– Вообще-то не уверена, – говорю я в трубку.

– Я по тебе соскучился, – говорит он.

– Я по тебе тоже, – говорю я, снова наклоняясь вперед.

Мое внимание привлекло входящее «мыло».

– Ну ладно, постараюсь прибыть… в пристойное время.

– Буду ждать, – говорит Роджер.

– Ага, – рассеянно отвечаю я, просматривая письмо.

Блин, ведущий автор «ИнтероФло» хочет спихнуть материал, чтобы его отредактировали на этой неделе. И пытается представить дело так, будто я дала на это согласие. Ну нет, ни в коем случае! Только не накануне сдачи выпуска! Я всовываю телефон между ухом и плечом и принимаюсь печатать ответ.

– Похоже, ты занята, – говорит Роджер.

– Очень занята, милый. Ты же знаешь, какой у нас аврал, когда выпуск сдаем.

– Ну ладно, позже увидимся…

– Ага, чмок-чмок, – говорю я со всей лаской, чувствуя, что разговор завершается. – Пока.

И нажимаю отбой.

– Аннемари?

Снова отвлекают. На сей раз это моя администраторша сунулась в дверь.

– А, Эвелин, – говорю я. – Здорово, что заглянула, очень кстати. Не поможешь вправить мозги Деннису? Сейчас вот «мыло» прислал, типа хочет на этой неделе закинуть материал по отладчику. А это не по расписанию, и, вообще, я тут в ближайшем выпуске по уши…

Эвелин кивает.

– Я с ним переговорю.

– Я ведь специально вывесила электронную таблицу в Инете, и все остальные стараются соблюдать расписание, так что их проекты пойдут в первую очередь, независимо от размеров…

– Ага.

Эвелин вновь кивает. Перешагивает порог кабинета и стоит у двери, глядя на свои туфли.

– Короче, – продолжаю я, – я не могу прямо так сразу вспомнить контрактного редактора, хорошо знакомого с принципами нашего стиля. Я вряд ли сумею заняться им в ближайшие три недели, да и то он должен для начала поставить материал в расписание, не то снова все окажется забито. Я не…

– Я переговорю с ним, – перебивает Эвелин. – Слушай, Аннемари, у меня есть к тебе разговор. Не могла бы ты минут через пять заглянуть ко мне в кабинет?

Я медлю. Я правда очень занята, но она – босс.

– Ну да, конечно, – говорю я. – Подойду.

У нее в кабинете я сразу понимаю – что-то произошло. Эвелин стоит у своего стола, а за ним восседает некто в костюме.

– В чем дело? – спрашиваю я, встревоженно поглядывая на обоих.

– Привет, Аннемари, – говорит Эвелин.

Она обходит меня и закрывает дверь за моей спиной.

– Спасибо, что заглянула. Присядь, пожалуйста.

Эвелин извлекает откуда-то обтянутую тканью коробку. Я сажусь, и она ставит ее передо мной.

– Да в чем же дело, наконец?

Она тоже садится и смотрит мне прямо в глаза.

– Полагаю, ты знаешь, – говорит она, – что последние два квартала наша компания еле сводит концы с концами…

Боже праведный. Так вот оно. Меня увольняют.

– Мы надеялись, что положение выправится, но вышестоящее руководство распорядилось о сокращении штатов, и… мне очень жаль, но сохранить за тобой рабочее место не удастся.

– Что?.. – говорю я.

Хотя я все расслышала и поняла. Но должна же я что-то сказать. Я выпячиваю губу. Может, она думает, я разревусь? Придется ее очень здорово разочаровать…

– Поверь, дело не в том, как ты справляешься со своими обязанностями. Я знаю, насколько твоя работа помогла повысить качество нашей документации…

Да уж, этого не отнимешь. Девятнадцать проектов, двадцать два автора, и все в моем отделе. Состоящем из меня и двух редакторов. Благодаря нам – по сути, благодаря мне – все всегда вылизано до последней буквы. Вылизано, выверено, откорректировано. Зря ли я постоянно таскала домой черновики…

– У вы, документацию, сопровождающую программное обеспечение, редко кто ценит по достоинству…

И так далее в том же духе. Запись в моем послужном списке будет гласить, что меня не выгнали, а сократили. И конечно, я могу рассчитывать на нее в смысле рекомендации. Опять же, никто не выкидывает меня из здания прямо сейчас, но вообще-то вот он, твой контейнер с бумагами. Омар поможет тебе донести все до машины, или, если хочешь, в твоем кабинете приберется компьютерная служба. Ну и прочие блага вроде выходного пособия с учетом долгой работы в компании, если потребуется – любая консультация… и прочая чепуха, которую я не могу воспроизвести, поскольку в какой-то момент перестала слушать.

А вот вторая костяшка.

Я открываю дверь своего дома и вижу в прихожей Еву. Она вздрагивает, заметив меня. Может, оттого, что полоска голого тела между топом и поясом сегодня шире обычной.

– Ой, мам, привет, – говорит она.

И, вновь напуская на себя независимый вид, хватает с вешалки курточку.

– А ты рано сегодня!

Я опускаю сумочку на пол и прикрываю дверь.

– Планы переменились, – говорю я. – А ты куда собралась?

– К Лэйси.

К Лэйси? Ради бога, и о чем только ее родители думают?

– Ужинать вернешься? – спрашиваю я.

Стряхиваю легкие мокасины от Амалфи. Цепляю их пальцами ноги и укладываю на обувную полку по одному.

– Не, я на всю ночь, – говорит Ева.

И убегает, сверкнув розовым рюкзачком на плече. Я улавливаю запах сигаретного дыма, но воздерживаюсь от комментариев. Пятнадцать лет – возраст нелегкий, надо очень хорошо думать, прежде чем устраивать выволочку. Последний раз мы сцепились из-за кобальтово-синего пирсинга в языке – я вынудила снять его. Тут я встала насмерть – либо пирсинг, либо верховая езда. Она назвала это шантажом, но пирсинг исчез. Ей еще предстоит меня за это простить.

– Ну тогда пока, – говорю я, обращаясь к закрывающейся двери.

Та вновь приоткрывается.

– Пока, мам, – говорит Ева сквозь щелку.

Добравшись до кухни, я обнаруживаю на столе запечатанный конверт из плотной коричневатой бумаги. Меня тотчас охватывает нехорошее предчувствие.

Это из школы прислали табель успеваемости. Я изучаю его сверху донизу, потом переворачиваю, не веря глазам. Не знаю даже, на кого больше сердиться, на Еву или на школу. Посещаемость у нее, оказывается, была отвратная. И как результат – благополучно заваленные экзамены.

Я снова беру в руки конверт и замечаю, что в нем есть что-то еще. Я переворачиваю его и вытряхиваю. На пол вываливается конверт поменьше, на этот раз белый.

В нем – записка от директора школы. Подпись неразборчива, почерк с обратным наклоном, но не в том суть. Доктор философии Харольд Стоддард уведомляет меня, что, если Ева еще раз прогуляет школу, не представив должного объяснения, ее исключат насовсем. Внизу – место для росписи в получении.

Я держу бумагу в руке и глупо моргаю. А как прикажете реагировать?

Я до того расстроена, что меня начинает трясти. Господи, ну почему они раньше-то не сказали? Пока я еще могла что-нибудь предпринять?.. А сейчас, если даже удастся предотвратить ее исключение, лучшее, на что можно надеяться, – это что она проскочит едва ли с третью зачетов.

Я сую письмо обратно в конверт, торопясь и сминая бумагу. Я не собираюсь его подписывать. Оно похоже на сообщения на экране, которые появляются перед очередным крахом системы: такая-то программа обнаружила неустранимую ошибку, работу твою спасти невозможно, а теперь будь хорошей девочкой и нажми «OK». О’кей? А вот фиг вам, никакой не о’кей!

Я подумываю, не позвонить ли Роджеру на работу, но потом решаю подождать, пока он приедет домой. Тогда и поиграем в «камень, ножницы, бумагу», разбираясь, кто позвонит Еве и срочно вытребует ее под домашний арест.

Я наливаю себе вина и отправляюсь отмокать в ванну. Делать особо нечего, а я этого не люблю. Но ничего не попишешь, в доме чисто, а работы – по более чем объективным причинам – сегодня я с собой не взяла. Даже газеты под рукой нет, чтобы начать подыскивать новое место. Я смогу этим заняться только завтра.

Когда появляется Роджер, я сижу в гостиной, поджав под себя ноги. Просматриваю старый «Ньюйоркер» – журналы у нас скопились чуть не за год, все нечитаные – и попиваю кофе. Двух стаканов вина «Гевурцтраминер» мне хватило.