, что ее видели на людях с Барреттом. Она будет ждать взрыва, но вместо этого встретит понимание. Вы будете само благоразумие. Она растеряется и станет есть у вас с руки. Выслушайте ее объяснения и примите их. Дайте понять, что не собираетесь вмешиваться в ее личную жизнь, что вам все равно, с кем она встречается, лишь бы вела себя осторожно, пока семья в центре внимания. Скажите, что во время процесса она должна вести себя осмотрительно, дабы не навредить Джерри.

— Да, на Джерри она клюнет, — кивнул Гриффит.

— Потом время от времени вечерами можете обсуждать с ней ход процесса. Это будет вполне естественно с вашей стороны. Если повезет, она может выболтать что-нибудь важное. С другой стороны, если выяснится, что Барретт ничего ей не рассказывает, или если она не захочет говорить, тогда у нас останется другая возможность, которой мы воспользуемся. Всегда можно пичкать Мэгги ложной информацией… Ну, например, она может подслушать ваш разговор по телефону, или вы оставите на столике какие-нибудь бумаги, содержащие секреты окружного прокурора, или упомяните о несуществующем свидетеле, который должен появиться на суде. Она может передать эту информацию Барретту и внушить ему все, что угодно. Это выведет защиту из равновесия. Получив такую «важную» информацию, Барретт может довериться Мэгги и проболтаться об истинных планах защиты. По-моему, стоит попытаться, Фрэнк. Как, по-вашему, справитесь?

Фрэнк Гриффит нервно вытащил из кармана сигару.

— Не знаю. Можно попробовать, но мне все равно не нравится, что кто-то из моих домочадцев проводит вечера с адвокатом, который пытается облить меня грязью, и не только меня, но и моего сына. Однако если вы и Элмо…

— Попробуйте, — решительно посоветовал Йеркс. — Не вмешивайтесь в личную жизнь Мэгги. Пусть помогает нам рыть могилу Барретту. Послушайтесь нашего совета.

Дункан с восхищением кивнул патрону и повернулся к Гриффиту:

— Я обеими руками за этот план, Фрэнк. Так будет лучше всего и для вас, и для вашего сына, и для нашего общего дела.

Фрэнк Гриффит успокоился и вновь стал похож на члена клуба отцов.

— Хорошо, господа, уговорили. Пусть Ромео и мисс Иуда тешатся вволю.

Наступил понедельник, 22 июня. Майк Барретт сидел за столом защиты и с нетерпением ждал открытия процесса. Нервы его были напряжены до предела.

Он оглянулся и посмотрел на круглые часы, висящие высоко над входом в комнату окружного суда Лос-Анджелеса. Часовая стрелка миновала девятку, а минутная только что прошла четверку. Было двадцать две минуты десятого.

Через восемь минут судебный пристав торжественно объявит заседание суда открытым, и начнется долгожданная битва.

Барретт окинул взглядом битком набитый зал. Мест для всех желающих не хватило, поэтому пришлось принести много стульев и расставить их вдоль стен рядом с окнами, закрытыми шторами цвета какао. То там, то здесь Барретт замечал знакомые лица: Филипп Сэнфорд, Ирвин Блэйр, Мэгги Рассел (чей взгляд ему не удалось поймать), но большинство зрителей были незнакомыми людьми, которые пришли сюда из любопытства. Этих людей окружной прокурор будет защищать от безнравственности, а он, Барретт, — от глухоты, слепоты и немоты.

Все желающие в зал не попали.

Когда он, Эйб Зелкин, Лео Кимура, Бен Фремонт и Донна Новик сорок пять минут назад поднялись на восьмой этаж Дворца правосудия, Кимура и Донна несли толстые набитые бумагами портфели и картонную коробку. Барретта поразила огромная шумная толпа в коридоре. Он подумал, что не меньше трехсот человек хотели бы попасть в зал суда, но только трети удалось это сделать.

Он вспомнил, как в просторном зале перед комнатой, где должен был состояться суд, со всех сторон начали сверкать вспышки фотоаппаратов. Один телеобозреватель узнал Бена Фремонта и попытался подтащить его к камере, чтобы взять интервью, но Фремонт, помня вчерашние наставления, молчал. Несколько газетчиков постарались загнать в угол Майка и Зелкина, засыпая градом всевозможных вопросов, но Зелкин заявил, что все необходимое защита скажет в зале суда.

Остановившись перед полицейскими, которые начали пробивать им дорогу в толпе, Барретт увидел известного телеобозревателя Мерла Рейда, с которым несколько раз встречался у Осборнов. Рейд стоял перед камерой с пачкой бумаг в руке и описывал, что творится перед залом суда.

— На восьмом этаже Дворца правосудия происходят невероятные события, — говорил он в микрофон. — Власти оказались совершенно неподготовленными. Некоторые процессы привлекают внимание всего света, потому что связаны со знаменитостями. Я имею в виду бесчисленное множество процессов, начиная с двухдневного суда над Марией, королевой Шотландии, в замке Фотерингей в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году, и кончая процессом над Бруно Гауптманом в Флемингтоне, штат Нью-Джерси, которого обвинили в похищении и убийстве Чарльза А. Линдберга-младшего в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Некоторые процессы привлекают к себе всеобщее внимание, потому что связаны с громкими скандалами. Например, процесс по обвинению в супружеской измене преподобного Генри Уорда Бичера в суде Бруклина в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Таким же был процесс над Оскаром Уайльдом по обвинению в гомосексуализме в «Олд-Бейли» в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Третья группа процессов привлекает широкое внимание публики из-за своей политической подоплеки. Такие процессы уже проходили в Америке: Мэри Суратт с сообщниками была осуждена в Вашингтоне за убийство президента Линкольна, процесс над Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти в суде Дэдхема в Массачусетсе. Их обвиняли в анархизме и убийстве. Такие процессы не раз происходили и в Европе. Например, Эмиль Золя был осужден в Париже за оскорбление военного министра во время защиты капитана Альфреда Дрейфуса, а кардинал Йозеф Миндзенти был осужден будапештским народным судом за попытку свержения коммунистического правительства Венгрии.

Но есть и процессы, привлекающие большое внимание во всем мире, потому что они связаны с защитой прав человека, когда попирается свобода слова и печати. Таким было дело Джона Питера Зенгера, издателя «Нью-Йорк уикли джорнал», обвиненного в клевете на тирана, королевского губернатора. Суд над ним состоялся в городской ратуше Нью-Йорка в тысяча семьсот тридцать пятом году. «Потеря свободы в целом последует вскоре за подавлением свободы печати… Все народы на земле и сейчас, и в глубокой древности, потеряв свободу слова, печати и выражения своих мыслей, тут же потеряли свободу в целом и вскоре становились рабами». Доблестная зашита его адвоката, Эндрю Гамильтона, позволила Зенгеру победить и принести американской прессе временную победу.

Но еще ни один процесс, касающийся свободы печати, начиная с суда над Зенгером, не становился таким важным, как процесс народа штата Калифорния против неизвестного продавца книг по имени Бен Фремонт, которого обвиняют в распространении непристойной продукции — подпольной книги под названием «Семь минут». Эту книгу написал американский писатель-экспатриант, умерший три десятилетия назад.

Почему этот процесс, который мог и не перешагнуть границы округа или штата, поскольку рассматривает незначительное уголовное преступление, почему этот процесс побудил к себе интерес людей не только в Соединенных Штатах, но и в Великобритании, Скандинавии, Франции, Германии, Испании, Италии, Южной Америке, Японии, короче, везде?

На этот вопрос я, как репортер, не могу дать однозначного ответа. Никто из людей, с которыми я беседовал, не сумел объяснить этот феномен. Процесс открывает решающий этап в истории цивилизованного человечества. Наступил момент, когда морали человечества грозит серьезная угроза. Через книги, периодические издания, телевидение, театры и кино свобода слова перешагнула все прежние границы дозволенности в попытке дойти до крайних рубежей искусства или уничтожить сущность дома, семьи и самого общества, существующих в каждой цивилизованной стране. Всем религиям бросается вызов, вера в Бога подтачивается теми, кто ищет либо пределы свободы, либо двухцветное определение добра и зла, нравственности и безнравственности.