И наконец он распустил ей волосы, и они, как он и предполагал, оказались густыми и длинными.

Он поглядел на нее.

Спящая в лифчике и трусиках, она была невероятно красива.

«Она, возможно, даже красивее Эрики», — решил он.

Она была подобна розовому кусту, выросшему среди камней без чьей-либо заботы, без участия садовника, который поливал бы его, удобрял, опрыскивал средствами от вредителей.

Флора сама не знала, какое сокровище — ее тело, а если знала, то бичевала его за несуществующие прегрешения.

Тело Эрики, казалось, было создано, чтобы соответствовать нынешним модным эстетическим критериям (тонкая талия, большая грудь, попа в виде мандолины); живи она в начале прошлого века, ее тело было бы более полным, с точеными формами, как того требовал тогдашний вкус. Это тело создавалось при помощи гимнастических упражнений, кремов и массажей, оно всегда было под контролем, его всегда сравнивали с телами других женщин, оно стало знаменем, которым Эрика постоянно размахивала.

А Флора была прекрасна от природы, по-настоящему, и Грациано понял, что счастлив.

Холодно.

Очень холодно.

Слишком холодно.

Идти было мучительно. Острые камешки впивались в ноги.

И шел дождь. Ледяной дождь стекал по телу, и Флора дрожала и стучала зубами.

И вокруг отвратительно воняло.

Слава богу, Грациано держал ее за руку.

Это придавало ей уверенности.

Куда они идут? В ад?

«Чудесно. Мы идем в ад. Как там говорится? Да… Я последую за тобой даже в ад».

Да даже если это и вправду был бы ад, ей совершенно все равно.

Она понимала, что она голая. («Ты не голая, ты в лифчике и трусах.») Нет, не голая, но, будучи голой, она чувствовала бы себя так же.

Она шла с закрытыми глазами, вспоминая вкус поцелуев.

«Мы целовались в машине, это я помню».

Приоткрыв глаза, она огляделась.

Где она?

В тумане.

И этот ужасный запах тухлых яиц: такой бывает, когда в классе какой-нибудь придурок взорвет бомбочку-вонючку. И куча машин. Одни с выключенными фарами, другие с включенными, многие с тонированными стеклами — не видно, что внутри. И стереосистема, гудящая сплошными басами. Вдруг она увидела компанию ребят в плавках, они бегали, крича и толкаясь, между машинами.

Грациано тащил ее.

Флора изо всех сил старалась держаться за ним, но ноги закоченели. Перед ней возник силуэт: мужчина в халате смотрел, как она проходит мимо. Слева, на земляном холмике, стоял старый брошенный каменный дом с провалившейся крышей. На стенах надписи, сделанные баллончиками с краской. Через пустые, без стекол, окна она заметила отсвет костра и темные силуэты вокруг. Другая музыка. На этот раз итальянская. И отчаянный плач ребенка. Группа людей, укрывшихся под пляжными зонтами.

В ночи прогрохотал гром.

Флора вздрогнула.

Грациано наклонился к ней и обнял за талию.

— Мы почти пришли.

Она хотела спросить куда, но у нее так сильно стучали зубы, что она не могла говорить.

Она шли между мокрых навесов, куч мусора и размокших от дождя остатков чужих пикников.

Но внезапно она почувствовала нечто прекрасное, от чего перехватило дух. Вода! Вода под ногами была уже не холодной, она была теплой, и чем дальше они шли, тем теплее она становилась, и животворное тепло поднималось по ее ногам.

— Как хорошо! — пробормотала она.

Теперь шум водопада был громким, и вокруг толпились люди, кто в плаще, кто голый, и им с Грациано приходилось проталкиваться между ними. Она видела, что на нее смотрят, но ей было все равно, она чувствовала, как к ней прикасаются, но ее это не волновало.

Единственное, что было важно, — не отрываться от Грациано.

«Я не потеряюсь…»

Вода, текущая под ногами, стала просто горячей, такой, как в ванне. Они преодолели последнее препятствие. Немцев, судя по говору.

И оказались перед небольшим водопадом, над спускавшимися вниз, как террасы, бассейнами, большими и маленькими, в самом низу превращавшимися в темное озеро. Мощный прожектор, закрепленный на стене развалюхи, окрашивал туман в желтый цвет. Сперва Флоре показалось, что в бассейнах никого нет, но она ошиблась: приглядевшись, она рассмотрела множество темных голов, высовывавшихся из воды.

— Осторожно, не поскользнись.

Скала была покрыта слоем мокрых водорослей.

— А теперь будет классно… — прокричал Грациано, пытаясь заглушить шум водопада.

Флора попробовала ногой воду в одном бассейне, потом в другом. Это было слишком хорошо. Она попробовала присесть в одну из этих природных ванн, но Грациано ее вытащил.

— Пойдем дальше. Там глубже, в стороне от этой толпы.

Флора хотела сказать, что ей и так замечательно, но последовала за ним. Они вошли в большой бассейн, но он кишел людьми, все хихикали, брызгали друг другу в лицо грязью, парочки обнимались. Она чувствовала, как ее касаются чужие ноги, животы, руки. Они вошли в другой водоем, достаточно глубокий, чтобы поплавать, но и там было полно народу (все мужчины); все распевали: «А любим мы цыпляток, барашков и пулярок, они нежны и мягки, получше чем треска».

— Здесь сплошные педики, — скривившись, произнес Грациано.

«А, так тут еще и педики…»

В воздухе, кроме серы и пара, витала какая-то странная эйфория, бесстыдная чувственность, аромат плотской радости, и он обволакивал Флору и, с одной стороны, смущал, с другой, возбуждал, она чувствовала себя комнатной собачкой, которая потерялась и очутилась вдруг в стае охотничьих псов.

В одном из бассейнов она наконец увидела светловолосых женщин, видимо, немок, которые вылезали на берег и ныряли в воду в чем мать родила, и каждое погружение сопровождалось воплями, как на стадионе, и бурными аплодисментами. Буйствовала группка парней в плавках, надетых на головы как шапочки.

— Пойдем, не останавливайся. Вот сюда.

И они начали медленно, с трудом взбираться вдоль водопада. По огромным влажным, очень скользким камням. Флоре приходилось цепляться руками и ногами. Водопад оглушительно грохотал. Голова по-прежнему кружилась, и каждый шаг давался с трудом. Перед ней возник ровный подъем, по нему стекала вода. Она не сможет тут подняться.

Зачем?

Зачем Грациано туда идет?

«Ты знаешь зачем».

Часть ее сознания, которая сейчас отступила на задний план, но при этом оставалась ясной и была способна разгадать тайны мироздания и ее жизни, все тут же ей объяснила.

«Потому что он собирается тебя трахнуть».

История с резюме он придумал только как предлог.

Хотя она отказывалась понимать, но на самом деле поняла сразу, едва увидела его на пороге с бутылкой виски в руках.

«Значит, будем трахаться…» Ее разбирал смех.

Ни в каких самых безумных фантазиях она не могла бы вообразить, что это случится вот так, в подобном месте, с таким мужчиной, как Грациано.

Она всегда знала, что нужно это сделать. Как можно быстрее. До того, как ее целомудрие станет хроническим и обречет ее на вечное горькое старое девство. До того, как ее разум начнет шутить дурные шутки. До того, как она начнет этого бояться.

Но она мечтала о том, что ее первый раз будет совсем иным. Романтическим, с нежным мужчиной (вроде Харрисона Форда), который очарует ее, скажет ей столько всего прекрасного, поклянется ей в вечной любви в стихах.

А вот оно все как обернулось, вот кто с ней, пляжный секс-символ, мистер Кобельеро с крашеными волосами и сережками в ушах, массовик-затейник из деревушки Вальтур.

Она знала, что ничего не значит для Грациано. Просто очередное имя в бесконечном списке. Коробочка, из которой достанут бутерброд, съедят и выкинут ее на дорогу.

Но это было не важно.

Совершенно не важно.

«Я всегда буду его любить за то, что он сделал».

Внес ее в список. Как множество других (красивых, страшных, глупых, умных), согласившихся провести с ним ночь, давших его члену войти в них. Женщин, занимавшихся сексом так же просто, как евших и чистивших зубы. Женщин, которые жили.