— Назад в гостиницу?
— Да нет же, назад к себе, в город. Завтра я вам напишу.
Он как во сне повернулся взять шляпу.
— Есть, конечно, слабый шанс, что она испугается.
— Испугается, если я вас правильно поняла, что вы станете преследовать ее в судебном порядке.
— У меня исключительно выигрышное дело — я могу призвать ее к ответу по закону. Бригстоки говорят, это элементарное воровство.
— Могу себе представить, что говорят Бригстоки! — позволила себе заметить Фледа без всякой почтительности.
— Не их ума это дело, правда? — неожиданно подхватил Оуэн.
Фледа уже и прежде отмечала, что для неисправимого тугодума у него необычайно развита способность мгновенно подхватывать новую мысль. Она не скрыла, что ее это позабавило.
— У них гораздо больше оснований считать, что это тем более не моего ума дело.
— Ну не знаю, вы ведь ее не называете по-всякому.
Фледа не стала спрашивать, поступает ли подобным образом Мона; после такой догадки нужно было обладать Флединым благородством, чтобы почти тут же воскликнуть:
— Вы еще не знаете, как я ее назову, если она будет упорствовать!
Оуэн бросил на нее взгляд исподлобья; потом сдул пылинку со шляпы.
— Но что, если вы и вправду с ней поцапаетесь?
Он так долго молчал, что Фледа сказала:
— Я не вполне понимаю ваше «поцапаетесь».
— Ну а вдруг она сама вас как-то обидно назовет?
— Не думаю.
— Я хочу сказать, если она рассердится на вас за то, что вы меня поддерживаете, — как вы поступите? Ей ведь это не может понравиться, сами понимаете.
— Ей это может не нравиться сколько угодно, однако нельзя знать заранее, как все повернется. Там будет видно, как поступить. Обо мне не беспокойтесь.
Она говорила решительно, и все же Оуэна это не убедило.
— Вы не уедете, надеюсь?
— Уеду?
— Если она на вас разозлится.
Фледа прошла к двери и отворила ее.
— Я не готова дать ответ. Вам нужно набраться терпения, а там поглядим.
— Да, нужно, конечно, — сказал Оуэн, — конечно, да, да. — Но открытая настежь дверь подвигла его лишь на то, чтобы сказать ей: — Вам угодно, чтобы я ушел, и я ухожу, через минуту. Только прошу вас, прежде ответьте мне на один вопрос. Если вы все-таки оставите мою матушку, куда вы направитесь?
Фледа снова улыбнулась:
— Не имею ни малейшего понятия.
— Полагаю, вернетесь в Лондон?
— Ни малейшего понятия, — повторила Фледа.
— У вас ведь нет какого-то… э-э… постоянного адреса, ведь нет? — не отставал от нее молодой человек. Как видно, едва закрыв рот, он спохватился; она поняла, что он поймал себя на том, что, сам того не желая, слишком неприкрыто привлек внимание к тому обстоятельству, что у нее, если говорить напрямик, попросту нет своего дома. Он только хотел дать понять, из лучших побуждений, что сознает, на какую жертву она себя обрекает, в случае если рассорится с его матерью; но способа затронуть такой предмет деликатно вовсе не существует. В таких случаях напрямик лучше не говорить.
Фледа, и без того уже на пределе, не желала касаться больной темы и никак не ответила ему.
— Я не оставлю вашу матушку, — сказала она. — Я сумею на нее воздействовать, сумею ее убедить, окончательно и бесповоротно.
— Сумеете, не сомневаюсь, если посмотрите на нее таким вот взглядом!
Она была на таком пределе, что ее бледное милое личико, казалось, излучало сияние — сияние, которым, несмотря на его отзывчивость, она поначалу просто сама озаряла Оуэна и которое теперь ясно отражалось и на его лице.
— Я заставлю ее понять — заставлю понять!
Она звенела, как серебряный колокольчик.
В тот момент ею овладела безусловная вера в то, что она своего добьется, но это ощущение преобразовалось во что-то иное, когда, в следующее мгновение, она заметила, что Оуэн, быстро вклинившись между ней и отворенной ею дверью, резко эту дверь захлопнул, можно сказать, перед ее носом. Он проделал это так, что она не успела и пальцем шевельнуть, чтобы ему помешать, и теперь он стоял перед ней, держа руку на дверной шишковатой ручке, и странно улыбался. Яснее слов было ощущение нескольких секунд безмолвия.
— Когда я ввязывался в эту историю, я вас не знал, а теперь, когда я вас знаю, как мне объяснить вам, чтостало по-другому? И онатеперь такая другая, такая уродливая и вульгарная в свете наших семейных дрязг. Нет — таких, как вы, я еще не встречал. С вами все иначе, все совсем по-новому. Послушайте же меня — неужели ничего нельзя предпринять?
Именно этим и был напоен воздух в незабвенные кенсингтонские мгновения, не хватало только слов, чтобы превратить это во что-то свершившееся. Тем больше оснований было для воспаленного девичьего сознания не разрешать слов; единственной ее мыслью было не слышать, оставить все несвершившимся. Она во что бы то ни стало должна была этому воспрепятствовать, даже если пришлось бы вести себя чудовищно.
— Прошу вас, пустите меня, мистер Герет, — сказала она; и он открыл перед ней дверь, промедлив такую малую долю секунды, что, мысленно перебирая в памяти подробности того дня — ибо ей суждено было перебирать их бесконечно, — она сама не могла представить себе, каким же тоном она это сказала.
Они вышли в холл и там наткнулись на горничную, у которой она справилась, вернулась ли в дом миссис Герет.
— Нет, мисс, и, по-моему, она из сада вышла. Пошла по кружной дороге.
Иными словами, дом был полностью в их распоряжении. В другом настроении она с удовольствием поболтала бы с молоденькой горничной.
— Пожалуйста, откройте дверь на улицу, — сказала Фледа.
Оуэн, словно в поисках зонта, потерянно оглядел холл — даже провел печальным взглядом снизу вверх по лестнице, — пока опрятная молоденькая горничная выполняла распоряжение Фледы. Глаза Оуэна смотрели куда угодно, только не на открытую дверь.
— По-моему, здесь ужасно славно, — заметил он. — Уверяю вас, я бы сам здесь не прочь поселиться!
— Что ж, охотно верю, учитывая, что половина ваших вещей уже здесь! Тот же Пойнтон — почти. До свидания, мистер Герет, — добавила Фледа.
Она, вполне естественно, предполагала, что опрятная молоденькая горничная, открывшая входную дверь, сама же ее и закроет за гостем. Однако «лицо при исполнении» проворно скрылось за плохо гнущимся куском зеленого сукна, от которого миссис Герет не успела избавиться. Фледа протянула руку, но Оуэн смотрел в другую сторону — все не мог обнаружить свой зонт. Она вышла на воздух, решительно настроенная его выпроводить; и в следующий момент он уже стоял рядом с ней в крошечном оштукатуренном портике, так мало напоминавшем архитектуру Пойнтона. Скорее уж, как отозвалась миссис Герет, портик пригородного жилища в каком-нибудь Бромптоне.
— Да нет, я совсем не вещи имел в виду, — пояснил он свою только что высказанную мысль. — Меня бы устроило, если бы все здесь осталось как раньше; здесь ведь тоже были хорошие вещи, как по-вашему? То есть даже если ничего не брать из Пойнтона, если бы все было по-прежнему. — Последние слова он произнес с каким-то сдавленным вздохом.
Фледа не поняла его разъяснений — разве только он подразумевал иную и гораздо более удивительную рокировку: возвращение в главный дом не только столов и стульев, но и самой отлученной от него владелицы. Это означало бы, что сам он переселится в Рикс — и, очевидно, не один, а с кем-то. Едва ли этим кем-то могла быть Мона Бригсток. Теперь он сам протянул ей руку; и вновь она услыхала его почти беззвучные слова:
— Если на старом месте все вернется к прежнему порядку, я мог бы жить здесь, с вами. Вы меня понимаете?
Фледа прекрасно его поняла и, обратив к нему лицо, на котором, если она не слишком себе льстила, не промелькнуло и следа ее понимания, дала ему руку и сказала:
— До свидания, до свидания.
Оуэн крепко сжал ее руку и удерживал в своей, даже когда Фледа попыталась ее вызволить, — повторять попытку она не стала, почтя за лучшее не выдавать своего волнения. Такое решение — чтобы она с ним жила в Риксе — было бы для него прекрасным выходом, и не менее прекрасным выходом для нее самой; это было бы к тому же идеальным выходом для миссис Герет. Единственное, чему Фледа не находила ответа, — куда при таком раскладе денется бедная Мона. Пока он глядел на нее, стискивая ей руку, она чувствовала, что настал час расплаты за несдержанную выходку его матери в Пойнтоне — ее громогласное заявление, что неприметная Фледа Ветч и есть та единственная, от кого зависит всеобщее благополучие. К чему призывало это громогласное заявление, к тому и пришел в конце концов бедняга Оуэн, и, если бы миссис Герет проявила больше такта, неприметная Фледа Ветч не оказалась бы сейчас в столь затруднительном положении. Она видела, что Оуэну как никогда необходимо выговориться, и, поскольку он так и не выпустил ее руки, ей пришлось ему покориться. У нее не было, вероятно, иного средства обороны, кроме как напустить на себя непроницаемый и суровый вид; и она постаралась изобразить непроницаемость и суровость — настолько небезуспешно, что сразу почувствовала, как он огорчен, не находя на ее лице никакого намека на желательное для него выражение. Он даже несколько сник, словно внезапно устыдившись, словно его отрезвили напоминанием о долге и чести. Тем не менее он все-таки исполнил свое намерение и высказался:
