— Обожаю жариться на солнце, — отозвался юноша, ничуть не обидевшись на мои слова. — Я густо умащиваю кожу оливковым маслом, оттого она и темнеет.

— Вико Il Moro, — пошутил Лоренцо.

— «Мавр», — повторил Лодовико. — Такое прозвище мне по вкусу. Годится.

Народу в церкви все прибывало. Лоренцо, завидев супругу и мать, повел обеих под руку к алтарной части, жестом пригласив меня присоединиться к его свите. Я было двинулась вслед за семейством Медичи, но меня почти сразу отрезала от них шумная компания юнцов, спешивших занять места поближе к декорациям. Отделенная от друзей добрым десятком рядов, я с нетерпением ждала, пока рассядется вся огромная толпа зрителей. Казалось, целая вечность прошла, когда наконец заунывно запели свирели и зазвучали аккорды лир.

После этого с обещанным Леонардо неистовством вдруг задвигались и загрохотали горы, а в небе появилась летучая стая ангелов — юношей и мальчиков, подвешенных на невидимых веревках и талях. [18]Пространство храма сотряслось от ударов грома, взрывы сопровождались искрометными, но быстро гаснущими вспышками, очень похожими на всамделишные молнии. Женщины вокруг меня визжали от ужаса и удовольствия, да и у многих мужчин душа наверняка ушла в пятки.

Предание о схождении Святого Духа — высокой мрачной фигуры в развевающихся одеждах, с золотым шипастым ореолом вокруг головы — на двенадцать съежившихся от страха апостолов разворачивалось на фоне нарисованных на деревянных щитах облаков и дыма, клубившегося из-за искусственных гор. Зрелище настолько захватывало и повергало в трепет — даже неверующих вроде меня, — что никому и в голову не пришло, что дым-то настоящий!

Внезапно пожар вырвался из-за декораций, и нарисованный Леонардо пейзаж охватили языки пламени. Зрители, объятые паникой, завопили и скопом кинулись назад, к дверям. Краем глаза я заметила Лоренцо и Джулиано — их взгляды встретились всего на краткий миг, но в них читалась несокрушимая воля к преодолению ситуации. Оба сохранили невозмутимость и проявили такую слаженность в намерениях, словно нынешняя трагедия была для них столь же привычна, как игра в calcio. [19]Обменявшись несколькими жестами и кивками, они приступили к действиям.

Джулиано ринулся сквозь густеющие клубы дыма к переднему ряду и, подхватив мать и невестку Клариче, вместе с ними начал проталкиваться к боковому приделу. Лоренцо стремительно развернулся, выхватил из хлынувшей к выходу беспорядочной толпы Бону, герцога Галеаццо и Лодовико Сфорца и, будто пастуший пес заблудших овец, стал подталкивать их в том же направлении, куда его брат увел дам клана Медичи.

Я подалась вправо, чтобы устремиться вслед за ними, но тут в меня врезался детина вдвое крупнее меня, и я обнаружила, что лежу на мраморном полу, попираемая ногами орущих, спасающихся от пожара людей.

В церкви сгущался удушливый дым. Я пыталась подняться, но меня опять сбивали с ног. В глазах у меня щипало, в горле першило, а вокруг вздымались огненные столбы. Пламя уже целиком охватило нарисованные горы, но в тот момент, когда они начали опрокидываться в мою сторону, словно в худшем из кошмаров, чьи-то сильные руки подхватили меня под мышки и потащили назад. «Мамочка!» — едва успел крикнуть Леонардо, и декорация с чудовищным ревом рухнула, рассыпавшись на головешки и вздымая султаны огненных брызг.

Цепляясь друг за друга, втягивая головы от сыпавшихся на плечи горящих обломков, судорожно разевая рты, мы, ослепленные страхом, ринулись к боковому притвору. Через мгновение, вместившее целую жизнь, я и мой сын уже глотали свежий воздух и не могли надышаться. Но стоило мне протереть саднившие от боли глаза и понять, что оба мы теперь вне опасности, как мои мысли, подобно спущенным стрелам, снова устремились к Лоренцо. Жгучий страх за его жизнь саму меня поверг в ужас.

Еще миг — и он предстал перед нами, основательно прокопченный, но совершенно невредимый.

— Как вы, не пострадали?

Внешне Лоренцо был абсолютно хладнокровен, но в его глазах я разглядела то же сумасшедшее беспокойство, которое испытывала вплоть до его появления.

— Потом заходи к нам, — попросил он меня и сразу ушел.

Никто из наших друзей не пострадал. Настоящее чудо, что пожар, разрушивший большую часть церкви Сан-Спирито, не унес ни одной жизни. Тот вечер навсегда запечатлелся в моей памяти.

Погода установилась теплая и приятная. Мое бытие со временем стало, что называется, вполне уютным, но вовсе не однообразным. Впрочем, какая может быть однообразность, если телом ты женщина, а живешь как мужчина?

Одолжив у Бенито на денек их семейного конька — Ксенофонта из-за старческого упрямства было не запрячь, — я процокала верхом мимо каменных домов городской окраины и направилась по улице Фаенца к северо-западу, на лоно природы.

По пути мне попадались непримечательные деревенские домишки на скромных наделах, где крестьяне трудились из рода в род. Однако встречались мне и более широкие участки земли, разбросанные то здесь, то там и ставшие в последнее время модным поветрием. Ими владели богатейшие флорентийские семейства. Вокруг элегантных вилл зеленели сады и виноградники, возвышались амбары, паслись табуны и стада — и все это благодаря усилиям множества наемных рук.

Чередующийся перед глазами контраст двух видов собственности неожиданно подтолкнул меня к размышлениям о противоречивости моей собственной доли. Непреложным благословенным даром свыше оставался для меня один Леонардо. Казалось, парки, неумолимо обрушивавшие на Катерину, жительницу Винчи, удар за ударом, теперь почему-то милостиво улыбались и благоволили Катону, флорентийскому аптекарю.

Я принялась рассуждать, какие права приобрела, став мужчиной. Мне необязательно теперь было читать стоиков, чтобы лучше противостоять безобразным нападкам и мелочным провинциальным сплетням, направленным на меня — безнравственную женщину. Мне больше никто не запрещал свободно прогуливаться по городским улицам и рынкам, даже в одиночестве. Я могла говорить о чем угодно и как мне нравится, а учиться тому, чему мне самой заблагорассудится. Люди с уважением выслушивали меня и считались с моим мнением. Я вступала с ними в разнообразные дебаты — о медицине, скотоводстве или политике, — и никто не называл меня при этом ведьмой, сварливой бабой или извращенкой.

«Но что я получу взамен за возвращение из рая в царство Аида? — задалась я вопросом. — Освобождение от грудных обмоток и право носить корсаж? Избавление от лишних волос и возврат нежного голоса?» То, что столь ничтожные приобретения враз лишат меня всех свобод, прочного положения и доброй репутации, которые я смогла заслужить в обществе, показалось мне абсурдным, однако я с сожалением призналась себе, что так оно и есть.

Помимо Лукреции Торнабуони де Медичи, стоявшей во главе богатейшего и просвещеннейшего семейства во всей Европе, почитаемой равно за свой ум и материнские достоинства, что само по себе большая редкость, уделом остальных женщин даже в счастливом браке, то есть при знатном, любящем и зажиточном муже и выводке здоровых детишек, оставались зависимость, покорность и угодливость. От них требовались лишь христианское благочестие и семейные добродетели, их мнения никто не спрашивал и не стал бы слушать. А те бедняжки, кому в мужья и отцы достались изверги, невежи или пьяницы, были обречены на жизнь ничуть не лучшую, чем у рабынь.

Ритуальное омовение, которое я совершила вечером накануне первого появления Лоренцо в моей лавке, воистину, отворило мне ворота в совершенно иной мир. Я испытала невероятное по своей глубине перерождение, сравнимое разве что со скачком Леонардо из моего чрева в руки Магдалены.

«Рождение, — отыскивала я различные варианты слова в закутках памяти. — Возрождение. Rinascimento. Скольким в жизни выпал этот редкий дар — начать все сызнова? Многим ли приходит в голову, что подобное вообще осуществимо?»