И мы знали, что ему предложить — документ, который, по нашим расчетам, обернулся бы убийственным доказательством против него.

Поддельное письмо Леонардо, за исключением написавшей его руки, содержало в себе истинную правду. Подобный же документ составил Il Moro, а новый французский монарх, без сомнения, его получил. Трудно поверить, но самонадеянный герцог, желая поквитаться со своими неаполитанскими противниками, действительно предложил Карлу Французскому переправиться с войском через Альпы и вторгнуться в Италию. Лодовико Сфорца заверял Карла, что его подданные не окажут никакого сопротивления оккупантам при условии, если те мирно минуют Милан и без промедления двинутся дальше к югу вдоль всего полуострова, чтобы сокрушить Неаполь. Il Moro заблаговременно заручился обещанием понтифика Родриго Борджа, что папство при вторжении будет сохранять нейтралитет и что Флоренция под слабым управлением Пьеро де Медичи не представит серьезной опасности для захватчиков.

Таким образом, Карл получал возможность напрямую притязать на герцогство Дона Ферранте, которое французы, по наследственным соображениям, давно считали своей собственностью, и возвратиться домой из Италии осчастливленным, к тому же приобретя самого могущественного в Италии союзника — Лодовико Il Moro Сфорца.

Все эти сведения предоставил мне и моему сыну сам Родриго, а Леонардо, используя свое дарование и многочисленные образцы почерка Il Moro — нескончаемые рукописные распоряжения касательно конной статуи, — без труда скопировал руку герцога.

Расписывая в Кастелле Сфорца потолок одного из залов узором из узловатых древесных суков, Леонардо как доверенный придворный художник незаметно проскользнул в секретарские покои герцога и снял слепок с его личной печати.

Подделка удалась как нельзя лучше, но тем не менее мастерский «перехват» письма преданным Савонароле лицом оказался для нас настоящим камнем преткновения: любой ценой необходимо было исключить малейшие подозрения приора по этому поводу. Леонардо с Зороастром с усердием принялись выискивать в Милане человека, не только питавшего расположение к Савонароле, но и имевшего к нему доступ.

И удача сама пошла нам навстречу. Салаи, несмотря на свои четырнадцать, спутался со смазливым мальчиком-певчим из розового собора, возвышавшегося по другую сторону площади. Они без стеснения занимались амурными делами прямо в Дуомо и однажды случайно подслушали разговор двух священников, порицавших распутные миланские нравы. Приятеля Салаи чрезвычайно развеселило то обстоятельство, что, пока священнослужители возмущались порочностью миланцев, юные развратники в нескольких шагах от них резво всаживали друг другу под прикрытием шкафа с церковным облачением. Однако Салаи шикнул на дружка, желая разузнать побольше.

Один из монахов, Одотто, оказался ярым приверженцем Савонаролы, он уже заручился положительным ответом игумена на свое прошение перевести его во Флоренцию, в монастырь Сан-Марко. Все это Салаи с ликованием поведал нам, приукрасив свой рассказ множеством непристойных подробностей, но его нечестивое поведение впервые было встречено искренней похвалой и вознаграждено тугим кошельком. Дело стало лишь за небольшим маскарадом, который придумал и организовал в честь фра Одотто главный церемониймейстер герцогского двора.

Мальчик-певчий получил за услугу несколько дукатов, а Салаи взамен — его одежду. В ней он и столкнулся, будто случайно, с монахом, имея при себе сфабрикованное Леонардо послание. Салаи признался брату во Христе, что не находит себе места от стыда и огорчения. Дескать, отправляясь поутру в Дуомо, он нашел у парадных врат Кастеллы Сфорца пакет, вероятно, оброненный герцогским посыльным. Он не очень разбирается в таких вещах, но ему показалось, что письмо скреплено официальной печатью.

«Где же сей документ?» — поинтересовался Одотто. Салаи искусно разыграл смущение, ответив, что прячет его под рясой. При этом он признался, что не устоял перед искушением и вскрыл печать над паром, после чего прочел послание.

Фра Одотто поглядел на него с нескрываемым ужасом, но, когда Салаи выразил готовность вернуть письмо отправителю и понести заслуженное наказание, монах сгреб его за шиворот и поволок к себе в келью. Одотто, вероятно, рассудил, что, раз послание все равно уже прочтено, может быть, и ему не помешает ознакомиться с его содержанием. Салаи, в свою очередь, не удержался от того, чтобы выманить у церковника подходящее вознаграждение. Единственной ценностью монаха было небольшое распятие, украшенное самоцветами. Этот крест ему вручил отец, когда Одотто решил поступить в монастырь, но в Сан-Марко, куда теперь лежал его путь, такая роскошь не приветствовалась, а стало быть, была ему больше не нужна.

Заполучив ценный пустячок, Салаи перешел через площадь и явился к нам в Корте Веккьо с подробным отчетом. Можно было не сомневаться, что послание «герцога Il Moro высочайшему французскому монарху» дойдет по назначению, поскольку Леонардо включил в него крохотную, но очень существенную ссылку на Савонаролу. «Сын Лоренцо — отнюдь не Il Magnifico, — написал он от имени Лодовико. — У Пьеро де Медичи не достанет сил противостоять Вашему вторжению, и я искренне полагаю, что в настоятеле монастыря Сан-Марко Вы обретете друга». К письму Леонардо приложил рисунки устрашающих военных машин, спроектированных им в первые годы жизни в Милане, в том числе той громадины с четырьмя смертоносными серпами. Он всегда тяготел к подобным драматическим эффектам, мой Леонардо…

Узнав, что фра Одотто наконец отбыл из Милана во Флоренцию, мы с папенькой принялись исправно посещать каждую мессу Савонаролы. Приор продолжал проповедовать и после эпизода в Верчелли, но прыть свою поубавил и если решался прибегнуть к пророчествам, то только к прошлым, всем уже известным.

Он усилил нападки на Пьеро де Медичи, и паства благосклонно внимала им. Глава Флоренции меж тем выказал себя слабым и безвольным правителем, абсолютно несхожим со своим великим отцом. От всей души желая нашим планам успешно осуществиться, я все же не без трепета размышляла о судьбе знаменитого семейства. Джованни, правда, ничего не грозило: он жил в Ватикане под опекой Родриго. Дочерей Лоренцо предусмотрительно выдал замуж. Но что станется с сыном Джулиано? Где ему искать прибежища, когда придут времена бедствий и потрясений?

И вот однажды в воскресенье, когда Савонарола шествовал к своей кафедре в Дуомо, нам с папенькой почудилось, что в его зеленых глазках полыхает торжествующий огонек. Он отслужил латинскую мессу с поспешностью бегущего на пожар и без промедления приступил к проповеди. Для начала настоятель погрузился в долгое молчание, с высоты кафедры окидывая свирепым взглядом прихожан, заполнивших церковь.

— Се грядет! — возвестил он вдруг вздрагивающим утробным голосом. — Приспело! Пал меч разящий! Настигла нас Божья кара! Покайся же, Флоренция, пока не вышел срок! Облекись в белоснежные покровы очищения! Не промедли, ибо после поздно будет каяться!

Паства, уже попривыкшая к жутким прорицаниям Савонаролы, почуяла в его словах новую, неведомую доселе угрозу.

— Меня посетило видение! — выкрикнул приор. — Я узрел глазами откровение Господа нашего! Если вы тотчас не прибегнете к покровительству Святого Креста, на вас обрушится ужасное бедствие! И то будет вовсе не мор, чада мои! — неистово ораторствовал он, воздевая руки над головой! — Вас постигнет апокалипсис войны!

Среди собравшихся, за всю жизнь не изведавших, что такое война, пополз испуганный шепоток, послышались отчаянные вскрики.

— Господь выставил меня стражем над всей Италией, чтобы возвещать людям истину. — Савонарола на минуту смолк. Оцепеневшие прихожане тоже затихли, ловя каждое его слово. — Услышьте же ее! Вражеская армия вот-вот хлынет к нам через альпийские хребты! Вы все, верно, опасаетесь вторжения с Востока — со стороны турок? Так нет же! Сюда идет с севера могущественный король и ведет за собой орды наемников-живорезов, вооруженных огромными серпами!