— Да, называли, — подтвердил Томас. — Я имел в виду, вы слуга, садовник?..

— Вы видели сад? Никакого садовника здесь нет, черт побери. Это я вам точно говорю. Нет, я приходской священник. Отец Джим Горнэлл. Рад с вами познакомиться. Общество Иисуса прислало вашего брата мне в помощь. Он был хороший человек.

Джим не сделал ударение на слове «хороший», как если бы речь шла о набожности и моральных устоях Эда. Он произнес это так, как солдат высказался бы о своем павшем товарище.

Томас колебался слишком долго, усваивая мысль о том, что этот растрепанный и нескладный ирландец может быть священником, и Джим пожал плечами, без смущения или негодования. Ему было все равно, и Найт сразу же проникся к нему доверием.

— Вы, несмотря ни на что, хотите чаю? — спросил Джим.

— Это было бы просто замечательно.

— Опять же сила привычки, — продолжал ирландец. — Когда нужно согреться, утешить или устроить радушный прием, чай, как правило, является первой линией нападения.

— Если только раньше не удается добраться до виски.

— Совершенно верно, — подтвердил священник, и его лицо озарилось неожиданной улыбкой. — Непременный католический порок. Не желаете пропустить стаканчик?

— Да еще рановато, — сказал Томас. Ложь зарегистрировалась у него в сознании, и он добавил чуть ли не виновато: — Только не сегодня.

— Что ж, справедливо, — согласился священник. — В таком случае остановимся на чае.

Они пили чай из тяжелых кружек, со сколами, но чистых, устроившись по обе стороны от не справляющегося со своими обязанностями электрического нагревателя, включенного на самую маленькую мощность.

— От него нет никакого толка, черт побери, — заметил священник. — Но если я включу его чуть посильнее, во всем здании вырубится свет.

Томас улыбнулся и спросил:

— Так что же делает в Чикаго настоящий ирландский священник?

— Нехватка духовенства, — объяснил Джим. — Я мечтал попасть в Америку, поэтому поступил в семинарию здесь, а не дома. Это было давным-давно. Я думаю о себе как о своеобразном миссионере, — добавил он, снова улыбаясь.

— Вам не кажется, что в Америке достаточно религии? — спросил Томас, глядя собеседнику в лицо.

— Именно поэтому ей и нужен миссионер, — ответил Джим.

— Я что-то не совсем вас понимаю, — сказал Томас.

— Не будем об этом, — пожал плечами священник. — Неудачная шутка. Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы с вами раньше не встречались?

— Не думаю. Говорят, я похож на Эда. Возможно, все дело именно в этом.

— Так когда же вы собираетесь начать разбирать вещи своего брата? — спросил ирландец. — Много времени это не займет. Имущества совсем мало.

— А как… От чего он умер? — спросил Томас. — Мне ничего не говорили. Сказали только, что он был где-то далеко за границей, но не пояснили, где именно. — Найт остановился, и молчание показалось ему долгим и напряженным. — Наверное, мне следовало самому спросить, — смущенно добавил он.

— Эд почти ничего с собой не брал, — сказал священник, поморщившись. — Чемодан, максимум — два. Все светские пожитки, какие у него были, здесь. То, что вы не заберете себе, отойдет ордену.

— Так чем же занимался мой брат? — поинтересовался Томас. — Он ведь не был миссионером, правда?

— Нет, — подтвердил Джим. — В отличие от меня. Эд прожил здесь несколько месяцев. Я епархиальный священник. А он был иезуитом — членом Общества Иисуса. Его в своем роде одолжили на время, чтобы он мне помог. Как только все немного успокоилось, Эд уехал. Какое-то время я ждал, что он вернется, но, вероятно, к концу года его перевели в другое место. До меня доходили слухи, что он учится в колледже Лойолы.

Томас кивнул, однако ему показалось, что в поведении священника, изображавшего напускную легкость, сквозило что-то осторожное, даже уклончивое. Но этот служитель церкви обладал интеллектуальной проворностью. Пусть его взъерошенная, потрепанная внешность и не была маской, но она, конечно же, сбивала с толку.

— Итак, вещи Эда. Я заберу только то, что мне нужно, а остальное выброшу, — заявил Томас, и ему тут же показалось, что это неправильно, неуважительно.

— По-моему, вы не столько наследник, сколько душеприказчик, — заметил священник. — Иезуиты дают обет бедности, так что на самом деле у вашего брата не было собственности в том смысле, в каком она есть у нас с вами. Сюда пришлют адвоката, чтобы он помог со всем разобраться. Формально все принадлежит Обществу Иисуса, хотя, не сомневаюсь, если вы пожелаете оставить себе какие-то личные вещи, ваша просьба будет удовлетворена.

— Вряд ли таких вещей окажется много, — заметил Томас резче, чем собирался.

Священник кивнул, и Найт отвернулся. У него не было желания вступать в разговор относительно того, почему он потерял связь со своим единственным братом.

— В таком случае ваше посещение окажется кратким, — сказал священник, отпивая чай и разглядывая Томаса поверх края кружки. — Но если хотите, можете остаться здесь на ночь.

— В этом нет необходимости, — ответил Томас. — Я живу неподалеку.

— А что такое «необходимость»? — пожал плечами Джим. — Я был бы рад вашему обществу.

Томас принял решение быстро. Спешить обратно домой совершенно незачем, в то же время, как это ни странно, было что-то притягивающее в том, чтобы находиться там, где бывал брат, прикоснуться к его жизни, хотя бы и на мгновение.

— Ну хорошо, — согласился Томас. — Спасибо.

— Вы можете устроиться в комнате Эда, — сказал священник. — Вверх по лестнице и налево. Сегодня играет «Иллинойс». Вы любите баскетбол? Если честно, не очень. Замечательно, — улыбнулся Джим. — Я тоже. Мы будем ужинать пиццей, запивая ее парой бутылок пива, и смотреть на то, как ненормально высокие мужчины бегают по площадке без каких-либо серьезных причин.

Сама обыденность этого радушия застала Томаса врасплох, поэтому прошло какое-то мгновение, прежде чем радость и признательность добрались до его лица и голоса.

Это будет просто превосходно! — воскликнул он. — Я могу подняться наверх?

— Конечно. Если не возражаете, я оставлю вас одного, — произнес священник. — У меня встреча с духовным наставником.

Томас рассмеялся и сказал, поднимаясь по лестнице и стараясь не смотреть на священника:

— Мне такая тоже не помешала бы.

Комната Эда оказалась маленькой и унылой. Она была по минимуму обставлена дешевой мебелью, старой и потемневшей от многих лет использования. Помимо скудного выбора одежды здесь находились еще только книги, бумаги, пухлый плотный конверт, перетянутый резинкой, древний транзисторный радиоприемник и пара коробок из-под обуви, заполненных всякой всячиной. Все это было беспорядочно сложено на самодельных полках из досок и шлакобетонных блоков. В целом помещение напоминало не столько жилище священника, сколько комнату в общежитии, в спешке оставленную обитателями. На стене висело распятие, все прочие украшения отсутствовали, если не считать календаря организации «Международная амнистия». Как и предупреждал Джим, здесь, конечно же, не было ничего. Томас мог бы вполне обернуться за час, если не брать в расчет пиццу и баскетбол. Если бы он знал, то, скорее всего, просто вообще не приехал бы сюда. Но теперь нужно было убить время до приезда адвоката с документами.

Томас сел на кровать. Матрац оказался тонким и неровным, через него настойчиво проступали пружины.

«Господи, какое место…»

Комната казалась пустой и безрадостной, чем-то напоминающей его собственный дом. Томас криво усмехнулся. Вот что выбрал себе Эд, вот чему он себя посвятил, принеся в жертву одному Богу известно что ради этой безликой крошечной кельи, единственным украшением которой было дешевое распятие. Раньше Томас находил определенное утешение в том, что называл жизнь Эда бегством, попыткой уклониться от убивающих душу забот повседневной жизни, однако сейчас, сидя здесь, он вынужден был признать, что если его брат действительно думал в таком же ключе, то его ждало горькое разочарование. Но Томас подозревал и кое-что другое. Брат прекрасно сознавал, что ждет его впереди. Вероятно, важнее иное: Эд знал, что его не ждет.